Страница 30 из 31
Я ждал. Невестою-царицей
Опять на землю ты сошла.
И утро блещет багряницей,
И всё ты воздаешь сторицей,
Что осень скудная взяла.
Ты пронеслась, ты победила,
О тайнах шепчет божество,
Цветет недавняя могила,
И бессознательная сила
Свое ликует торжество.
Тема дана в настолько обобщенном виде, что друг другу противостоят скудная осень и победная весна; а что весна сменяет не осень, а зиму — это, видимо, при такой степени обобщенности поэтической мысли не играет роли.
В стихотворении есть в сущности лишь одна более или менее конкретная черта «Утро блещет багряницей»; здесь сказано о том же, о чем и в только что цитированном стихотворении («заря сквозит оттенком алым»). Но обратим внимание имея в виду зарю, Фет говорит не о багрянце, а о багрянице — алом царском плаще, порфире царицы-весны. Царственная и юная свежесть весны объединяются в символе «невесты-царицы», хотя — с точки зрения жизненных реалий — невеста должна бы быть царевной, а не царицей.
Еще менее конкретен образ «Цветет недавняя могила». Это ведь не значит, что зацвела какая-то свежая могила, а значит, что расцветает все, что еще недавно казалось мертвым.
Но вот еще одна разработка той же темы, относящаяся уже к концу 70-х годов
Глубь небес опять ясна,
Пахнет в воздухе весна,
Каждый час и каждый миг
Приближается жених.
Спит во гробе ледяном
Очарованная сном, —
Спит, нема и холодна,
Вся во власти чар она.
Но крылами вешних птиц
Он свевает снег с ресниц,
И из стужи мертвых грез
Проступают капли слез.
Признаки весны здесь лишь самые общие ясность неба, весенний воздух, прилет птиц, таяние снега. Тема весеннего возрождения природы воплощается в образы сказки о мертвой царевне, но лишь в виде самых общих символов приближается жених, спящая в гробу невеста начинает оживать. Это именно символы, а не просто олицетворения. В предыдущем стихотворении под «невестой» прямо разумеется весна; но можно ли сказать, что на этот раз весна названа не «невестой», а «женихом»? Такого несоответствия в грамматическом роде всегда решительно избегает и язык, и фольклор, и поэзия. Вернее сказать, что здесь и жених, и невеста — символы оживающей весенней природы, воплощенной в двух началах несущем и воспринимающем возрождение.
Такая «неприкрепленность» символов дает возможность необычайной свободы в выборе атрибутов. Так, слезы невесты — это, видимо, весенняя капель; но подобные детали не складываются в зрительный образ «невесты», так же как невозможно представить себе зрительно связь «жениха» с «крылами вешних птиц».
14
Творческий путь Фета длился более полувека. Фет выпустил свой первый сборник в один год с Лермонтовым, а последний — в один год с первым сборником Бальмонта. Характеризовать такой длительный творческий путь, такое большое поэтическое наследие одной формулой — всегда, конечно, значит обойти какие-то стороны и подчеркнуть лишь главную тенденцию, основную линию. Поэзия Фета принадлежит в основном к мелодической линии, являясь как бы связующим звеном между поэзией Жуковского и Блока.
Для этой линии характерны известная степень лирической субъективности в подходе и к внешнему миру, и к душевной жизни, стремление прежде всего выразить настроение поэта, развитие ассоциативной семантики, деформация словесных значений с переносом смыслового центра на эмоциональные ореолы слова, исключительная роль ритмико-мелодической стихии.
Не решается однозначно вопрос об отношении поэзии Фета к двум основным направлениям русской литературы XIX в. — романтизму и реализму. Романтик по своим эстетическим взглядам и творческим установкам, Фет в то же время явственно перекликается в своем творчестве с корифеями русского реализма.
Художественные достижения Фета несомненно связаны с развитием реализма в русской литературе. Пейзажи Фета, соединяющие пристальную точность наблюдений с эмоциональной выразительностью, роднят Фета с Тургеневым. Передача тонких оттенков переживаний, фиксация беглых настроений сближают Фета и с Львом Толстым, с его «диалектикой души» (по выражению Чернышевского).
В в глубоком исследовании эволюции русской лирики, принадлежащем Л. Я. Гинзбург, читаем «В русской литературе второй половины XIX века, наряду с реалистическим романом, живет поэзия Тютчева, Фета, романтическая по своим истокам и постепенно смыкающаяся с новым, импрессионистическим направлением в искусстве. И все же нельзя отключить русскую лирику второй половины века от проблематики реализма. Не только потому, что существовала поэзия Некрасова и его школы, но и потому, что и у поэтов в корне романтических появлялось понимание вещей, переходящее за грани романтизма».
Отношение к Фету русской критики и русского читателя круто изменилось сразу после его смерти. Громкие выступления символистов отделены от нее лишь какими-нибудь тремя годами.
Поэты новой школы ставят Фета на одно из первых мест в русской поэзии и объявляют его своим прямым предшественником.
Бальмонт в курсе публичных лекций 1897 г. «О русской поэзии» объявил Фета и Тютчева «царящими над современной литературной молодежью» и противопоставил их Пушкину и Лермонтову — якобы «представителям художественного натурализма». Пушкин и Лермонтов «видят части мира, но не его целое, его зримое содержание, но не тайное значение». У Фета и Тютчева «все таинственно, все исполнено стихийной значительности, окрашено художественным мистицизмом». «Пушкин живет во временном, Фет и Тютчев — в вечности».
В лекции 1900 г. «Элементарные слова о символической поэзии» Бальмонт перечисляет «имена наиболее выдающихся символистов, декадентов и импрессионистов» в литературах мира и из русских поэтов называет Тютчева, Фета и Случевского, а затем характеризует творчество каждого из них в этом аспекте.
Брюсов писал о Фете в 1895 г. «Я лучше всего определю впечатление, которое он произвел на меня, если скажу, что то была моя первая любовь. Одно время я смотрел на Фета как на божество, я упивался гармонией каждого стиха, я знал наизусть обе части издания 63 года и мог проводить целые часы, повторяя про себя фетовские стихи <…>. Вслед за Фетом я прочел Майкова, Лермонтова и Апухтина. Эти показались мне много более слабыми по сравнению с моим богом Фетом».
В 1903 г. Брюсов прочел публичную лекцию о Фете и напечатал ее.
Глубже и непосредственнее всех символистов был связан с Фетом Блок. Ассоциативная семантика Фета открыла путь к символам Блока и многое определила в дальнейшем развитии русской поэзии.
В самом начале своей поэтической деятельности, в наброске статьи о русской поэзии (1901–1902), Блок называет Фета в числе своих «великих учителей». В 1915 г. на вопрос анкеты «Какие писатели оказали наибольшее влияние» — он отвечает «Жуковский, Соловьев, Фет». В 1919 г. в предисловии к сборнику «За гранью прошлых дней» Блок пишет «Заглавие книжки заимствовано из стихов Фета, которые некогда были для меня путеводной звездой». Незадолго до смерти Блок пишет о Фете «…он очень дорог мне».
Уже через несколько месяцев после смерти Фета критик Дистерло называет его импрессионистом, сравнивает с Бодлером и констатирует «В последнее время нередко указывают на сходство между поэзией Фета и школой новейших поэтов, известных под именем декадентов».
Интерес к Фету, столь незначительный еще так недавно, когда Фет через каждые два-три года выступал с новым сборником стихов, теперь заметно растет. В 90-е годы появляется ряд статей о творчестве Фета Страхова, Говорухи-Отрока, Л. Майкова, Д. Цертелева, Б. Никольского и др. Демонстративно пропагандирует Фета одно из первых символистских изданий «Северные цветы», в первых двух альманахах которого (на 1901 и 1902 гг.) помещены неизданные стихотворения, статьи, письма Фета, письма к Фету, статья Н. Черногубова о хронологии стихов Фета, статья А. Волынского «Современная русская поэзия», в которой поэзия Фета названа «ожерельем из драгоценных камней в тончайшей отделке».