Страница 6 из 48
Как это сделано? Отчего такое?
Залезает под одеяло, долго не может уснуть. Выдастся денек, обязательно надо отцу с матерью показать. Пусть подивятся на чудную игрушку.
А Мишенька — ничего. Давеча расспрашивал про отца, мать, про Семеновский полк, про дядьку Шумского. Расскажи да расскажи, где и как грамоту познавал.
Шелонник Иванович…
Вспоминается вольная школа, купеческий сын Артамонов, дородный господин, который землицу ел. Знатель этот господин, точно. Где он служит? Взял землицу на язык, причмокнул, чудак!
Тихо в гимназических покоях. Спят школяры.
Присматривает за гимназистами Софья Шарлотовна, «мадама». Высокая, безгрудая, никогда не улыбается. По ней видно, что она давно удалилась от всяких пороков. Строга и непонятна, как сама присяга. В разговоре непременно напомнит:
— Я саксонской нации вдова и до всего дошла своим прилежанием. Прилежание, старание, благонравие помогут выйти в люди.
Коля Крашенинников рассказывал, что у «мадамы» одна дума: скопить деньги и уехать в Саксонию.
Сидит она над календарем и считает:
— Дейн и нойч зутки пройтч!
Ровно в семь утра сполоснешь под рукомойником лицо, пригладишь волосы — медный колокол зовет к трапезе. Кушанья — в оловянных кастрюлях. Каждый накладывает в миску гречневую или пшенную кашу с солониной, а то и отварной бурак с капустой.
«Мадама» сторожит тишину: ей трость помогает. Трость, как громоотвод, громкое слово улавливает и по спине нарушителя — бац! Хоть и не больно, а внушительно. Софья Шарлотовна шествует между столами. Поворачивается то в одну, то в другую сторону.
После завтрака — в класс.
Арифметика, грамматика, латынь, немецкий.
Иностранные языки на первых порах Васе давались трудно. Особенно правописание. Написал как-то прилагательное «gesungnam» с маленькой буквы — был посрамлен. Это слово — довольный — надо выводить с большой буквы, ибо оно означает спокойствие души.
На перемене Зуев в сердцах ругнулся:
— Зашиби его гром, это слово!
Фридрих Рихман укорил:
— Никогда так не говори. А по-немецки тебя научу.
Фридрих уже сейчас знает, кем станет, когда вырастет — переводчиком, древних авторов с латыни переводить. Он не просто учится, а собирает в голову знания, упрятывает их, как мышка-норушка: переводчику надо знать много, чтобы при всяком пустяке не заглядывать в словари.
Его отца убило громом. Профессор Рихман вместе с Ломоносовым наблюдал небесную электрическую силу. «Громовой машиной» молнию улавливали, будто птицу в силки. Произошла беда: разряд попал в голову.
У Фридриха буква «ч» звучит твердо, с «разгрызом», а «л» — мягонькое. По говору видно: иноземного происхождения человек. Однако в самом Фридрихе никакой силы и твердости — мягкий, робкий, легонький. Его однажды в темном углу старшеклассник ради потехи побутузил. Фридрих о сопротивлении не помышлял. На выручку пришел Вася: изловчился — боднул дылду в живот.
— Ах ты, разночинная морда! — окрысился старшеклассник.
— А ты дворянин, что остался без штанин!
Досадно, когда тебя могут попрекнуть худородным происхождением. Но не сам ли советник Тауберт, правитель академической канцелярии, учредил регламент: детям знатных чинов сидеть за особым столом, а разночинным — за другим, отдельно.
В зале, где готовят уроки, первым к Васе подсаживается Фридрих. Под бдительным надзором «мадамы» решают хитрющие арифметические задачки.
Знаменитый математик Эйлер сочинил сборник. Талеры, ливры, франки обрушиваются на школьников золотым дождем — знай лишь пересчитывай да переводи одну монету в другую.
Вася подпрыгивает на жесткой скамье, оборачивается к Головину и Крашенинникову.
— Ф-фасилий Зуеф-ф, сачем тоффарищ мешаешь? — Софья Шарлотовна возвысилась над столом.
Головин смотрит на нее ясными глазами. Коля приглаживает разделенные на пробор волосы.
— Задачка не дается. В толк не возьму.
— Надо брать прилежанием, Крашенинникоф-ф. Про что задача?
— Про талеры да про ливры. По какому курсу идут.
Все задачки из жизни иностранных купцов и путешественников. Они меняют деньги, переезжая из страны в страну.
— Читай! — велит «мадама».
— «Купец должен доставить из Кельна в Париж через Франкфурт тыщу франков. Спрашивается, сколько талеров он должен послать во Франкфурт, дабы заплатить в Париже тыщу франков. При этом известно, что по курсу Франкфурта с Парижем 300 ливров стоят 70 талеров и что 80 франков равняются 81 ливру».
Софья Шарлотовна живо слушает. Можно подумать, она лично знакома с тем купцом, который ни черта не смыслит в валютных операциях.
— Эта наука полезна фсякому, кто собрался в путешествие. — Но Софья Шарлотовна вовсе и не собирается вооружиться карандашом. — Думайте ф-фашими мозгами. — И отчаливает с тростью к кафедре. Правильная, немногословная, точно ответ в задачнике.
Перед сном Коля рассказал веселую историю о том, как математик сам решает свои задачи. Встретился Эйлер с двумя сумасшедшими. Оба считали себя за одного человека, болезнь такая на них напала. Раздели да раздели нас, а то худо тебе будет, пристали к математику. Вспомнил Эйлер, что в кармане у него завалялась ружейная дробь. Достал горсточку, поделил между сумасшедшими. Живите теперь, дескать, спокойно. Отныне каждый из вас есть целое с дробью!..
Крашенинников в карты играл бесподобно. Одни названия какие: пикет, кадриль, медиатер, тритрилль, ломбер, рокамболь. Каждая игра — парижская тайна, где короли, хлопы, крали, тузы только и думают, как бы облапошить друг друга.
Мальчики дожидаются, когда «мадама» уйдет на покой, и, вопреки присяге, предаются порокам. Коля карты раскидывает:
— Кварт — это туз, король, хлоп, крали. Квинт — те же да десятка. Октава — запоминайте! — карты одной масти. Будем в пикет…
Всех, игрой заразил! Проиграл — щелчок в лоб.
— Тут, братцы, тоже математиком надо быть. Та же наука о числах и догадках.
— Математиком быть… ого-го, во башку надо иметь! — Головин показывает, какой величины должна быть башка математика. (Пройдет десяток лет, и он сам станет математиком, займет должность секретаря у самого Эйлера, знаменитого слепца, чьи математические труды прославят Россию. Когда Эйлер умрет, о нем напишут так, как высекают слова на вечном мраморе: «Он кончил счислять и жить…»)
— Математику хорошо! — смеется Крашенинников. — Самое милое дело — счислять талеры.
— Отчего ж талеры? — обижается за науку Мишенька. — Можно, к примеру, и корабли счислять. Опусти на воду без расчета фрегат — топором на дно пойдет.
— Скорей построй фрегат! — наперебой кричат ребята. — И чтоб не утоп. И чтоб все уместились. И чтоб с парусами…
— А и построю! На первый раз баркасик весел на двадцать. Идет?
— Я за главного! — Крашенинников прикладывает ладони ко рту. — JIe-e-во-о табань… Эй ты, кривая рожа, куда весло заносишь. Косоглазый, лево с правым перепутал, да? Курс зюйд-вест. Фюю-ю-ю!
— Ну, грозен старшой, — смеются мальчики. — С таким не пропадешь. А куда почапаем?
— Хоть на Камчатку!
— На самою?
— А на самою!
— Без меня все одно не уйти, — говорит Зуев. — Компас-то у меня, вон он, махонький.
Крашенинников сокрушенно вздыхает:
— Брать придется. Солдатский сын — что сам солдат. Из топорика, как оголодаем, супчик приготовит. — Серьезнеет: — Между прочим, мой батя в молодые годы хаживал на Камчатку.
— Поди врать!
— Дурень, — сердится Крашенинников. — В академической библиотеке книжку возьми. На полке стоит: «Описание земли Камчатки». Батя сочинил.
— Есть такая книжка, — подтверждает Рихман. — Видел. Вот такой толщины.
— Ой, люблю книжки про разные экспедиции, — оживляется Зуев. — Это же какие бывают экспедиции! И куда только не ходят! Читал, как капитан Верден с лейтенантом Соймоновым по Каспию ходили. Ей-ей. Им царь Петр приказал карты рисовать. До Дербента дошли, ага. Чего не натерпелись. К разбойникам попали, да вырвались. Тонули, да не утонули.