Страница 19 из 48
— Сочиняю, — согласился Паллас.
— Потом и книга получится.
— Об том пока не помышляю. Замысел один: не растерять увиденного. Ладно, иди спать — носом клюешь.
— На нос что смотреть? Я в одной книжке читал: нос есть средственное напереди лица пустое возвышение.
— Как, как? Ха-ха-ха-ха…
Вася взбирается на полати, устраивается рядом со спящими студентами.
За окном вызвездило небо.
Восемь вечера, а темень непроглядная.
Скоро осень.
Тишина такая, что слышно, как в соседней комнате Паллас задувает свечу.
Вечером у костра в кругу мужиков Ерофеев раскуривал чубук, ерошил прутиком угольки. На вертеле жарился заяц.
— Ох, отведаем свежего мясца, — радовался вольный казак. — Чего не едал за свою бедолажную жизнь, а жареной зайчатине нет замены.
— Много маялся по свету? — спросил ямщик с плоским, как оладья, носом.
— Всего, братцы, повидал, все не расскажешь. В степи ночевал, в бору на медведя ходил, на Каспии тонул, турка и того воевал. Всякого народу видел.
Мужики тянулись к словоохотливому дончаку, чувствовали в нем силу, удаль бывалого человека. Вдруг какой-нибудь пьяненький мужичок поинтересуется:
— Вот ты говоришь: всякого народу повидал. А что говорит наука про людское население всея земли? Народов-то ныне много живет?
— Мно-о-ого! Считай, цельный миллиард.
— Одних людей?
— А кого ж еще?
— Миллиард! — присвистывали мужики.
— А скажу такое, — гордился Ерофеев, — что народ все прибывает и прибывает.
— Поди ж ты.
— Да. — Ерофеев поворачивал на вертеле зайца и еще больше изумлял мужиков. — По непременному течению природы в феатр мира ежедневно вступает по шестнадцать тысяч человек.
— Цельное войско?
— Выходит, так. — Щурил глаза от дыма, прибавлял к себе еще больше уважения. — Да, где не был, чего не видал! Только что еще не побывал в преисподней.
— Это успеется!
— Тут давеча с одним крестьянином толковал. В ихней деревне дом в преисподнюю провалился, — говорил Ерофеев. — С крышей, трубой, так и загинул в земной глыби.
— Сказки сказываешь, — засомневались мужики.
К костру подсел Зуев, услышал россказни вольного казака.
— Врать ты, Ерофеев, горазд.
— Нет, не вру.
— Где ж эта деревенька?
— Да сказывал мужик — верст пять отседова будет. Меня самого за живое забрало: как это, думаю, дом в преисподнюю ухнул? Божился, что так и было. — Ерофеев снял с вертела поджаренного зайца: — Покушай, наука…
Об услышанном Зуев рассказал Палласу.
— Так дом и загинул в земной глыби?
— Ерофеев так говорит…
— А сам ты как полагаешь?
— Да сказки!
Паллас сдернул со стены черный свой плащ, натянул на ноги щегольские ботфорты.
— Учу их, учу! Вдалбливаю в головы простые вещи — не доверяться молве, а единственно лишь наблюдению, на шкуре все испытать. Что же слышу?
Паллас притопнул ботфортами, удобнее уместил в них ноги.
— Подать лошадей. Вальтер, Соколов!
— Куда же, Петр Семенович?
— А в преисподнюю!
Деревня, где дом рухнул в преисподнюю, оказалась близлежащим мордовским селом.
Паллас в черном плаще и ботфортах напоминал рыцаря, неизвестно как попавшего в эти русские места с темными перелесками, с грязной дорогой, с узкой речушкой, петляющей в ивовых зарослях. Студенты же и гимназист Зуев в латаных рубахах и штанах мало чем напоминали оруженосцев, какими их изображали в рыцарских книжках. Вид у Васи был самый удрученный, он никак не мог опомниться от разноса, который учинил ему разгневанный Паллас. Несправедлив к нему Петр Семенович. Жалеет, видать, что взял в экспедицию. Да и какой, верно, от него толк: доверяется молве, на собственной шкуре ничего не испытывает. Не вышел из него натуралист, только что и умеет — блины печь…
Мальчишки бежали вслед странной для этих мест кавалькаде, всадникам низко кланялись женщины. Одеты пестро, ярко, нарядно. Головные уборы увешаны бубенцами, пояса окаймлены бахромой, на подолах погремушки. «Наряд, как конский убор», — отметил Вася.
— Встречают, точно генералов, — ухмыльнулся ехавший рядом Никита и осанисто выправил грудь. — А ты что, Васька, хмур?
— А что веселиться, ежели Паллас осерчал…
— За что?
— Молве доверяюсь, а не наблюдению.
— Эка беда.
— Он памятливый, черт. Досадно мне. Отправит назад на перекладных — как тогда?
Никита шутливо огрел Васю кнутом.
— Веселей гляди вокруг, наб-лю-да-тель…
Но Зуев не расположен к веселью. Обуза он для экспедиции, нет в нем должного умения и истинного пристрастия к натуральным изысканиям.
На окраине села перед членами экспедиции открылась поразительная картина: несколько глубоких ям, заваленных досками, бревнами, битым камнем. Судя по всему, еще недавно стояли тут дома. Рухнули, как в пропасть.
Паллас осмотрелся. Взгляд его был остер, тревожен.
— Были тут некогда известковые выработки. Вон и пещера…
Соколов подбежал к узкому отверстию у подножия невысокой горки, поросшей кустарником. Из лаза ощутимо тянуло холодком, в глубине слышались невнятные шорохи.
— Жаль, узок вход, — огорчился Паллас. — А любопытно бы пещеру исследовать. Ну-ка, поищите: нет ли хода пошире?
Студенты походили по берегу речки, обошли со всех сторон горку.
— Были, Петр Семеныч, лазы, да все засыпаны…
— Жаль, жаль. — Паллас, в черном плаще, в ботфортах, стоял возле глубокой рытвины. Следы фантастического разрушения, трое его беспомощных помощников, копошившихся у засыпанных лазов, вздыбленные корневища деревьев — всё напоминало поле боя, где он, Паллас, потерпел поражение.
По дороге обратно молчали. Зуев понуро склонил голову. Соколов горделиво осматривал окрестности. Вальтер недвижно сидел на лошади.
Паллас усмехнулся. В русских сказках у отца, как правило, три сына. Старший, средний, младший. Да, да… Младший отчего-то всегда дурачок. Впрочем, думал Паллас, в русских сказках обычно есть намек.
Он зябко поежился. Края плаща взметнулись от сильного порыва ветра.
В пути его прохватило. Прибывши на постоялый двор, Паллас улегся в постель.
В ожидании, когда начальник экспедиции выздоровеет, три молодца — три брата дулись в пикет, собирали в лесу грибы, словом, устроили себе каникулы.
Тем не менее Зуева ни на минуту не покидала мысль о той чертовой пещере. Что, если еще разок попытаться? Натура непознанная — есть натура запечатанная семью печатями. Вальтер отмахнулся от Васиного предложения. Соколов сначала было зажегся, потом отказался: «А, пустое».
На другой день рано поутру, никому ничего не сказав, Зуев оседлал лошадь. Резвый жеребец быстро домчал мальчика к месту вчерашнего осмотра.
Вот и пещера. «Ну, с богом!» — сказал себе. Ощупал карманы — сухари; сунул за пазуху пару свечей.
Поджав живот, заскользил по мокрому, тесному проходу. Вот где худоба пригодилась — лаз был точно скроен по его тонкой фигурке. В одном, наиболее узком горлышке, чуть не застрял. Истончился, вывернулся.
Лаз стал шире. Уже и на ноги можно встать.
Зуев зажег свечу, осторожно провел ладонью по осклизлой стенке. Сверху сыпались студеные капли. От крошечного огонька розово засветились ледяные сосули. Они были самой разной формы и величины. При неровном, пугливом свете сосули, казалось, плавают в полумгле. Зуев дотронулся до тонкой сосули, она стеклянно пала наземь. Над головой что-то прошуршало. Таинственный зверек острыми коготками вцепился в волосы. Вася смахнул зверька с головы. Свеча высветила на стене гнезда летучих мышей.
Зуев пошел вперед. Во впадинах стояла жгуче-холодная вода, набрал полные башмаки.
Пещера представляла собой небольшой круглый зал. В стены вкраплены сияющие камешки, ими же был забросан пол. Мерно и звучно сыпались сверху капли.