Страница 5 из 8
И пока я так раздумывал, он снимал часы, тихо посмеиваясь.
— Тебе повезло, — приговаривал он. — Я практически ничего не использовал. Не на того напали.
Он погрозил пальцем исцарапанной синей стене подъезда.
— Так что теперь — все тебе.
Он протянул мне часы на блестящем металлическом браслете.
— Зачем? — конечно же, спросил я и даже убрал руки за спину.
— Черт его знает, — сказал он. — Считай, что подарок. А мне — опостылело.
— Но почему именно мне? — я по-прежнему ничего не понимал.
— Наверно, потому что ты всегда в такие истории вляпываешься, — объяснил он задумчиво.
— Ну, пока, — сказал он последнее.
Или я больше не мог услышать, потому что он совсем лег около батареи, вытянулся и затих.
Я сразу же испугался. Не покойника, да и был ли он покойник? Испугался я чего-то. Вот и рванул к себе в квартиру и быстро позвонил куда следует. Уж эти-то номера телефонов с детства заучил. Потом, после звонка, сел и подумал: а ведь верно он сказал, всегда я в какие-то истории вляпываюсь.
И меня часто упрекали, что я — как флюгер. Очень меня это задевало. А потом я понял: да все мы флюгеры, чего выпендриваться-то? Просто для всех нас дуют разные ветры.
Так вот, позвонил я куда следует. И те, кому следует, таскали меня с месяц примерно. Но ведь признаков насильственной смерти не было. Был труп кого-то, умершего от чего-то. И все.
Часики я тогда же обнаружил у себя в кармане старого моего тулупчика. Как они туда попали, ума не приложу, я, кажется, помнил, что не брал их, даже-руки за спину прятал. Но часики были. Так чего уж тут? И я их вскоре запрятал. И тем, кому следует, ничего про часики не сказал, решив, что во-первых, подарок, во-вторых, себе же хуже, измучают всякими вопросами.
А давешний испуг отчего-то не проходил. Так и ожидалось нечто ошарашивающее. Чуял я — в часах все дело. Хотя не исключено, что тот бедолага подъездный был психом. И больше ничего, ровным счетом.
Прежде чем запрятать часики, я к ним долго присматривался. Крутил так и этак, как младенец цацку. То есть, со стороны можно было подумать, ненормальный (это я, значит), никогда в жизни часов не видел. Видел, конечно. Да и кому было со стороны? Никому я их не показывал, и что показывать? Ну часы и часы. Может быть, и отечественного, производства. На них же не написано. Вообще не было никакой надписи. Да еще и не открывались они, как я ни мудрил. Но шли тютелька в тютельку, проверял.
Иногда мне хотелось шарахнуть их чем-нибудь тяжелым. Вызов чудился мне в них. Дескать, делайте что хотите, а я буду себе идти да идти. Но я удерживался. Так и жил себе, чувствуя, что они где-то рядом тикают. Изредка я понимал, что так вот и жизнь пройдет, пройдет и кончится. А они так и будут тикать. Наплевать, мол.
А однажды, кажется, в бессонную ночь сообразил я еще одну штуку. Вы только представьте себе: ведь они будут тикать даже тогда, когда я умру! И где-то там, где я уже умру, они будут идти, независимо от меня, но так же раздражая! Не от этого ли окачурился раньше времени тот чудак?
Я, кажется, как-то обозвал его психом? Пожалуй, погорячился чуток. Собственно, почему я решил, что он псих? Просто он тогда, еще в подъезде, заявил, помимо всего прочего:
— Обалдеть, но я совершенно ничей. Вообще. Представляешь? Даже не инопланетянин, на худой конец. Каково?
Вот чего он городил. Но городил-то как тоскливо. Как если бы признавался, что неизлечимо болен. Но когда говорят о болезни, легче поверить, чем о таком. Вот у меня, скажем, язва желудка. Вернее, мне кажется, что язва, в больницу-то я не ходил, пропадешь совсем там. Но вот у соседа — то же самое, что и у меня, в смысле ощущений, а у него диагноз — официальный. Так вот, язва. Не рак, конечно, но поздравлять не с чем, радости мало. Так иногда скрутит… Вот и не спишь ночами. Всякое в голову лезет. И про часы тоже. Время идет, а ничего ошарашивающего не происходит. Я поначалу думал, что кто-нибудь придет за ними. Ну и… в благодарность, что сохранил…
А кто его знает, между нами, инопланетянин он или нет? Это раньше было запрещено, а сейчас это дело, я слышал, вполне возможное. И ничего тут указами не докажешь. Хочешь верь, хочешь не верь… Даже кому следует, ничего не докажут. Дохлое дело, честное слово. Да и где столько денег взять — проверять всяких психов? Хотя, повторяю, это не факт, что он псих.
И вот так мы с вами можем рассуждать сколько угодно. А они (часы) будут тикать, идти, то есть. Вот ведь что возмутительно! И на кой, извиняюсь, он мне их подарил?
— Доведут они меня. Откажусь от звания «гражданин».
— А я заранее это сделал. Не дожидаясь, пока они меня подведут.
Где-то на третий, кажется, день после его кончины (?) меня вызвали на опознание. Поганое, знаете, это чувство, идти на опознание. Не люблю я этого… Прямо не по себе. Хотя и не приходилось ни разу. Но ведь можно представить, у каждого есть воображение, которое не очень-то щадят, вот я и представил.
Но вот что удивительно. А псих этот (или не псих, все-таки?), конечно, здорово изменился. Собственно, поэтому, наверное, меня и вызвали. Чтобы рассеять сомнения. Но изменился он не так, как трупы изменяются со временем. Хотя, повторяю, мне и не приходилось наблюдать за тем, как изменяются трупы, да и не очень-то хотелось, бог с ними совсем.
Правда, ничего, в общем-то, с души воротящего не было. Просто он очень изменился. Он постарел лет на двадцать (а сколько ему было лет?). Борода появилась окладистая, рыжая. А вот ложка в руке — алюминиевая. Да и вид вполне бодрый, если судить на взгляд через окошечко, маленькое такое, слегка запотелое, через которое мне его показывали те, кому следует. И вот этой ложкой он что-то черпал из тарелки, что стояла перед ним на столе, застланной вытертой клеенкой. И хлебал так, что сквозь окошечко было слышно. Я этого терпеть не могу, когда хлебают так, что аж слышно. В общем, лишний раз убедился, теперь уже воочию, что в опознании очень мало приятного…
— Ч-черт слепой… Это же санитар морга, — сказали мне те, кому следует, — наш человек. Не туда смотришь… Вон, правее… Он?
Я посмотрел правее. И сразу понял — да. И что он тоже изменился до неузнаваемости. Прямо как тот санитар. Но я этого дарителя часов узнал бы все равно. Одна маленькая деталька. На кисти левой руки (значит, все-таки не псих, если именно на левой, как и у нормальных людей?), там, где он носил и откуда снял часы для меня — осталась отметина. Такой небольшой вытянутый синяк — верно, неудачно, вместе с кожей, защелкнул замок браслета. Это единственная примета, что осталась от того щеголя в костюме с галстуком и белоснежной сорочке. А так очень он изменился. Только наоборот, не как санитар. Стал моложе, тоньше и яснее лицом… И на отметину он показал мне сам. Медленно так приподнял руку, оставаясь телом недвижим, указал на отметину и убрал руку на прежнее место, на холодное и жесткое место! Вот вам и опознание — масса веселья, чтоб им всем…
Но о правой руке и отметине на левой я тем, кому следует, не сказал. Тут уж соображать надо, самого упрячут, куда следует. Сказал только, что да, мол, он, хотя и здорово изменился. Почему, спросили, он? Мне так кажется, сказал я. Надо было видеть лица тех, кому следует. Сейчас такое время, что нельзя, а раньше бы точно по шее наваляли. А теперь я только под этим «кажется» и расписался.
Этой же ночью мой знакомый из морга, не санитар, а который с отметиной, явился-таки ко мне. Очень какой-то весь возбужденный. Конечно, орал: «Отдай мои часы! Я передумал! Сам поваляйся в морге! Отдай отпущенные мне часы!». Ну и все такое прочее. За горло хватал, пугал до мурашек.
Но я предвидел все это, то есть, что он будет являться ко мне во сне. И кричать, и хватать за горло… И не в нем дело, а во мне. Такой уж я впечатлительный, знаю я это. Поэтому к визиту его я отнесся спокойно, бывает, подумаешь…