Возвращение к лисьей норе

Весь день накануне он беседовал с солдатами, пытаясь докопаться до истины и узнать, почему же сбежали рядовой Томанек и ефрейтор Рамбоусек. Может, кто-то из солдат на плацу или в казарме что-нибудь слышал? Может, обидел их кто?

Выяснить ничего не удалось.

Солдаты отвечали смущенно и уклончиво, а из новичков он вообще не смог вытянуть ни слова. Чувствовалось, что случившееся повергло войсковую часть в уныние.

И все же Маржик хотел еще до утра, когда начнется облава, которая может закончиться трагически, уяснить для себя меру вины каждого из них. Считал это своей обязанностью, в особенности после разговора с майором Земаном. Он понимал, каково сейчас этому пожилому человеку, жалел его, но не мог повлиять на развитие событий, которые раскрутили эти молодые любители приключений, а возможно и враги. Военные законы и инструкции были неумолимы: против оружия — оружие; смерть — за смерть; за предательство — самое суровое наказание. Он хотел еще раз убедиться, что действительно совершено преступление. Взвесив все факты, он сообщил об этом майору Земану.

Ничего нового в своих заметках он не нашел, но вдруг вспомнил показания одного из первогодков. Этот парень долго испуганно молчал, прежде чем выпалил:

— Ничего не знаю. Только думаю, Иван не виноват. Вот и все.

Но почему он думает, что Томанек ни в чем не виноват? Почему он не сказал то же самое о втором дезертире, ефрейторе Рамбоусеке?

Маржик знал, что нарушает инструкции, но, тем не менее, позвал из коридора дневального и приказал:

— Разбудите рядового Словачека из третьей роты, приведите ко мне.

Через минуту дневальный ввел сонного перепуганного парня. В его глазах был только испуг, поскольку кабинет офицера контрразведки может вызывать только страх, не важно, виноват ты или нет.

Контрразведчик собирался приступить к допросу, когда что-то заметил:

— Что это у вас. Словачек?

Солдат съежился. Капитан Маржик встал, распахнул пижаму на его груди и остолбенел.

Весь живот у парня покрыт был огромными синяками.

— О боже! — воскликнул капитан. — Кто это вам сделал?

35

А Земан в это время карабкался по холмам, и ему становилось все хуже. Только теперь он понял, что переоценил свои силы. То, что в двадцать лет было для него легкой прогулкой, сейчас доставалось с большим трудом. В этих краях он прожил свою молодость. Здесь плечом к плечу с Лойзой Бартиком боролись они, еще неопытные, но сильные своей слепой верой в идею, которую отстаивали, — верой в коммунизм.

Почему же они разошлись и оказались по разные стороны баррикад?

Вернуться, говорил он себе, с трудом шагая по ночному лесу, вернуться к чистоте идеалов нашей молодости, к чистоте Февраля, и начать снова…

И он вспомнил ту февральскую ночь, когда они с Лойзой Бартиком отправились из Катержинских гор по этому же маршруту. Это был путь к Лисьей норе — охотничьему домику, в котором в сорок восьмом году они с Бартиком обнаружили вражеский передатчик. Эту историю Земан много раз рассказывал внуку. Поэтому он и выбрал этот путь.

Он промок до нитки. От холода сводило мышцы, болели суставы. Дождь превратил лесную тропинку в скользкий глиняный каток. С трудом он вытаскивал ноги из грязи, после каждого шага приходилось останавливаться. Он тяжело дышал, кололо в груди.

Да, я уже старик, пора это признать, говорил он себе. Вот где-нибудь здесь упаду и отдам концы.

Но страх за внука был сильнее усталости. И он шел.

Еще там, в ресторанчике, он подумал, где они могут прятаться. Он помнил, с каким вниманием выслушивал внук истории о Катержинских горах. И теперь был уверен, что Иван направился в то местечко, о котором множество раз слышал из уст деда, — к Лисьей норе.

Земан знал, что с этой догадкой ему следовало бы отправиться в войсковую часть. Он должен был сообщить командованию и просить помощи, чтобы взять дезертиров. Но теперь он понял Бартика. Испугался, что Ивана скорее убьют, чем поймают, потому-то и решил сам отправиться на поиски внука.

Я сам его арестую и отдам в руки закона, думал он. Тогда все же будет надежда вернуть его к жизни и воспитать, после того как он отбудет наказание. Зато он будет жить. ЖИТЬ!

Он все еще надеялся. В отличие от Бартика Земан был слишком честным, чтоб хотя бы в мыслях позволить себе нарушить закон ради спасения своего ребенка.

Наконец он нашел Лисью нору.

Когда-то это был роскошный охотничий домик, принадлежавший какому-то немецкому чину, а после войны — заводчику Чадеку.

Сейчас это была просто развалюха с вывороченными окнами, выломанными дверями, грудами разбитых бутылок и засохшего дерьма, которое здесь оставили туристы.

Земан был опытным криминалистом, поэтому сразу же обнаружил следы присутствия беглецов.

Он вошел в загаженную комнату, служившую когда-то залом, и произнес в темноту:

— Ребята, вылезайте. Я знаю, что вы здесь.

Наверху кто-то тихо всхлипнул:

— Дедушка!

36

Капитан Маржик разбудил командира полка майора Гержмана в его кабинете в три часа утра. Командир уснул на диване всего на часок, измотавшись за день из-за этого ЧП: проверял склады и боеприпасы, объезжал сельхозкооперативы, лесные хозяйства и хутора, чтобы информировать о дезертирах и договориться о сотрудничестве в их поимке.

— Ты не обижайся, что разбудил тебя, — обратился контрразведчик к командиру части. — Мне удалось выяснить кое-что серьезное.

— Что же ты выяснил?

— Все обстоит вовсе не так, как мы предполагали.

— И что же не так?

Командир был злой и сонный, ему вовсе не хотелось вступать в дискуссию. Позади был тяжелый день, еще более трудный только начинался.

Чрезвычайное происшествие, которое стряслось во вверенной ему части, не сулило ничего хорошего.

Оно бросило тень на его часть, на всю его безупречную службу. И кому было надо то, что он отправился служить в эту забытую богом дыру? Пограничье чуть не стоило ему семейного благополучия. А сейчас под угрозой оказалась и военная карьера, ведь ЧП такого рода просто так не прощают. Он и не знал — радоваться по этому поводу или огорчаться. Он был из поколения молодых командиров, которых в шутку называли «майорская хунта». Они пришли в войсковые части после окончания военных училищ и полные идеалов и желания командовать и воспитывать солдат по-новому, на уровне двадцать первого века. А столкнулись с закостенелой армейской практикой и вдруг обнаружили, что у них ничего не выходит. Они оказались скованными таким количеством бюрократических инструкций, положений, предписаний и рекомендаций, что могли вести лишь бумажную войну, а не командовать подразделениями. У многих разочарование было настолько велико, что они сознательно совершали какие-нибудь проступки, лишь бы уволиться из армии. Это была бурлящая, мятежная, неспокойная «майорская хунта». Никому не хотелось тратиться на звездочки, на погоны или деньги. Только новый министр дал им какую-то надежду, новые перспективы. И все же в минуты депрессии, которая иногда накатывала, он подумывал, не подыскать ли на гражданке работу поинтереснее, хоть мысли эти и противоречили его мальчишеской мечте — стать военным, защищать родину…

— В одной из наших рот, а именно в третьей, — сказал ему контрразведчик, — всю власть захватили «деды», как они себя называют. Настоящие гангстеры. Как только вечером офицеры уходят домой, вся власть в казарме переходит в их руки. Они издеваются над новичками, мордуют их. И если бы кто-то из молодых ребят, новобранцев, попытался хоть пикнуть, его забили бы до смерти. Командир третьей роты Когоут знает об этом, но поддерживает и покрывает.

В глазах командира застыли удивление, недоверие, ужас. Контрразведчик прекрасно его понимал. Ведь и самому ему в первую минуту, когда услышал об этом от рядового Словачека, все показалось дурным сном. Они знали о дедовщине в армии и делали все для того, чтобы искоренить зло. До сегодняшнего дня они твердо были уверены, что им удалось справиться с этой проблемой. Третья рота всегда считалась образцово-показательной — по дисциплине, результатам стрельб и боевых учений. Но какой ценой? Какой ценой?