Страница 17 из 135
И Куфальт до такой степени проникается уверенностью в своей безнаказанности, что еще подливает масла в огонь:
— Ясное дело, мастер, меня следует заложить. Вам, мастер, до зарезу нужно меня заложить. Тоже ведь небось присягу давали, как вспомогательный персонал, верно, мастер?
После чего уже тот срывается с тормозов:
— Этот шантажист, скажу я вам, господин главный надзиратель… — И вдруг спохватывается. Кровь бросается ему в голову, но он все же спохватывается: — Значит, так, Куфальт. Вы получите за семнадцать норм. Даже если мне придется выложить эти восемнадцать пфеннигов из своего кармана. Получите их послезавтра у ворот от меня лично!
Сетевой мастер уходит. Теперь уже Руш недоволен и постепенно наливается злобой.
— Господин главный надзиратель, а не было ли мне письма? — спрашивает Куфальт.
— Письма. Письма! Получите, когда придет время. Вы вообще обнаглели сверх всякой меры. Сетевой мастер — ваш начальник. Вот впишу вам в справку об освобождении, что поведение было неудовлетворительное. И при повторном сроке вам и второй категории не видать.
Сказал, и дверь за ним захлопнулась, прежде чем Куфальт успел заново завестись.
В восемь часов вечера у третьей категории начинается еженедельный сеанс радиопрослушивания. В здании тюрьмы уже тихо, несколько надзирателей из ночной смены шлепают войлочными туфлями по пустым коридорам и осторожно, стараясь не шуметь, еще раз отпирают уже запертые иа ночь двери камер арестантов третьей категории. Так же осторожно те спускаются в классную комнату, ибо нет ничего страшнее, чем тюрьма, разбуженная ночью. Стоит нарушить драгоценный сон заключенных, и поднимается такой крик, стук и рев, что потом ничем не остановишь.
В классной комнате собираются двенадцать человек; еще довольно светло, сапожник уже крутит ручки приемника.
— Что передают? — спрашивает Куфальт, но сапожник все еще злится на него и не отвечает.
Зато Бацке, долговязый Бацке, распоряжающийся прелестями обнаженного женского тела и обеспечивающий бесперебойную работу котельной, с готовностью откликается:
— Оперу Верди. Хочешь послушать?
— Нет, лучше не надо. Не пойму, почему они вечером никогда не передают что-нибудь смешное. Могли бы хоть изредка подумать о бедных арестантах.
И Бацке сразу же садится на своего любимого конька:
— Почему это они должны о нас думать? Да они до смерти рады, что им не нужно о нас думать. Счастливы, что от нас избавились. Мы для них скот.
Передача началась, и Куфальт с Бацке стали прохаживаться по проходу между партами.
— Табачок найдется? Ого, приятель, откуда у тебя всегда такой фартовый табак? Я тут тоже научился уму-разуму, но где мне до тебя…
— Отзвонил бы, как я, четырнадцать годочков, — говорит Бацке, которому стукнуло тридцать шесть, — знал бы эту лавочку не хуже меня.
— Нет уж! — вырывается у Куфальта. — Лучше подохнуть!
— Не скажи! — примирительно заявляет Бацке. — Зато потом житуха на воле кажется во сто крат слаще.
— Нет уж, спасибочки, я теперь завязал.
— Вот и зря, — предупреждает Бацке. — Все равно ведь сорвешься. Поболтаешься месяца два, а то и три или даже все пять, оголодаешь и начнешь высунув язык искать работу. Вполне может быть, что и найдешь и будешь вкалывать, чтобы только не выгнали. Но потом каким-то путем все же выплывет, что ты сидел, и хозяин выставит тебя за дверь, или же сотруднички — эти обычно хуже всех — не захотят работать бок о бок с уголовником. Я это все уже на своей шкуре испытал. Но когда ты дойдешь до ручки и не жравши три дня кряду что-то там стащишь и на этом погоришь, они тут же скажут: «Так мы и знали. Хорошо, что в свое время сразу от него избавились». Вот они какие, и если у тебя котелок варит, ты послушаешься меня и не будешь зарекаться. А станешь работать со мной на пару.
— Но нас опять схватят, и мы опять увидим небо в клеточку.
— Не так-то скоро, если мы будем в хорошей форме и при деньгах. Хватают тех, кто голоден, всего боится и ни гроша в кармане. Когда-нибудь, конечно, все попадаются, но за мной им придется побегать высунув язык.
— А разве нет таких, чтобы вообще не попадались?
— Ну кто? Кто? Ты сколько лет тут отзвонил? Сам видел, сколько народу за это время вернулось. Вот то-то и оно! А те, кто не вернулся, отсиживают новый срок в другой тюряге. Я тоже собираюсь провернуть следующее дельце уже не в Пруссии, а в Гамбурге, но там мне придется взламывать замки с планом города в руках, а то ненароком еще залетишь в Альтону. Тюрьма в Фульсбюттеле куда лучше, чем в Пруссии, там уже второй категории положен футбол.
— Но я не хочу быть взломщиком. Не по мне это дело,
— И не надо, парень. Я и сам знаю, что не по тебе. Разве такими ручками замок взломаешь? Нет, такого парня, как ты, я давно поджидал. У тебя воспитание тонкое, всякие иностранные слова знаешь и по-английски немного парлекаешь. Ты даже не представляешь, как мне всего этого не хватает. Я бы тоже предпочел другое занятие.
Куфальт польщен.
— Я учился что было сил, — продолжает Бацке, — но настоящих манер так и не приобрел. Сколько-то времени пытался разбогатеть брачными аферами, — риск не велик, да и на шлюх денег не тратишь. Ну и что, думаешь, удалось мне подцепить хоть одну девицу из хорошего дома? Уж я во все глаза глядел, как такие дела делаются, и на бегах, и в барах, и ногти-то я себе наманикюрил — никакого толку. Воспитанным кавалерам обламывалось будь здоров сколько, а на мою долю оставались либо конторские барышни, либо в лучшем случае горняшки с парой сотен на книжке. Не стоит овчинка выделки.
— Ну, манерам-то я бы смог тебя обучить.
— Видишь ли, меня вот что точит. Я все понимаю и сейф могу вскрыть автогеном как никто. Но достаются мне всегда какие-то жалкие гроши, а жирные куски, как правило, уплывают к другим. Вот что точит, когда чувствуешь себя мастером своего дела.
— Но взломщику вроде бы никакого образования и не нужно, Вальтер!
— Много ты понимаешь! Явиться в шикарный клуб в качестве доктора Бацке или ехать в спальном вагоне первого класса и чтобы холуи тут же не учуяли, что к чему, либо же подняться по парадной лестнице особняка знатных господ так, чтобы у швейцара не хватило духу спросить тебя, к кому ты и зачем, — вот чему ты должен меня обучить, скажу я тебе.
— А я думал, ты все это давным-давно умеешь. И выдул за свою жизнь больше шампанского, чем я.
— Наверняка… Да в том-то и дело, что именно выдул… Причем со шлюхами. А я, понимаешь, хочу научиться пить шампанское и при этом вести беседу с настоящей дамой, а не лапать ее после третьей рюмки!
Так они прохаживаются взад-вперед по проходу. Все разговаривают, курят, спорят, двое в углу играют в шахматы. Мелодии Верди тонут в общем шуме.
Вальтер Бацке начинает мечтать:
— Слушай, мы с тобой шикарно заживем! Только выйдем отсюда, — деньжата у нас у обоих водятся, — и житуха у нас пойдет, скажу я тебе! Знаешь, как ты проведешь первую ночь?
— Нет! А как?
— Ничего-то ты не знаешь! Подцепишь фартовую девочку на Реепербане или на Фрайхайт и пойдешь к ней. А когда она заведет речь о бабках, мол, пора тебе отчаливать и так далее, ты хрясть на стол справку об освобождении и говоришь: «Крошка моя, сегодня ты платишь! Ставь шампанское!»
— Она меня живо выставит!
— Он даже этого не знает! Во дает! Первая ночь после отсидки у всех шлюх Гамбурга бесплатно. Это железно, можешь мне поверить. Выполняют все как одна.
— Правда?
— Верняк! Ну, а в воскресенье я и сам подъеду.
— Мне тебя встречать на вокзале? — спрашивает Куфальт.
— Да нет, лучше не надо. Сперва заскочу домой, со старухой повидаться.
— А ты, значит, еще и женат?
— Да ты что! Разве я похож на женатого? Есть у меня вдовица лет эдак под пятьдесят, на которую уже никто глаз не положит, а я иду ей навстречу, за что и имею две шикарные комнаты с ванной и шикарную жратву — пальчики оближешь, скажу я тебе! Пожалуй, и ты мог бы у меня пожить, поглядим-увидим. Адрес — Харвестехудервег, вдова Антония Герман. Она из семьи богатеев-пароходчиков — небось слыхал о таких?