Страница 4 из 111
— Ничего не понимаю, — признался Кленов. — Откуда здесь, в тайге, чернокожие? К тому же она, как мне кажется… очень рослая.
— Боюсь, что я не достал бы ей до плеча. А волосы у нее огненные, рыжие, как моя борода…
— Простите, но какое отношение это имеет к физике?
— Быть может, не меньшее, чем остальные фотографии… Но об этом потом. Итак, бежать? Бежать в Америку, к Холмстеду? Исследовать сверхпроводимость или искать трансурановые элементы, черт возьми!
Баков встал и прошелся по горнице. Он взъерошил бороду, потом стал потирать руки.
— Бежать! — убеждающим тоном повторил Кленов. — И как можно быстрее. Кэд проведет вас через границу…
— Быстрее? Не могу, голубчик. Мы с вами должны прежде повидать эту чернокожую… Уверяю, она имеет отношение к физике.
Кленов стал нервно теребить бородку. Его водянисто-голубые глаза выразили неподдельное отчаяние.
— Что мне с вами делать?
— Готовиться в поход! Мы выедем немедленно. Кэд останется здесь, а я достану тунгуса Лючеткана с верховыми оленями.
— Вы с ума сошли, профессор! Мы не имеем права терять времени.
— Вы только послушайте, милейший, — наклонялся к Кленову профессор Баков. — Я навел о ней справки. Она шаманит в роде Хурхангырь.
Несмотря на протесты Кленова, Баков тотчас же отправился в тунгусское стойбище.
Вернулся он к вечеру в сопровождении безбородого старика с узкими щелками вместо глаз. Они привели с собой трех верховых оленей.
Лючеткан, потирая голый подбородок, по просьбе Бакова рассказывал удрученному Кленову про шаманшу:
— Шаманша — непонятный человек. Порченый.
Баков пояснил, что тунгусы порчеными называют душевнобольных.
— Пришла из тайги после огненного урагана, — продолжал старик. — Едва живой была, обгорела вся. Говорить не могла. Много кричала. Ничего не понимала. И все к тому месту ходила, где бог Огды людей жег…
— Помните, Иван Алексеевич, я писал вам? — прервал Баков.
— Живой приходила. Видно, знакомый ей бог был. Значит, шаманша. Потом увидели: одними глазами лечить умеет. Люди рода Хурхангырь прогнали старого шамана. Ее шаманшей сделали. Другой год ни с кем не говорила. Непонятный человек. Черный человек. Не наш человек, но шаман… шаман!
— Я в отчаянии, Михаил Иванович! — пробовал протестовать Кленов. — Я привез вам приглашение самого Холмстеда, а вы увлекаетесь поисками какой-то дикарки.
Однако Баков настоял на своем. Утром двое ученых в сопровождении Лючеткана выехали верхами в стойбище Хурхангырь.
Всю дорогу Баков фантазировал, ставя Кленова в тупик своими неожиданными гипотезами.
— Чернокожая, чернокожая! — говорил он, задевая носками сапог за землю. При его росте казалось, что он не едет верхом на олене, а держит между колен это маленькое животное. — Вы думаете, что тунгусы, или эвенки, как они сами себя называют, милейшие и добрейшие в мире люди, — и есть коренные жители Сибири?
— Понятия не имею.
— Эвенки, почтенный мой Иван Алексеевич, принадлежат к желтой расе и родственны маньчжурам, соседям вашего Ким Ид Сима. Когда-то они были народом воинственных завоевателей, вторгшихся в Среднюю Азию. Однако они были вытеснены оттуда якутами.
— Тунгусы, якуты в Средней Азии? Не легенды ли это?
— Ничуть, дорогой мой коллега. Изучайте, кроме физики, и другие науки. Эвенки были вытеснены из Средней Азии якутами и отступили на север, укрылись в непроходимых сибирских лесах. Правда, и якутам пришлось уступить завоеванную ими цветущую страну более сильным завоевателям — монголам — и тоже уйти в сибирские леса и тундры, где они стали соседями эвенков.
— Кто же, в таком случае, коренные жители Сибири? Может быть, американские индейцы?
— Отчасти верно. Действительно, американские индейцы вышли из Сибири «тропою смелых» через Чукотку, Берингов пролив и Аляску и заселили американский континент. Но не о них будет речь. Не угодно ли закурить? — протянул Баков Кленову портсигар.
— Спасибо, Михаил Иванович. Я ведь не курю.
— Я сам отпилил заготовку для этого портсигара от кости коренного обитателя Сибири.
Кленов испуганно посмотрел на Бакова, а тот расхохотался:
— Это был бивень слона.
— Может быть, мамонта? — робко поправил Кленов.
— Нет. Бивень был прямой, а не загнутый. Его принес мне Егор Косых. Он исколесил таежные болота и гривы. И на 65°северной широты, насколько я мог потом определить это по карте, и 104° восточной долготы он открыл «кладбище слонов». Горные кряжи заборами отгородили плоскогорье со всех сторон. Жаркое сибирское солнце растопило слой вечной мерзлоты и оголило кости. Три недели Егор Егорыч не ел ничего, кроме «пучек» — местного растения из семейства зонтичных, весьма пригодного для дудочек и очень мало для гастрономических блюд. Он оставил на кладбище слонов всю провизию, лишь бы принести мне, ученому человеку, как он говорит, неведомую кость!
— Что же следует из всего этого, если даже, осмелюсь так выразиться, поверить вашему неграмотному таежнику?
— Из этого следует, милейший, что в Сибири до последнего ледникового периода был жаркий африканский климат. Здесь водились тигры, слоны…
— Вы хотите сказать, что и люди, обитавшие здесь…
— Вот именно! И люди, обитавшие здесь, были совсем другие, чернокожие! Не хотите ли еще раз взглянуть на фотографию?
Кленов замахал руками:
— Простите меня, профессор. Я ваш недавний студент. Но я лишь экспериментатор. Я верю только опытам, а не гипотезам.
— Вам не нравится эта гипотеза о затерянном племени чернокожих сибиряков? Хотите, я взволную вас другой?
Кленов, может быть, и не хотел, но Баков обращал на это очень мало внимания:
— Что вы думаете, почтенный мой физик-экспериментатор, о единстве форм жизни во вселенной?
— Откровенно признаюсь, профессор, ничего не думаю. Это так далеко от физики.
— Быть может, и не так далеко… — снова загадочно сказал Баков.
— Во всяком случае, надо думать, что формы эти бесконечно разнообразны, — заметил Кленов.
— Не вполне, — пробурчал Баков. — И у лягушки и у человека по пяти пальцев на конечностях и сердце в левой стороне.
— Совершенно справедливо.
— На голове почти у всех животных по два глаза, по два уха… Словом, похожего много.
— Пожалуй, — согласился Кленов.
— А как вы думаете, по какому пути могла развиваться жизнь на другой планете?
— Простите, профессор, осмелюсь возразить вам. Я считаю саму постановку вопроса… не научной.
Баков громко расхохотался. Олень Кленова, который шел рядом с оленем Бакова, шарахнулся в сторону.
— А между тем это любопытнейший вопрос! Знаете ли вы, Кленов, замечательного мыслителя прошлого века — Фридриха Энгельса?
— Я далек от его понимания классовой борьбы и ее значения. На мой взгляд, вершителем судеб человечества может быть только человеческий Разум и Знание.
— И носителями Разума и Знания вы готовы считать лишь наших с вами почтенных коллег?
— М-да… мне кажется, что только ученые могут принести человечеству счастье. Впрочем, я далек от политики, хотя и готов сопровождать вас в изгнание, быть вашим учеником и помощником.
— Если бы у меня хватило времени, я прежде всего выучил бы вас марксизму. Так вот! Я встречался с Фридрихом Энгельсом, с этим замечательным человеком, когда еще пылким юношей я бывал за границей. Старый философ рассказывал мне, что работает над книгой о природе, применяя для понимания ее законов материалистическое учение и диалектический метод. Он в этой работе затрагивал вопросы закономерности возникновения и развития жизни. Жизнь, первая живая клетка, неизбежно должна была возникнуть, когда условия на какой-нибудь планете оказались благоприятными. Развитие жизни всюду должно было начинаться с одних и тех же азов. Высшие формы жизни, по крайней мере у нас на Земле, связаны с позвоночными, у которых наиболее совершенная нервная система. А высшим среди высших является то позвоночное, в котором природа приходит к познанию самой себя, — человек. Я бы не ожидал встретить на другой планете в роли тамошнего «царя природы» муравья или саламандру. Условия на планетах разные, вернее, смена этих условий различна, а законы развития жизни одни и те же! Все преимущества строения позвоночных, которые определили высшую ступень их развития на Земле, неизбежно сказались бы и на любой другой планете, если условия вообще допускали бы там возникновение и развитие жизни. Но уж если жизнь возникла, то она будет развиваться и в конце концов, как говорил Энгельс, неизбежно породит существо, которое, подобно человеку, познает природу. И клянусь вам, Кленов, на расстоянии версты оно будет походить на человека. Оно будет ходить вертикально, будет иметь свободные от ходьбы конечности, которые позволят ему трудиться, развить этим свое сознание и возвыситься над остальными животными. Конечно, в деталях разумные существа других планет могут отличаться от нас: быть других размеров, иного сложения, волосяного покрова… ну, и сердце у тех существ необязательно будет в левой стороне, как у земных позвоночных…