Страница 41 из 48
— Я буду спать. Пусть и меня пушка убьет.
Подложил ладонь под щеку. Как он устал за это короткое пребывание в Сале-гарде.
Зуев видел, как на него шел разлапистый бурый медведь. Скинул шкуру.
«Где ты был, где ходил?» — спросил Вану.
И медведь голосом Эптухая ответил:
«По ручьям, по лесам, по болотам».
«Эй, Эптухай, я тебя сразу не узнал».
«Ты меня выручил, Васи. Пойдем к морю».
В руках шамана Силы сверкнул нож. Сила скинул маску — это был Шумский.
«Василий, не пущу, не пущу…»
«Уйди, мне надо к морю. Там белые медведи, белые гуси».
Шумский запел:
«Летят гуськи, дубовы носки, говорят гуськи: чокот, чокот, чокотушечки».
Эптухай подхватил за руки Зуева, и они вдвоем подпевали:
«Чокот, чокот, чокотушечки».
На небе вспыхнули яркие всполохи. Ударил гром. Эптухай что было сил крикнул:
«Солнце в море купается!»
«Отчего же треск?»
«Солнце ударяется об воду».
Зуев сказал:
«Надо с солнцем замиряться».
«На Ямале новых оленей будем ловить. Там много диких оленей».
Сполохи слепили глаза.
Шумский тормошил Васю:
— Да проснись же! Проснись, ушли самоеды. Атаман зовет. Оленей обещал для запряжек…
В ту пору в Обдорском городке служили примерно тридцать казаков. И долго еще помнили служивые Василия Зуева. Как нежданно-негаданно явился в крепость. Вышел за ворота проезжей башни к самоедам и приказал убираться восвояси. Расстелил на конке старенький свой кафтан, заснул, и, видя такое дело, нехристи сняли осаду.
Казаки рассказывали этот случай детям, дети — внукам.
Со временем рассказ этот оброс новыми подробностями.
Говорили, что во время сна Зуева в небе грохотал гром, переливались всеми цветами радуги сполохи, по реке шла такая волна, что верхней своей точкой сравнялась с крышей сторожевой будки.
Чудеса, словом, да и только.
Но какие ж легенды без чудес?
Доподлинно же известно, что обдорские казаки, проводив экспедицию Зуева к морю, не раз посмеивались:
— Вот так питерский парень: нас вокруг пальца обвел, самоеда укоротил. Все к делу пришлось: аршин на сукно, кувшин на вино…
Глава, составленная из страниц путевого журнала Василия Зуева
День третий по выезде из Обдорска
Компас показывает одно направление: северо-запад. Идем к горным отрогам Полярного Урала. На карте проставил примерную точку, где путь наш подойдет к концу, — южный берег Карского залива.
В Обдорском городке выбрали добрых оленей. Наш поезд состоит из четырех нарт, в одной — две лодчонки для переправ. Сухих дровишек в тундре не найдешь — прихватили с собой топливо. Везем разобранный чум.
По свежему мху легкие наши сани скользят не так оборотисто, как по снежной целине, но вполне сносно. Под ягелем твердая земля. Особо хорошо бегут олени по утреннику, когда морозный иней запудривает тундру. Шибко скользят тогда полозья.
Стоит лето, но знобкость такая, что не расстаемся с шубами. А ночью и морозец прихватывает. Спутники мои согреваются водкой, а мне на нее глядеть противно, непереносимо думать об этой отраве. Особенно после того, как принял целый стакан в Обдорске. Только и балуюсь горячим чайком.
…Преследуют волки. Вот и сейчас вблизи воют протяжно. Не скажу, что это прибавляет бодрости.
День пятый по выезде из Обдорска
Природа награждает нас своими диковинками. Северное сияние. Такие краски, что иному живописцу во сне не привидится. Кажется, радуга расплескалась по небу. У инородцев об северном сиянии свое мнение. Оно весьма курьезно. Ихние «физики» считают, что в это время солнце начинает в море купаться. Море горит и поджигает небо. А впрочем, что же удивляться? Ведь и наши ученые не имеют точного толкования сему явлению. Христиан Вольф, учитель Ломоносова, полагал: причину северного сияния следует искать в тонких селитряных испарениях, возгорающихся в небе. Гипотеза других натуралистов состоит в том, что северное сияние есть отражение исландского вулкана Геклы в морских северных льдах. Кому верить? Помню выученные на гимназической скамье слова Михаила Васильевича Ломоносова: «…не льдисты ль мечут огонь моря? Се хладный камень нас покрыл! Се в ночь на землю день вступил…» Вот как чудесно перо пиита обрисовало загадку природы.
Солнце ночью только один час не бывает. А так все катится по горизонту. Так пустынно, что кажется, мы и есть одни на белом свете.
«Познаша мир — познаша себя», — говорил мне когда-то Шумский. Насчет мира — не скажу. Не знаю, можно ли в него войти, как в дверку глобуса, куда водил отец. А вот себя познать куда труднее. Что я есть, Васька Зуев? Я ли веду за собой судьбу, судьба ли ведет… Вот бы такой компас, который указывал точное в жизни направление.
День шестой по выезде из Обдорска
Преодолеваем многочисленные болота, озерки, малые реки. Светлые камешки на дне можно пересчитать. Вода прозрачная, как хрусталь.
Кроме худой ольхи, тальника, горбатых березок, ничего нет в окрестностях. Еще Урал разбросал кремнистые камни да гнезда асбеста, как бы предуведомляя о близком своем присутствии и значении. В речках несметное число чебаку, Вану приспособился брать рыбу на острогу, пользуясь подсветом на березовой лучине. Держит руку над водой терпеливо, как кошка, перед тем как опустить лапу на свою добычу. Скоро рыба-чебак на вертеле или в котелке. Гуси тут вовсе непуганые. Тихонько подкрадываешься к жирному гусаку — хвать за шею! Ни пороху, ни стрел не надо, чтобы прокормиться. Вовсе нет тут людей, гуси не знают хищного людского нрава.
И еще одно зрелище поразило меня так, что ночью долго не мог заснуть. Это огромное стадо пеструшек. Глазом не охватить сие шествие. Удивительна в сем малом животном страсть к путешествиям. Пеструшки в известные годы переходят из страны в страну, и через несколько лет опять возвращаются на прежнее место. Для этого собираются многими тысячами вместе. И идут на восток или на запад, следуя одна мышь за другой и направляя свой путь по прямой линии, почти параллельно, так что тропинки множеством шествующих, хотя и не тяжелых животных, пробиты на два пальца глубиною. Мышей этих шествует такое множество, что в длину и ширину занимают собой великое пространство. И несколько часов надобно дожидаться, покуда земная сия туча пройдет. Поэтому жители северной страны, увидя множество пеструшек, почитают, что они с неба дождем падают, и не беспокоятся: вреда не приносят, а за собою других прибыльных животных ведут — лис, соболей, куниц… В пути их ничто остановить не может — ни реки, ни озера, ничто другое. Заливы покушаются они переплывать с конечною своею гибелью. Если лодка встретится — через лодку переползут, но не обогнут. А что мешает — проедят. Проедают, не сворачивая с прямой своей дороги, а за ними идут охотники — лисы и песцы…
(Мог ли он знать в эту минуту, что записи его о пеструшках позднее войдут в учебник натуральной истории, по которой мальчишки XVIII и XIX веков будут изучать северных животных? Предполагал ли, что его труд «Об оленях», писанный еще в Березове, будет доложен в Санкт-Петербурге на научной конференции и многие зоологи подивятся новизне зуевских наблюдений?)
…Шли бы мы не двадцать верст за день, а быстрее, но много переправы забирают часов. Речки, речки. Олени вплавь добираются до противоположного берега. Нам же погрузиться, разгрузиться. Течение тут спорое, лодку далече относит. Впрочем, пообвыкли и приноровились. Нет во мне должной ловкости, к веслу не приучен. Устаю. Как же должен уставать дядя Ксеня! Виду от усталости не подает. Когда знаешь, что рядом родная душа, не так все трудно. Я ранее не ведал, что такое быть одиноким, да и никогда им не был. Всегда меня окружали верные друзья, а тут, в тундрах, часто на сердце скребет тоска. Но лишь на Шумского погляжу — уходит тоска.