Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

Хоть он и арестант, но ко всем сможет подлизаться, это он умеет. Научился. Он записался также на прием к пастору; на этот раз он не будет настолько глуп, чтобы портить отношения с пастором. Испорченные отношения ни разу в жизни ему не помогли, надо чему-нибудь учиться и на собственных глупостях.

Пора бы уже пройти этим ищейкам, он страшно истосковался по куреву.

Но здесь все-таки лучше, чем на воле. На воле курил запросто, совсем не ценя этого, здесь же — подумать только, прошло уже целых восемь часов, как он выбрался из предвариловки и ни разу не закурил. Такого на воле не бывало.

На воле и книжку спокойно не почитаешь. Надо постараться получить описание какого-нибудь путешествия. Книги Хедина всегда очень толстые, и иногда в них встречаются картинки с обнаженной женской грудью или ногой — полный порядок.

Щелчок — и в камере вспыхивает свет.

Куфальт вскакивает и вытягивается по стойке смирно. Щелкнула заслонка на глазке, свет из него слепит, и не видно глаз вошедшего.

— Ложитесь, дружище, или, может быть, вам нужна нянька?

— Это было бы славно, господин главный надзиратель, — ухмыляется Куфальт и тут же начинает раздеваться.

— Ладно, доброй ночи.

— Доброй ночи, господин главный надзиратель. И большое спасибо.

Щелчок — и в камере снова темно.

Куфальт прижимается к двери и прислушивается.

Он слышит, как шаги удаляются, затем они раздаются на другой стороне коридора, и вот они уже гремят по лестнице. Горизонт чист.

Он берет свернутую сигарету, спичку — сегодня он еще разок воспользуется спичкой: так удобней, — пододвигает к окну стол, ставит на него табуретку и осторожно взбирается впотьмах наверх. Затем, держась одной рукой за форточку, он зажигает сигарету и выпускает дым в окно.

Господи, до чего же здорово, можно наполнить себе полные легкие. Сигарета в тюрьме — это нечто великолепное, самое приятное на свете!

— Эй, новичок, — шепчет чей-то голос.

— Да? — отвечает он.

— Ты куришь?

— Ты же чувствуешь!

— Принеси мне завтра на прогулку немножко табачку. Я твой сосед слева.

— Посмотрим.

— Нет, ты уж точно принеси. Я расскажу тебе кое-что о надзирателе нашего блока, и ты быстро получишь тепленькое местечко.

— А почему же у тебя его нет?

— О, я через пять дней выхожу на волю.

— Счастливчик. Сколько же ты отмотал?

— На полную катушку — полтора года.

— Полтора года ты называешь «полной катушкой»? Я схлопотал семь.

— Ну, не знаю… Что же ты натворил?

— Ограбил ювелирный магазин Воссидло на Юнгфернштиге. Наверное, уже слышал об этом?

— Черт подери! Тогда семь лет — считай дешево отделался. Тебе что-нибудь перепало?

— Изрядно, я бы сказал.

— Слушай, приятель… — начинает другой.

— Чего еще?

— Если захочешь передать письмо на волю и тебе понадобятся деньги в тюрьме, можешь на меня положиться. Я не проболтаюсь. Не продам легавым, где ты припрятал деньжата…

— Надо подумать.

— Но у меня осталось только пять дней.

— Я успею сказать. За что сидишь?

— Растрата…

— Ну, приятель, и ты хочешь, чтобы я подпустил тебя прямо к своим капиталам?..

— Я же не буду обкрадывать товарища, как ты мог обо мне такое подумать! Этих толстопузых — да, всегда! Но товарища, которому еще семь лет сидеть!.. Так ты дашь мне письма? Деньги-то у невесты?

— Может быть…

— Слушай, товарищ, — настаивает другой, я же могу купить тебе что захочешь. А уж передать тебе все это в кутузку я как-нибудь смогу, не бойся. А табак можешь мне завтра не приносить. У меня табаку навалом. Я просто так сказал, подумал, что ты еще зеленый. Я могу оставить тебе целую пачку табаку и папиросную бумагу. Потом у меня есть еще хороший кусок туалетного мыла. Получишь и его…

— Ладно, спокойной ночи, приятель, — говорит Куфальт. — Я заваливаюсь на боковую. Насчет письма подумаю, утро вечера мудренее.

— Подумай и не связывайся ты здесь с тюремными служащими, эта публика тебя сразу же заложит. Эй, приятель, постой, ты еще здесь?

— Да, но я уже ухожу.

— Сколько денег-то?

— Всего было тысяч пятнадцать. Две или три ушли…

— Дружище, приятель, и это все у твоей невесты?! Да за такие деньги я готов отсидеть лет десять. Даже двенадцать…

— Спокойной ночи, приятель.

— Спокойной ночи, товарищ. Я захвачу завтра для тебя табак.

Куфальт тихо спустился со своего трона, все аккуратно убрал и завалился спать.

Сосед его пускает слюнки почем зря. Но ничего, ему это на пользу. Настоящий осел, которого можно разыграть. Ну и вылупит же он глаза, когда ему дадут письмо на получение тысячи марок, например, у изящной машинистки из машинописного бюро Яуха или, еще лучше, у Лизы. Она бы ему устроила такой разгон.

Куфальт с удовольствием натянул одеяло до плеч, в тюрьме царит приятная тишина, и он отлично выспится.

Здорово, когда вот так снова дома. Никаких забот. Почти как тогда, когда они с отцом вернулись к матери. Почти? Собственно говоря, даже лучше. Здесь полный покой. Здесь никто друг друга не жрет. Здесь не нужно ничего решать, не надо неволить себя.

Такой порядок — прекрасная вещь. Действительно, дом родной.

И Вилли Куфальт с безмятежной улыбкой мирно засыпает.

Гюнтер Каспар

Историко-литературные заметки

Перевод: В. Колесов

Günter Caspar

Fallada — Studien

@ Aufbau-Verlag, Berlin-Weimar. 1980,1988.

«МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК»[14]

Когда в «Биржевом листке немецкой книготорговли» от 25 мая 1932 года появилось объявление о том, что 10 июня издательство Эрнста Ровольта направит в книжные магазины первые десять тысяч экземпляров романа «Маленький человек, что же дальше?», имя Ханса Фаллады было почти неизвестно широкой публике. Но всего несколько недель спустя Ханс Фаллада уже стал знаменитостью; роман обещал приобрести мировую славу. История Иоганна Пиннеберга, маленького человека, в считанные дни сделала Фалладу лучшим бытописателем «третьего сословия» Веймарской республики. Роман был дважды экранизирован, переведен на двадцать языков и со временем издан тиражом более миллиона экземпляров, завоевав сердца многих миллионов читателей.

Вопрос, вынесенный в заглавие книги: «Что же дальше?», задавали себе в годы кризиса все «маленькие люди» Германии. Когда вышел «Маленький человек», кризис, длившийся уже почти три года, достиг очередного пика: экономическая и политическая ситуация в стране обострились, казалось, уже до предела. Первого июня 1932 года рейхсканцлера Брюнинга сменил рейхсканцлер фон Папен. Двумя неделями позже кабинет фон Папена, в который входили также барон фон Гайль, генерал фон Шлейхер, барон Нейрат и граф Шверин фон Крозиг, издал несколько новых Чрезвычайных постановлений. Безработным, число которых к тому времени давно перевалило за пять миллионов, были урезаны их и без того нищенские пособия; сокращены были и субсидии на социальное обеспечение, зато введены новые налоги. Нацистам — оборотная сторона медали — был всюду дан «зеленый свет»; запрет, временно наложенный на СА и СД, был снят. Рейхстаг был распущен, новые выборы были назначены на 31 июля. Фашистский «Харцбургский фронт», за спиной которого стоял крупный капитал, сумел привлечь на свою сторону многих избирателей, прежде голосовавших за партии «центра», благодаря чему получил почти сорок процентов всех мандатов, удвоив таким образом число своих делегатов в рейхстаге. Гинденбург устроил Гитлеру прием, Геринг стал президентом рейхстага.

За одиннадцать дней до выборов состоялась всеобщая забастовка. В этот день, 20 июля, фон Папен, которого Гинденбург назначил рейхскомиссаром Пруссии, поднял путч и разогнал прусское правительство, во главе которого стояли социал-демократы Браун и Зеверинг. Вся власть в Пруссии была передана рейхсминистру обороны Шлейхеру. В ответ на это коммунистическая партия призвала немцев к забастовке и обратилась за поддержкой к СДПГ и Всеобщему объединению немецких профсоюзов. Но профсоюзные лидеры отвечали: «На решающий бой следует выходить не сейчас, а 31 июля, в день выборов…» 31 июля двести тридцать нацистских депутатов собрались в рейхстаге. Осталось ровно шесть месяцев до прихода нового рейхсканцлера — Гитлера.

14

Первый том включал в себя «Маленький человек, что дальше?» и «Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды…» — прим. верстальщика.