Страница 64 из 161
Миновав ряд ящиков с мусором и высокие пирамиды пустых коробок из-под пива и продовольственных товаров, Уорден резко распахнул обитую сеткой дверь, ведущую в кухонное помещение ресторанчика Чоя. Позади Уордена плелся насупившийся от обиды Пит. Оба они принадлежали к небольшой группе сержантов в полку, пользовавшихся у Чоя привилегией сидеть в кухне его небольшого ресторанчика. Сев за столик, каждый из них привычным жестом расслабил узел па галстуке, расстегнул ворот рубашки, закатал на два оборота рукава. Бесцеремонно опершись ногами о свежевычшценный и вымытый деревянный чурбан для разделки мяса, они окликнули сидевшего на высоком табурете старого Чоя и попросили его принести нива.
— Эй, косоглазый! Когда же наконец ты плинисес нам пиво? — закричал Уорден, коверкая слова. — Плиниси два цитыли сэсть пива. Бистло, бистло!
Сидевший до этого неподвижно, восьмидесятилетний старик зашевелился и, едва переставляя ноги, зашаркал в другой угол кухни, где стоял большой холодильник. Его сморщенное лицо с редкими седыми усами и бородкой расплылось в широкой улыбке. Старый Чой всегда улыбался Уордену. Молодой Чой считал, что цветастый халат и черная шелковая ермолка, которые носил его отец, портят бизнес. Поэтому, приняв от отца дело, он отказался от почитания каких бы то ни было отцовских традиций и решил принести их в жертву американской деловой этике. Старику Чою было запрещено появляться в своем халате там, где сидели посетители. Даже в дни получки, когда в ресторанчике, как правило, не пустовал ни один столик, всеми делами здесь безраздельно управлял молодой Чой. А старому Чою приходилось просиживать целыми днями на кухне. Он улыбался Уордену, ему нравилось, что тот, особенно когда на него нападала хандра, любил посидеть и выпить пива на кухне, а иногда и весело посмеяться над ним, стариком.
— Хаба-хаба, — продолжал покрикивать Уорден, подмигивая Питу. — Вики-вики, бистло-бистло. Что у тебя, ноги прилипают к полу, что ли, старый козел? Я осень толоплюсь, давай-ка пошевеливайся, пошевеливайся!
Набрав в руки кучу банок с пивом, старый Чой дрожащей походкой едва доковылял до столика, за которым сидели Уорден и Карелсен.
— Ты козел, Чой. Старый козел. Понятно? — продолжал смеяться над ним Уорден. — Твоя мама родила козла. Козла, понимаешь? Ну, козел, бя-я-а. — Уорден поднес пальцы к своему подбородку и изобразил козла.
Старый Чой поставил банки с пивом на деревянный чурбан и, поняв наконец, что его называют старым козлом, радостно захихикал. Его миндалевидные глазки стали похожими на две узенькие щели.
— Моя нет козел, ты сам козел, Уолден, — произнес он сквозь смех.
Уорден резким движением схватил с чурбана пустую пивную банку, глаза его засверкали, на широком лице появилось выражение неудержимой энергии.
— Смотри, старый козел! — крикнул он рассвирепевшим голосом и, нажав на дно банки большими пальцами, одним движением сплющил ее в бесформенный комок. — А ты можешь? Ты сможешь смять так банку? И ты называешь меня козлом? Да я вот возьму и согну тебя так же, как эту банку. Понял? Вот так, вот так… — приговаривал он, хватая новые банки, яростно сплющивая их и бросая через плечо в мусорный ящик. — Я не советую тебе шутить со мной, старый козел.
Старческое морщинистое лицо китайца расплылось в добродушной улыбке; его тело и голова сотрясались от веселого смеха.
— Моя плинесла пиво, — сказал он, протягивая руку к Уордену, — твоя типель платить.
— Ха-ха! — засмеялся Уорден. — Моя ни мозэт платить. Моя нет деньги.
— Твоя платить, твоя платить, Уолден, — настойчиво, не переставая смеяться, повторял старый Чой.
Уорден достал бумажник, вытянул из него банкноту и отдал ее старому Чою.
— Ты, старый козел, хитрый, как лиса. Уж больно много вы денег загребаете. Твой сын скоро станет миллионером.
Довольный и деньгами, и тем, что о нем говорят, старый китаец похлопал мощное плечо Уордена своей тощей, почти прозрачной лапкой и зашаркал с банкнотой к двери в зал для посетителей. Открыв ее, он подозвал приглушенным голосом сына и отдал ему банкноту. Вернувшись со сдачей, все еще улыбаясь, он занял свой пост наблюдателя на высоком табурете. Его сверкающие глазки непрестанно бегали из стороны в сторону.
— Уф! — вздохнул Пит, вытирая тыльной стороной руки пену с губ. Потом большим и указательным пальцами он снял пену, оставшуюся на кончике его носа, и ожесточенно смахнул ее на цементный пол. — Уф! — еще раз вздохнул он. — А ты помнишь, Милт, старый театр Биджоу на Коконат Гроув? — спросил он печальным голосом с высоты своих двадцати двух лет службы в армии. — Интересно, там ли он все еще или нет?
— Конечно помню, — ответил Уорден, качаясь на своем стуле. — Театр «Красная Собака» на улице Бальбоа. Его, наверное, уже закрыли, потому что этот район стал теперь респектабельным. А если не закрыли, то скоро закроют.
— Да, да, — печально согласился Пит. — Наврлэнс никогда уж не был таким. Они даже снесли старый рынок и построили на его месте новый, отвечающий требованиям санитарии. Ты знаешь об этом, Милт?
— Конечно, — безразлично ответил Уорден. Пересказ старых, сто раз рассказанных историй уже начинал надоедать ему. Он взял с чурбана еще одну банку пива.
— Да, было время! — нараспев сказал Пит, мечтательно посматривая на потолок. — Колон. Бальбоа. Панама-Сити. Коконат Гроув. Старый театр Биджоу, и в нем боевик, хроника, карикатуры, аттракционы. У меня есть коллекция самых интересных фотографий, которые я раздобыл и Гроуве. Теперь таких не найдешь, Милт.
— Если ты когда-нибудь попадешься со своей коллекцией фотографий, — заметил Уорден насмешливо, — то можешь тоже попрощаться с ребятами… За порнографические фотографии дают пять лет и увольняют со службы по дисциплинарным мотивам, Пит. Тебе это было бы очень обидно, — продолжал он, — еще семь лет службы, и ты будешь получать денежки по старости.
— Однажды я повел девочку в Биджоу, — мечтательно вспомнил Пит. — Представляешь себе? Но тогда я был совсем молодой еще, заводился с полуоборота…
— Сколько ты выпил пива, Пит?
— Четыре пока. А что?
— Ну, ну, — нетерпеливо сказал Уорден, — давай рассказывай дальше.
— А я уже рассказал все.
— А последний раз ты рассказывал об этом совсем по-другому, — усмехнулся Уорден.
— Да? — удивился Пит. — Значит, тогда я был в другом настроении.
— Ах вот в чем дело! — сказал Уорден. — Эй! Старый Чой! — позвал он громко. — Папа-сан, плинеси исё пива солдатам, бистло, бистло, если не хоцис остаться без болоды.
Старый Чой слез с табурета и, улыбаясь, зашаркал к холодильнику.
— Что ты все время пристаешь к этой старой развалине? — спросил Пит. — Почему ты не даешь ему спокойно умереть?
— Я вовсе не пристаю к нему. У нас с ним полное взаимопонимание. Верно ведь, Чой?
— Твоя платить типель, — сказал Чой, широко улыбаясь и ставя банки на чурбан. — Твоя платить, Уолден.
Уорден достал из бумажника еще одну банкноту и протянул старику.
— Он хозяин ресторана, а управляет им фактически его старший сын, получает деньги от посетителей, выдает немного отцу на расходы и говорит ему, что нужно делать. А я старшина роты, и мне каждый говорит, как нужно управлять ротой. Они говорят мне, кого надо выдвинуть и назначить, кого уволить или разжаловать и как это сделать. Мы с Чоем прекрасно понимаем друг друга.
— Да, все командуют тобой, — согласился Пит.
— Конечно. Даже Маззиоли указывает мне, какой порядок должен быть в канцелярии роты, — с горечью в голосе сказал Уорден. — Ну ладно, пора идти отсюда. Сколько сейчас времени?
— Восемь часов. А куда ты торопишься?
— Ну вот еще! Если мы посидим здесь подольше, то ты, пожалуй, начнешь плакать с этого чертова пива.
— Ты меня не понял, — заметил Пит, снова впадая и мечтательное настроение. — Все, что я видел, все, что я когда-то делал… Все это кануло в прошлое. Ничего уже не будет…
— Конечно, конечно, — рассеянно согласился с ним Уорден. — Ты верно говоришь. Ну, пойдем. Ради бога, пойдем. Надоело мне все это, и твои жалобы тоже надоели.