Возвращение к лисьей норе

Да-да, все повторяется, подумал Земан и вспомнил пана Коваржика, своего школьного учителя истории. Вначале была идея, чистая и прекрасная. И были замечательные люди, которые хотели возвысить человечество. А потом появились толкователи и прихлебатели. Они вцепились в идею и заставили себе служить. Идея каменеет, а они ее систематизируют и упорядочивают, вводят индульгенции и взятки, отнимают у идеи революционность и превращают ее в пустую фразу, которая звенит у них на устах, точно жестяная крыша под ногами. Она служит им и оборачивается против тех, для кого была рождена. Должна была освободить человека и устранить неравенство, а породила новое господство, худшее, чем то, которое было свергнуто. И людям приходится ждать. В безнадежном, отчаянном единоборстве с епископами и секретарями ждать новую революционную идею, нового спасителя.

Вспомнились строки Иржи Волькера — их вдохновенно декламировал учитель, а затем Земан читал Ивану:

Безусловно, то была классовая ненависть. Эта же ненависть, несмотря на отчаянное сопротивление, жила и в душе Земана. Это была та самая классовая ненависть, в которой признался ему и Житный во время последней встречи.

От горьких размышлений его отвлек бодрый голос попутчика. Он уже хорошенько приложился к бутылке, переходившей из рук в руки.

— Знаете, как называется самый прекрасный остров в Красном море! Западный Берлин!

Купе сотрясалось от хохота.

20

Театр, в котором играл Ян Буреш, отмечен был шармом пражского модерна начала века. Это был известный театр со своими традициями, и попасть в его труппу считалось для актера великой удачей. Кроме престижа это давало еще и определенную уверенность, что будут роли, приносящие успех в кино, на радио и телевидении; будут выигрышные роли с вечерними овациями переполненного зала, куда так трудно достать билет. Буреш это знал и ценил, хоть и заигрывал, как, впрочем, и другие актеры труппы, со славой в средствах массовой информации, более легкой и лучше оплачиваемой. Иногда в этом театре трудно было поставить новую пьесу, поскольку у актеров были подписаны договоры с кино и телевидением и на театр у них просто не хватало времени. Создавалась абсурдная ситуация: в других театрах актеры стремились получить роль в новом спектакле, здесь же были рады, если режиссер не давал им новых ролей. Поскольку тогда появлялось время, чтобы заработать и денег и славы не на родных подмостках, а перед телекамерами или кинокамерами.

Ян Буреш принадлежал к избранным. Он знал, что роли в телеспектаклях и фильмах ему обеспечены, и снимал «сливки» в театре и на студиях. В свое время, дабы показать себя в глазах общественности человеком передовых взглядов, он якшался с диссидентами. Но драматическая развязка с участием органов безопасности напугала его, и он выбрал спокойную и надежную карьеру «официального» актера. И вот все его уважают, похлопывают по плечу, он получает премии и звания, его приглашают на охоту и на банкеты. Приглашают и в замок, а телефон его трезвонит без умолку — предложения новых ролей сыплются точно из рога изобилия. Он совершенно счастлив, коллеги посматривают на него с уважением и завистью. Политика его никогда не интересовала. Ян Буреш был обыкновенным шутом, который относится к своим словам и поступкам не философски, а инстинктивно, в зависимости от обстоятельств и сиюминутного настроения. Правда, для успеха он готов был сделать все, даже стать на голову.

Земан все-таки сам отправился к Бурешу. После того как его зять эмигрировал, он не хотел никого впутывать в рискованное расследование, даже верного помощника Гайдоша.

Странное чувство стесненности овладело им, когда он вошел в театр не через широкий парадный вход, а через служебный. Это была неприметная дверь в боковой стене здания, охраняла ее старая вахтерша, театральная «тетушка», которая наверняка помнила еще и Ярослава Квапила, и как он впервые в послевоенные годы, полуслепой, ставил здесь Шекспира. Земан показал ей свое удостоверение, она пропустила его. Миновав стенды с объявлениями и приказами, он прошел к темной лестнице, с одной стороны заставленной декорациями. Пахло здесь деревом, клеем, картоном и еще чем-то непонятным, скорее всего старым гримом. В общем тем, что имело прямое отношение к атмосфере театра.

Поднявшись по лестнице, он перелез через какие-то кабели, рейки, канаты под неприветливыми пристальными взглядами рабочих сцены и наконец добрался до актерских уборных. Где-то здесь должен был находиться Ян Буреш. Шла репетиция пьесы Клауса Манна «Мефистофель», в этой роли он был очень хорош, возможно, потому, что она была созвучна его собственной судьбе. Буреш страшно гордился не только своей близкой дружбой с заместителем председателя правительства Бартиком, но и тем, что благодаря ей обласкан был министром Каей — всемогущим господином культуры, «бичом божьим» литературы и театра, которого все боялись и с которым он был на «ты». Хвастаясь, он часто выбалтывал любопытным коллегам в гримерной то, что услышал в замке от Каи, поэтому предстоящие кадровые перетасовки или новые постановления известны были здесь задолго до их принятия.

Земан прошел через буфет, где за стаканчиком вина или чашкой кофе сидели известные артисты и декораторы, осветители и рабочие сцены. Это было особое, демократическое, бескастовое общество, какое, как он подумал, может быть только среди работников искусства. Не было здесь деления на людей умственного и физического труда, все были спаяны одной целью, одним делом, и совсем не важно, знамениты они или нет, есть у них деньги на дорогие французские коньяки или едва хватает на пиво и сосиску с горчицей. Но Земан чувствовал себя неуютно. Он понимал, что это особенное и весьма замкнутое общество. В этой атмосфере притворства и масок, эффекта и иронии ощутил он себя инородным телом. Когда он вошел, все повернулись в его сторону. За свою долгую и богатую практику Земан попадал в разные ситуации, но под взглядами здешней публики почувствовал себя просто-таки пригвожденным к позорному столбу.

В буфете Буреша не было. Тот сидел перед зеркалом в своей гримерной и репетировал, меняя выражение лица, шевеля губами, неслышно повторяя какие-то реплики. С годами он стал скромнее, больше заботился о совершенствовании техники, опасался, что подведет память. Он чувствовал ответственность за то, что делает, ибо работа его с окончанием спектакля умирала каждый вечер, и Буреш отчаянно стремился к тому, чтобы после него остались не только фотографии и киноленты, но и слава профессионала высшего класса.

При появлении Земана Буреш занервничал. И Земан вдруг вспомнил их первую встречу в шестьдесят седьмом, самоуверенное поведение актера, нелепую и глупую браваду…

В следующий раз встретились в семидесятые годы, при расследовании самоубийства режиссера Сганела. Буреш, к своему ужасу, оказался тогда в группе диссидентов, которых допрашивали в связи с этим делом. Когда Земан занимался делом «Замок», они встретились в очередной раз.

Теперь перед ним был не тот Ян Буреш — молодой, дерзкий, самоуверенный. Это Земан понял сразу, увидев в зеркале постаревшее лицо актера и то, как он, не надеясь уже на свою память, старательно учит текст роли. Позерство его в замке было, конечно, маской. Неожиданное появление Земана здесь, в театре, заставило Буреша растеряться, но он быстро взял себя в руки.

— Так вы свое убийство расследуете и у нас в театре, майор? — спросил он презрительно, тоном человека, которому нечего бояться.

— Я занимаюсь расследованием там, где это необходимо, — ответил Земан, понимая, что блефовать с Бурешем не имеет смысла.