Страница 6 из 25
— Ну наконец-то ты пришел, Лойза, — сказал один из них. — А то нам уже начали наливать вино из литровых бутылок. Ты же знаешь, в таких случаях я всегда ухожу.
Это был розовощекий мужчина с седыми, почти белыми волнистыми волосами, с которыми резко контрастировало его круглое мальчишеское лицо. Это «серый кардинал», вспомнил Земан, организатор всех торжественных мероприятий, транслируемых по телевидению.
— «Мюллер-Тюргау» в бутылках по ноль семь у нас кончился, товарищ зампред, — обиженно оправдывался управляющий. — А я не хотел менять марку выбранного вами вина, поэтому распорядился наливать из литровок.
— А ты и в самом деле почувствовал разницу, Кая? — ухмыльнулся Бартик.
— Моментально. После первого же глотка. Эту бурду из литровок просто невозможно пить. Такую бутылку я мог бы купить и в магазине, но для этого вовсе не обязательно приезжать в замок.
Почему ему не нравится пить то, что пьют обычные люди? — удивленно подумал Земан. А потом вспомнил своего друга Иозефа Машталиржа, бывшего директора концерна «Бензин», а ныне члена ревизионной комиссии ЦК. Он когда-то сказал ему: «Самая большая опасность и несчастье для партии — обуржуазивание некоторых ее функционеров. Они давно забыли о своем пролетарском происхождении и о тех, кто выдвинул их наверх. Они стали просто мещанами. Едят не те сосиски и не те рогалики, что простые люди, поэтому перестали понимать народ. Живут в роскошных виллах, как в замках, напрочь оторванные от жизни. У них осталось одно-единственное желание — как можно дольше удержаться у кормушки. И народ будет вынужден снова пойти штурмом на их виллы и замки, как на Зимний дворец, чтобы не погубить революцию…»
Он даже не предполагал, как близки эти горькие размышления к тезисам средневекового философа Кастеллия, который когда-то писал, что революция, — утратившая способность постоянно сомневаться, превратившая свою правоту в незыблемую догму, созрела для свержения, для замены ее новой волной молодого, более революционного мышления…
В этот момент из-под стола донесся дикий рев:
— Бедная Русалка бледная! Красою мира очарованна-а-а-я-а-а…
— Боже мой, Калоус, — раздраженно проговорил Бартик, — опять ты напился. И когда успел? — Приподняв краешек скатерти, он приказал: — Не ори и вылезай! — А Земану объяснил: — Как выпьет, лезет под стол и начинает горланить арию из «Русалки».
Из-под стола вынырнул раскрасневшийся Калоус.
— Тебе не нравится, Лойза? Могу исполнить и еще кое-что. Вот, слушай-ка. — И завыл: — Неделю с тобой мы бок к боку, но сухо у тебя в паху…
— Фу, свинья. — Бартик поморщился. — Деградируешь. Потрясающе вульгарен.
Последнее показалось Калоусу слишком обидным. Он вдруг побледнел и спросил:
— Как это понимать?
Потом, усевшись, замолчал, обиженно надувшись.
Юру Калоуса Земан знал. Его называли Юродиусом. Когда-то он был заместителем генерального директора на телевидении, но творил там такие чудеса, что от него быстро постарались избавиться — вытолкнув, впрочем, наверх. На высокий правительственный пост, где его глупость была не так заметна.
И еще один гость был знаком Земану. Необычайно популярный актер Ян Буреш, прославившийся исполнением главной роли в многосерийном телевизионном детективе. Именно к нему вел теперь Бартик Земана, чтобы похвастать: дескать, и эта звезда — в моем близком окружении.
— Познакомьтесь, криминалисты, — радостно воскликнул он. — Это мой друг Гонза Земан, один из самых опытных начальников нашего уголовного розыска. А это тоже знаменитый детектив, но тебе его, Гонза, представлять, наверное, не нужно.
— И в самом деле, — улыбнулся Земан, — мы давно знакомы. А я смотрю, вы, маэстро, неравнодушны к Бартикам, — иронично заметил он Бурешу.
Заместитель председателя правительства тут же понял, на что Земан намекает. Несколько лет назад у Буреша были неприятности из-за связей с его однофамильцем, диссидентом Павлом Бартиком. По этому поводу Земан даже беседовал с ним. И зампреду было весьма неприятно, что Земан напомнил об этом Бурешу. Поэтому он достаточно резко заметил:
— За моим столом ты встретишь только достойных людей, Гонза. — И, чтобы как-то загладить неловкость, дружески обнял Буреша за плечи. — Так что же вы приготовили нам на сегодня, маэстро?
— Франца Кафку, — вызывающе ответил Буреш.
Было заметно, что он давно вращается в высших партийных кругах и перестал здесь бояться.
Помедлив, Бартик великодушно сказал:
— О боже мой, ведь мы же здесь — у себя, в своем обществе. И имеем полное право относиться терпимо к некоторым явлениям культуры! — рассмеялся он, словно извиняясь перед Земаном.
— Послушай, Лойза, это ужас как смешно! — воскликнул розовощекий ценитель вина, которого все здесь называли Кая. — Пусть читает. Он кое-что нам уже зачитывал, мы чуть животы не надорвали. Этот Кафка был молодец, даже трудно поверить, что это он написал еще бог знает когда, в двадцатые годы. Ну, прочитай ему отрывок о партии.
— Говоря о партии, Кафка имел в виду не институт, а стремление человека быть услышанным…
— Все равно! — веселился Кая в предвкушении того, что по этому поводу скажет зампред. — Давай читай, не бойся.
Буреш раскрыл тоненькую книжечку, лежавшую перед ним на столе, и принялся читать:
— «Как бандит на большой дороге, партия требует от нас жертв, на которые мы никогда бы не были способны при других обстоятельствах. Сейчас, когда партия придает нам силы, подталкивает, вдохновляет, все происходит словно во сне. А как будет потом, когда все кончится, когда партия, пресытившаяся и ставшая ко всему безразличной, бросит нас на произвол судьбы и мы, беззащитные, окажемся лицом к лицу и один на один со своими прошлыми злоупотреблениями? Но мы можем постараться и скрыть истинное положение дел».
Он читал, а сидящие за столом умирали со смеху.
И Бартик, заместитель председателя правительства, смеялся тоже.
Господи, а над кем он-то смеется? — думал Земан.
9
Единственной надеждой в жизни Земана остался внук.
Иван — это будущее, говорил он себе. Он должен стать таким, как я. Он не будет похож на эту свору циников. Если те, кто придет после нас, не смогут восстановить чистоту и величие идеалов, за которые мы боролись — все потеряно.
Поэтому с таким упорным самопожертвованием занимался он воспитанием мальчика, стремясь передать ему не только свой опыт, знания и веру, горечь разочарований, но и свой оптимизм. Все же кое-чему мы научились, кое-что поняли, размышлял Земан. Иван будет начинать по-другому, не так, как мы — наивно и все с нуля. Перед ним будет не чистый лист, он возьмет старт от того, что мы написали своими жизнями. Он пойдет вперед быстрее и завершит то, чего не успели мы.
Он был уверен, что подготовил внука ко всему: возможной подлости, трудностям и обману, столкновениям со скрытыми врагами его, Земана, безграничной вере в партию и социализм. Первым таким врагом был отец Ивана. Услышав однажды, что дед рассказывает внуку о своей жизни, зять рассвирепел:
— То, что вы рассказываете, фальсификация истории, ложь. Не делайте из него дурака, папаша.
Тогда Земан не знал о связях Петра с Данешем и о том, что зять разделяет взгляды этого диссидента, поэтому еще дискутировал с зятем.
— Но разве наши руки не чисты?
— А процессы?
Это был удар ниже пояса, но Земан не сдался.
— Да, это правда, в пятидесятые годы мы допустили ряд ошибок, но честно в этом признались и сделали многое, чтобы их исправить.
— Не сомневаюсь, что лично вы, отец, честный человек. Но неужели вы и вправду считаете, что этого достаточно? Ведь то, что было совершено тогда, — политическое убийство. А убийство всегда остается убийством и должно быть наказано, иначе рухнет вся правовая система. Вы ведь криминалист, вы это знаете лучше кого бы то ни было. Ну представьте, если бы убийца сказал: «Извините, это не было преступлением, просто я ошибся». Так кто же виноват? Готвальд, подписавший смертные приговоры ближайшим своим соратникам? Сталин, принудивший его сделать это? Или кто-то, обманувший обоих, так мастерски сконструировал эту клевету, что Готвальд и Сталин в нее поверили? Пока вы не найдете виновного и не скажете народу всю правду, руки ваши не будут чистыми.