Страница 14 из 46
— Подвиг совершили, товарищ лейтенант! — продолжал Карпов.— Человека из огня вынесли!
— Это м-мой д-д-долг! — наконец сказал Юрушкин. — А вот с м-матроеом Ерохиным... — он не договорил.
Майор резко поднялся. Худое бледное лицо его сделалось жестким. В глазах — строгость. Юрушкин впервые видел его таким. Теперь перед ним стоял не только душевный друг, отец, учитель, но и суровый начальник.
Лейтенант вытянулся. «Начинается... Тяжелый разговор будет».
Но странно... Майор о главном и не упомянул. Он говорил о матросе Ерохине, о его большом горе, о его думах, подвиге и непоколебимом желании своими руками водрузить флаг на вершине Гранитного линкора.
Рассказывая, Карпов стал прежним, ласковым; в глазах исчезла строгость. Чем ярче становился образ Ерохина, тем тяжелее делалось на сердце лейтенанта. Густой румянец стыда горел на его щеках. «Да, он, Юрушкин, был тогда виноват!»
— Т-товарищ майор! — решительно сказал лейтенант.— П-прошу немедленно послать меня в самое опасное дело... Куда угодно, к-кем угодно, даже рядовым... В-в-видно, не получился из меня офицер!
Карпов молчал. Он внимательно смотрел на Юрушкина.
— Любуюсь вами! — неожиданно сказал он. — Настоящий будет из вас офицер! Требовательный к себе и к подчиненным. Это хорошо!
Юрушкин вначале удивленно, потом растерянно посмотрел на Карпова.
«Издевается, наверное, сколько же можно?»
Но в тоне и в лице Карпова не чувствовалось издевки. Он говорил правду. Из лейтенанта получится настоящий офицер, хотя Юрушкин всегда думал, что он уже образцовый офицер.
— Вот и начальник штаба полка хвалит своего помощника Юрушкина за образцовый порядок, который он навел в делах штаба,— продолжал Карпов.— Остается самое важное — завоевать авторитет и любовь со стороны подчиненных!
«Легко сказать — завоевать любовь подчиненных...» — подумал Юрушкин.
Как и обещал капитан Углов, Леонид Ерохин после трехдневного пребывания в медсанбате был зачислен в разведывательный отряд. А через неделю туда, тоже из медсанбата, пришли Камушко и Арбузов.
Отряд Углова находился на отдыхе.
После краткой политинформации о положении на фронтах, которую проводил сам командир, разведчики собрались в землянке второго взвода. Там было просторней и уютней. Настроение у всех было напряженное: ждали почтальона. Каждый надеялся получить весточку от родных, любимых или знакомых.
Не ожидал весточки только Федя Егоров, молчаливо лежавший на нарах. «Кто мне напишет?» — часто говорил он. Село Алексеевка, где он родился, было оккупировано немцами. Отец — колхозный бригадир — умер еще до войны, мать погибла от бомбежки. Родное село Егоров часто видел во сне. С ним были связаны лучшие годы его жизни. Там он родился, рос, учился, там впервые горячо полюбил. Наташа... «Где она и что с ней сейчас? — Мучительно сжималось сердце. Федор зажмурил глаза. — Нет, лучше не думать об этом».
Гулко скрипнули под его нескладным могучим телом нары. Рядом были друзья-разведчики. Ерохин разбирал пулемет. Семен Сибиряк лежал на нарах и задумчиво смотрел в потолок.
— Сенюша! — подсел к нему радист Амас. — На гитаре играй. Ты хорошо можешь!
— Давай, Сеня!
— Что-нибудь такое, чтобы за душу хватало!
— Ту, Сеня, которую сам сочинил... про любовь, — настойчиво просили матросы. — Спой!
Сибиряк достал из чехла гитару, бережно смахнул с нее пыль, слегка коснулся струн, и глаза его сделались грустными.
Разведчики удобно разместились вокруг Семена, забыв все, с жадностью смотрели на пальцы и лицо Сибиряка.
Ты лети, моя песня.
Лети к Енисею,
Кто-то там в тишине
Обо мне загрустил.
Это серые очи.
Это синий платочек.
Та, которой я сердце
Свое подарил...
Сдержанно зазвучал берущий за самое нутро мягкий взволнованный голос Сибиряка.
Знаю, та не забудет,
Помнить ласково будет,
Пусть сожмет мой подарок
В горячей руке...
— продолжал петь Семен. И будто не губы, а сердце шептало эти простые, близкие каждому воину слова.
А о ней, о далекой,
Я всегда вспоминаю
И грущу, как она
Обо мне, в тишине...
Ветер лозу сгибает,
Но ее не ломает,
Не ломается дружба,
Не сгорает в огне.
— Правильно, Сеня, будто мою душу на струны выкладываешь! — горячо шепчет другу Егоров. — Как это? «Не ломается дружба, не сгорает в огне»! Хорошо!
В землянке уже негде сидеть. Матросы открыли дверь, вырвавшаяся на простор песня поплыла над голыми сопками и заснеженными землянками.
Из холодной траншеи,
Неуютной землянки
Пусть плывет моя песня
К родной стороне.
Сероглазой расскажет,
Сердце друга покажет,
Чтобы помнила всюду
Она обо мне...
— Эх, войне бы скорее конец! — говорит старшина своему соседу.
Если пуля нагрянет,
Сердце жить перестанет,
Смерть поставит свою
Костяную печать.
Засыхают березы,
Отцветают и розы.
Дружба — нет! — не умрет,
Песней будет звучать!..
Совсем тихо пропел последние слова Семен и, положив на колени гитару, задумчиво посмотрел в открытую дверь.