Страница 15 из 48
Да только ли эти ученые! Вот двое студентов — как полны желания приблизиться к истине. Палласа поразил Шумский. Чучельник экспедиции нужен позарез — без чучельника шагу не ступить. Посоветовали Шумского, смотрителя кунсткамеры.
— Плоть немощна, а дух бодр, — твердо сказал старик.
— Подумай, тяжко будет.
— Свербит любопытствие землю увидеть, ваше превосходительство. А что скажут, сил меньше, чем у вас, так и вы не так сильны, как центурион Тит Понтий. Только бы каждый пользовался силами умеренно.
— Вон как! — воскликнул Паллас. — Цицерона читаешь?
— Нахожу в нем утешение.
Неказистый старичина, из «подлых», как тут зовут людей мелкого звания, но какой полет мысли! Центурион с окладистой бородой!
Вот и этот школяр. Пуповка… Альбом отменно сделан — в нем и ботаника в точном своем виде, и даже некая поэтичность. Василий Зуев…
А что, не взять ли его?
Правитель академической канцелярии Тауберт, однако, не разделил Палласова мнения.
— Господин доктор, не насмешка ли это?
— Над кем, над чем?
— Над здравым смыслом. Россия возлагает такие надежды на экспедицию!
— Что же, вы полагаете, что школяр не оправдает затрат академических?
— Не только затрат — чаяний. Ее императорское величество проявляет особый интерес к сему путешествию.
— В условиях моего приглашения, господин Тауберт, записано: обучать прикрепленных учеников.
— Да, но — студентов, студентов…
— Ум школяра не засеян предрассудками. Душа его не менее восприимчива.
Поначалу Паллас и сам не был достаточно уверен в своем решении. Вдруг заупрямился.
Советник Тауберт пожевал бескровными губами — напомнил Палласу земляного червя, отнесенного не к тому классу.
— Господин советник, у вас есть ученики?
— Под моим надзором университет, гимназия, — вспылил Тауберт.
— А один ученик — всего один, — вами выпестованный?
— Это досужий вопрос.
Разговор шел на немецком языке. Казалось бы, говорили два человека, которые должны хорошо понимать друг друга — не поняли.
Тауберт напыжился, махнул рукой.
Паллас самого Линнея переспорил — этому ли советнику тягаться?
— Дядь Ксень, дядя Ксень! — Вася стоял в дверях «алхимической» комнатенки Шумского, сиял всеми выступившими на лице веснушками, глазами.
— Ну? — повернулся к крестнику Шумский, перепачканный с ног до головы каким-то белым составом.
— В экспедицию зачислен! В Сибирь с тобой иду…
Ксенофонт Шумский вытер руки о фартук.
— Ну, крестник, удружил. Ныне у нас что? Четырнадцатый апрель — день Мартына, лисогона. Лиса кочует, перебирается в новую нору. Выходит, и мы с тобой в кочевье пойдем.
Разве такая новость в тайне пребудет? Скоро вся гимназия знала: четвертого, «верхнего», класса ученик Зуев выбран иноземцем Палласом в путешественный отряд. С полным коштом, полноправным членом. Такого еще не бывало за всю историю гимназии.
На этаж к гимназеям ввалилась шумная компания студентов университета.
— Который тут Зуев?
Студенты отступили, дабы пристальнее разглядеть сие явление.
А явление самое смехотворное, веснушчатое, худенькое, несколько даже растерянное.
Высоколобый детина расшаркался перед мальчиком, легонько откинув полу кафтана:
— Ве-уз?
— Это по-каковски? — спрашивает Вася.
— Месье, — удивляется высоколобый. — Молвят, знаете премного языков. А это, между прочим, по-таковски.
Глядят как на зародыша в кунсткамере.
Ве-уз? Ве-уз? Что бы это значило? Ах, вот что! Фамилию перевернули.
— Тебя в Палласову команду взяли?
— Ну, меня. А что?
— Ах, ах, — причитает детина. — Такой пассаж. Тебя, что же, герр Паллас в торбу закинет?
Во дурачье!
— Знаешь, кто ты есть? — вспыливает Вася. — Ка-руд.
Вася животом ложится на гладкие лестничные перила и скатывается вниз, прямо к подъезду. Теперь — во двор, за сарай… Хохочет. Пусть детина знает, кто он есть. По-таковски!
Накануне отъезда Мишенька Головин подарил товарищу шерстяные носки, Фридрих Рихман резную шкатулку — записи складывать. Коля Крашенинников сунул отцовскую книжку.
— С дороги письма станешь писать?
— А то нет.
— Да гекзаметром, гекзаметром, — умоляет Коля Крашенинников. — В сибирские страны отпра-авился Зуев Васи-и-лий, сын голоштанный со-олдатский, в обе-е-д само-оедов…
Прервал лицедейский плач.
— Послушай, как самоеды-то начнут жрать, распорядись, чтобы варежки и носки обратно прислали. В кунсткамере выставим. — И скорчил рожу. — На кого ты нас, Васенька, покинул. Из гимназии ушел в края безвестные. Румовский проглядит звезду полнощную, «мадама» в монастырь уйдет из гимназии, а товарищи твои осиротевшие…
В покои мимоходом заглянул учитель русского языка адъюнкт Мокеев, длинный, как гекзаметр, поставленный стоймя.
— К славе идешь, школяр! — И не удержался от Кантемирова стиха: — «Ведут к ней пути многи, на которых смелые не запнутся ноги».
ЗЕМЛЕПРОХОДЕЦ
Глава, в которой выясняется, что герой повести обладает некоторыми полезными знаниями и в результате попадает в плен
По ухабистым, душу выматывающим российским трактам обоз тянулся вперевалку, враскачку, основательно вымеряя каждую бесприютную версту.
Когда головная карета, а за нею несколько кибиток и фур, покрытых парусиной, вкатывали на подворье, ямщики, служилые люди не скрывали любопытства:
— Не то цыганский табор, не то на турка войной!
— Какой на турка! Турок, вон он где! Феатр для представления сцен.
— А может, вербовать новобранцев?
— Не землемеры ли?
Пока Паллас предъявлял смотрителю подорожные, Вальтер и Соколов хлопотали о ночлеге, ямщики подманывали Зуева.
— Эй, малый, кто таковы?
— Научный отряд.
— Далече?
— А в самую Сибирь. Для изыскания идем.
— Изыскивать-то кого? Беглых?
— Достопамятности.
— Редкая птица, видать, их сиятельство. А ты по какой нужде?
— Да сбоку припека!
— Грозный начальник-то?
— Ох, грозен…
— А старик с бородищей?
— Чучела из зверей да птиц делает.
— А те оба-два со шпагами?
— Те? О-у-у-у, — пугает Вася ямщиков. — Кто не по ним — голову с плеч. Чик-чирик.
Вася хватает палку, врубается в заросли крапивы, молотит налево-направо, гикая, сердито урча, показывая, как расправляются мушкетеры с теми, кто излишне любопытен.
Служивый с разбойной мордой, с нестриженными патлами прикрикивает:
— Язык-то тебе шпагой бы окоротить. Чик-чирик, чик-чири-и-ик.
— Но, но! — принимает гордую осанку Зуев. — Поговори мне, патлатый.
— Фьють! — пугает мальца патлатый. — Чижик. Портки-то держи, чтоб не соскочили.
Экспедиция за год преодолела множество рек и речек, тонула в болотах, выкарабкивалась из непролазных, засасывающих грязей, мокла под дождями, убегала от настигающих эпидемий, спасалась от метелей, куталась от морозов, ночевала под открытым небом, хлюпала простуженными носами, похоронила двух егерей.
Паллас потемнел лицом, от европейского лоска следа не осталось — кожа на руках заскорузла, покрылась цыпками, рыжие брови выгорели, линялый кафтан висел мешком. Но устали не знал. Невзгоды пути точно заряжали энергией, прибавляли любознательности. Буравил камни, пробивал шурфы, вскидывая высоко ноги, кидался за диковинными бабочками, насекомыми, не брезговал вытащить из свежего пласта червячка и, двумя пальцами схвативши острый кончик, разглядывать как бы впервые в жизни. И между делом заносил в клеенчатую тетрадь реченья местных жителей, описывал промыслы, узнавал, что сеют крестьяне, какая земля лучше родит, какие минералы залегают в пути следования.