Страница 10 из 13
Через час Мостяцкий под усиленной охраной был доставлен на аэродром, где его ожидал транспортный «Юнкерс» с работающими двигателями. В последний миг на Скорцени вновь накатили сомнения. Он жестом остановил группу эсэсовцев, конвоирующих Мостяцкого к трапу. Унтерштурмфюрер посмотрел на него удивлённо, но без тени испуга или напряжённости на лице.
– Что-то не так, господин оберштурмфюрер? – поинтересовался он.
– Я хочу первым подняться на борт, – злясь и на себя, и на молокососа унтерштурмфюрера, заявил Скорцени.
Во взгляде молодого офицера появилось понимание и, как показалось Скорцени, насмешка.
– Разумеется, господин оберштурмфюрер, – вежливо согласился он. – Но только для того, чтобы взглянуть на господина штандартенфюрера, нет необходимости подниматься на борт. Вон он, смотрит на вас в иллюминатор.
Скорцени присмотрелся и действительно увидел за стеклом хорошо знакомое лицо. Ему стало неловко. Отвернувшись от унтерштурмфюрера, он отдал приказ заводить Мостяцкого в самолёт.
Попрощавшись со своими бойцами, которых в Берлин никто не приглашал, Скорцени вошёл в самолёт. Сразу убрали трап, и самолёт стал выруливать на взлётную полосу. Скорцени опустился в кресло, посмотрел на сидящего рядом бледного Айсмана, хотел что-то спросить, но не успел. Почувствовав укол, дёрнулся было, но тут же обмяк.
– Это не лезет ни в какие ворота! Слышите, Гейдрих, ни в какие! – Гитлер тряс кулачками и брызгал слюной прямо в лицо руководителю РСХА, а тот не имел возможности утереться (об остальном, типа возразить, и речи не шло).
Но не праведный гнев фюрера наводил на Гейдриха смертную тоску – проплюётся и успокоится! – а то, что показательная порка проходила в присутствии главы абвера адмирала Канариса, который (думается, совсем не случайно) оказался в кабинете Гитлера в одно с ним время.
– Объяснений, Гейдрих, я требую объяснений! – выкрикнул Гитлер, и замолк, буравя шефа имперской безопасности пресловутым гипнотическим взглядом.
Гейдрих в силу гипноза не верил, а зря. Ему бы подыграть фюреру, прикинуться, что он подавлен источаемой через глаза могучей волей фюрера, на крайняк уснуть прямо стоя – а что? могло и сработать! Но он пустился в пространные объяснения, вся суть которых сводилась к банальному: ничего пока толком не знаю – но узнаю обязательно – и тогда доложу во всех подробностях.
Гитлеру это блеяние быстро наскучило, он пренебрежительным жестом приказал Гейдриху замолчать и перешёл к скромно стоящему в сторонке Канарису.
– Может, господину адмиралу есть что поведать? – насмешливо – злость куда-то улетучилась – спросил вождь нации.
Гейдрих, воспользовавшись тем, что взгляд Гитлера больше не буравит ему мозг, позволил себе мстительно улыбнуться. Сейчас Канарис облажается так же, как только что облажался он, и паритет между абвером и СД (как минимум в этой комнате) будет восстановлен!
Увы! Первые же слова руководителя военной разведки согнали улыбку с его лица, а последующие вовсе повергли в уныние, гораздо большее, чем от выволочки, которую устроил ему Гитлер.
– Мой фюрер! – сказал адмирал: – Ставлю вас в известность, что самолёт, которым Мостяцкого вывезли из Варшавы и который несколько часов назад пропал над территорией Польши, в настоящий момент находится на военном аэродроме близ Данцига.
– У вас имеются точные данные или всего лишь предположения? – нарушая субординацию, воскликнул уязвлённый Гейдрих.
Гитлер зыркнул на него бешеным глазом, но от замечаний иного рода воздержался, упёршись взглядом теперь в Канариса. Тому ничего не оставалось делать, как дать ответ на вопрос своего извечного врага, правда, избрав адресатом фюрера.
– Сведения точны, мой фюрер! Буквально перед началом совещания мне стало известно содержание донесения от нашего агента в Данциге: он видел самолёт собственными глазами!
Гейдрих с досады закусил губу. В очередной раз абвер обскакал СД. Слова Гитлера завершили разгром:
– Я вас больше не задерживаю, Гейдрих! Идите, поскольку для дальнейшего разговора вы бесполезны!
Гейдриху пришлось собрать все силы, чтобы исполнить положенный ритуал. Он вытянулся в строевую стойку, одновременно вскидывая руку в нацистском приветствии. Потом чётко повернулся и направился к двери, спиной чувствуя насмешливый взгляд Канариса.
Глава РСХА ошибался. Канарис был достаточно мудр, чтобы не злорадствовать по поводу локальной победы. Во взгляде, которым он проводил Гейдриха, не было сочувствия, но и злорадства тоже.
Меж тем Гитлер предложил адмиралу присесть, после чего задал вопрос:
– Готовы ли вы объяснить, что же всё-таки произошло?
– Не с такой точностью, как в ответе на вопрос о нахождении самолёта, но в общих чертах картина происшествия представляется мне достаточно ясной.
– Ну, так отвечайте, – нетерпеливо потребовал Гитлер, – кому это могло понадобиться?
– Либо англичанам, либо русским, – уверенно ответил Канарис. – Учитывая всё, что известно об инциденте на данный момент, я склоняюсь к версии о русских. Другой вопрос: какова цель?
– На это я могу ответить, – горько усмехнулся Гитлер. – Заполучив Мостяцкого, наши враги как минимум лишают акцию по захвату Польши даже той видимости легитимности, какую мы рассчитывали ей придать. Скажите, Канарис, – встрепенулся Гитлер, – ваши агенты в Данциге могут уничтожить Мостяцкого?
– Если таков будет ваш приказ, мой фюрер, они попытаются это сделать, – ответил Канарис. – Но, откровенно говоря, шансы на успех близки к нулю. Во-первых, Мостяцкого наверняка очень хорошо охраняют, во-вторых, осмелюсь утверждать: его уже нет в Данциге.
Гитлер на минуту погрузился в тягостное молчание, потом сказал:
– Хорошо, я вас понял, адмирал. Мы не станем рисковать жизнями ценных агентов, если это, по вашему мнению, безнадёжно. Одного не пойму: как Скорцени мог так опростоволоситься? Почему он легко попался на уловку русских, зачем посадил пленника и сам сел в их самолёт?
– Нисколько не оправдывая действий оберштурфюрера Скорцени, мой фюрер, считаю своим долгом напомнить: самолёт за Мостяцким действительно прибыл из Берлина.
– Как?! – изумился Гитлер. – Вы хотите сказать, что это наш самолёт? Однако в докладе Гейдриха об этом ничего не сказано.
– Видимо, группенфюрер просто не успел доложить, что самолёт со штандартенфюрером СС Айсманом поднялся в воздух с одного из Берлинских аэродромов, подконтрольных СС, – пояснил Канарис.
– Час от часу не легче! – воскликнул Гитлер (что по-немецки прозвучало примерно как «es kommt immer bunter!»). – Мало того, что самолёт, как выясняется, наш, в нем ещё находился Айсман и, верно, с подлинным приказом?
– Трудно сказать… – уклонился от прямого ответа Канарис. Но Гитлера его ответ, казалось, вовсе не заботил. Фюрер всех немцев скорбно качал головой:
– Бедный Скорцени, он, как и я, стал жертвой предательства…
Лицо Гитлера исказила злобная гримаса.
– Выходит, Айсман предатель?! – вскричал он, и посмотрел на Канариса. Тому невольно пришлось отвечать:
– Не могу утверждать, мой фюрер. Пока всё против него.
– Надеюсь, семья изменника арестована?
Гитлер опять посмотрел на Канариса, и тому пришлось вновь уворачиваться от прямого ответа:
– Об этом лучше спросить группенфюрера Гейдриха, мой фюрер!
– Да! – воскликнул Гитлер, – Гейдрих. За всё ответит Гейдрих!
Тут во взгляде фюрера что-то стало меняться.
– Но раз самолёт наш, – сказал он, – то что он делает в Данциге? Дело попахивает захватом. Надо немедленно требовать объяснений от русских!
Опоздали, неуважаемый Адольф Алоисович. Раньше следовало спохватиться, по части требований. А так сидит теперь в своём служебном кабинете глава внешнеполитического ведомства Германии Ульрих Фридрих Вильхельм Иоахим фон Риббентроп, а перед ним на столе союзная нота. А в этой ноте Москва возмущается по поводу несанкционированного пересечения воздушного пространства подмандатной Союзу территории, и извещает германское руководство, что борт-нарушитель силами ПВО Западной группы войск принудительно посажен на аэродроме близ города Данцига.