Страница 160 из 161
— А вот теперь меня посылают домой, в Вашингтон, — сказал он.
— А почему это вдруг летчика отправляют на пароходе? — улыбнувшись, спросила Карен. — Мне кажется, вы должны были бы лететь на самолете.
Он с пренебрежением дотронулся до левой стороны груди, где рядом с орденскими ленточками «крыльев» не было.
— Я не летчик, — виновато сказал он. — Я тыловик.
Карен поняла, что допустила бестактность, но виду не подала.
— И все же, мне кажется, они могли бы вас отправить самолетом.
— Очередность, милостивая государыня, очередность. Все дело в ней. В общем, направляюсь я теперь в Вашингтон, где совершенно нпкого не знаю. Ковать нашу победу. После того как пробыл на острове два с половиной года и знаю здесь всех и вся.
— Я довольно многих знаю в Вашингтоне, — с готовностью сказала Карен. — Если хотите, могу дать вам несколько адресов.
— Буду вам очень признателен.
— Пожалуйста. Правда, среди них нет сенаторов или банкиров.
— Ничего. И на том спасибо.
Они оба рассмеялись.
— Зато могу гарантировать, что все они чудесные люди, — с улыбкой сказала Карен. — Я живу в Балтиморе. Еду туда с сыном.
— С сыном?
— Вон он там. Самый большой.
— Да, парень здоровый.
— Уже бредит военным училищем.
Молодой подполковник взглянул на Карен, и она подумала, не прозвучали ли в ее словах горькие нотки.
— Я ведь и сам начал службу рано, получив звание офицера резерва еще в колледже.
Он снова внимательно посмотрел на нее по-мальчишески живыми глазами и затем выпрямился, оттолкнувшись от борта.
— Ну, до свидания. Не забудьте об адресах. И не просмотрите глаза, глядя на берег.
Он отошел, и Карен почувствовала облегчение. Теперь у перпл была лишь невысокого роста хрупкая девушка, одетая во все черное.
Глядя по-прежнему вперед, в направлении носа корабля, Карен следила за тем, как медленно приближался мыс Бриллиантовый.
Если гирлянда поплывет к берегу, ей суждено вернуться, а если она поплывет в сторону моря, то нот. Она бросит за борт все семь гирлянд. Это лучше, чем оставлять их у себя и видеть, как они сохнут и вянут. Тут же она внесла в свое решение поправку: она оставит красно-черную бумажную гирлянду от полка. Сохранит ее как сувенир. Надо полагать, каждый рядовой или сержант срочной службы, кто когда-нибудь служил в полку и по окончании срока службы вернулся в Штаты, хранит в своем сундучке такую гирлянду.
— Как прекрасно, правда? — сказала девушка в черном, стоя у перил на некотором отдалении от Карен.
— Да, просто необыкновенно, — с улыбкой ответила Карен.
Девушка из вежливости придвинулась к Карен на пару шагов вдоль перил и остановилась. Гирлянд на ней не было.
— Так не хочется отсюда уезжать, — мягким голосом сказала она.
— Это правда, — улыбнулась Карен, хотя девушка, того не ведая, нарушила ход ее мыслей. Карен заметила девушку еще раньше. Сейчас, взглянув на нее, она подумала, что по осанке и манере держаться ее можно, пожалуй, принять за киноактрису, застигнутую здесь войной и возвращающуюся теперь домой таким медленным, но единственно доступным способом. А как одета! Весь наряд черный — простой, строгий и в то же время чрезвычайно дорогой.
— Отсюда даже не скажешь, что идет война, — сказала девушка.
— Все вокруг выглядит очень мирным, — улыбаясь, подтвердила Карен. Уголками глаз она посмотрела на драгоценности незнакомки — кольцо на правой руке и ожерелье на шее, которые хотя и были из чистого жемчуга, не били в глаза показной роскошью, а несли на себе печать изысканности и простоты. А между прочим, такая безупречная простота сама по себе не приходит. Карен знала это по себе, по своему опыту. Для этого нужно или держать пару служанок, или следить за собой самой, тратя па это очень много времени. Сейчас, не без зависти глядя на это воплощение изысканности, Карей почувствовала себя почти убогой.
— Мне кажется, отсюда я вижу место своей работы, — сказала девушка.
— Какое же это место? — с улыбкой спросила Карен, вызывая собеседницу на продолжение разговора.
— Я работала в американской посреднической фирме, личным секретарем. — Она повернулась к Карен, и на ее очаровательном, по-детски открытом, бледном лице, едва тронутом лучами солнца и обрамленном черными как смоль, длинными, до плеч, волосами, расчесанными на прямой пробор, появилась улыбка.
«Да ведь у нее лицо мадонны, — подумала про себя Карен. — Глядя на нее, невольно начинаешь думать, что находишься в картинной галерее».
— По-моему, за такую работу стоило обеими руками держаться, — сказала Карен.
— Да… — начала было девушка и остановилась, и по ее лицу мадонны пробежало облако. — Так оно и есть, — просто сказала она, — но я не могла здесь больше оставаться.
— Извините меня, я совсем не хотела быть назойливой.
— Не в этом дело, — улыбнулась ей прелестная девушка. — Понимаете, седьмого декабря убили моего жениха.
— О, извините меня, пожалуйста, — потрясенная, сказала Карен.
Девушка улыбнулась Карен.
— Поэтому-то я и не могла здесь больше оставаться. Мы собирались пожениться в следующем месяце. — Она отвернулась и посмотрела — с задумчивым и печальным выражением на своем лице мадонны, — посмотрела туда, в сторону удаляющегося берега. — Мне очень нравилось на островах, но, понимаете, оставаться здесь я не могла.
— Да, конечно, — согласилась Карен, не зная, что ей еще сказать.
— Его перевели сюда год назад, — продолжала девушка. — Потом приехала и я, чтобы быть поближе к нему. Нашла себе работу. Мы начали копить деньги. Собирались купить небольшой участок в пригороде, за Каймуки. Нам хотелось его купить еще до женитьбы. Он собирался служить еще один срок, может быть даже несколько сроков. Теперь вы понимаете, почему мне не хотелось оставаться здесь дольше…
— Милая вы моя, милая, — беспомощно проговорила Карен.
— Простите меня, — лучезарно улыбнулась девушка. — Мне не хотелось портить вам настроение.
— Если вам хочется говорить, говорите, — улыбнулась Карен. «В конечном счете, именно они, молодые, такие вот, как эта пара, их самоотверженность и самообладание — никем еще не воспетые, никем еще не прославленные — и составляют величие нашей страны, позволяют не сомневаться в победоносном окончании войны». Перед лицом подобного мужества Карен почувствовала себя человеком никчемным. — Говорите, пожалуйста, не стесняйтесь.
Девушка одарила ее улыбкой в знак признательности и посмотрела на все удаляющийся берег. Они прошли уже мыс Бриллиантовый, и теперь вдали маячил мыс Коко.
— Он был летчик, летал на бомбардировщике. Стояли они на аэродроме Хиккем, — рассказывала девушка. — Во время налета он оказался в самолете на рулежной дорожке. Он пытался зарулить самолет в укрытие, но не успел: так в самолете и погиб. Да вы, возможно, читали об этом в газете?
— Нет, не читала, — пораженная рассказом, слабым голосом сказала Карен.
— Его наградили орденом «Серебряная звезда», — продолжала девушка, глядя вдаль поверх зеркала воды. — Орден отослали его матери. А она написала мне, что хочет, чтобы он был у меня.
— Как хорошо, что она так поступила, — сказала Карен.
— Они вообще очень хорошие люди, — дрожащим голосом сказала девушка. — Он сам родом из Виргинии, из старинной семьи. Его прадед был генералом и в гражданской войне сражался на стороне южан под командованием генерала Ли. Собственно, в честь генерала он и получил свое имя — Роберт Ли Прюитт.
— Как вы сказали? — оторопело переспросила Карен.
— Роберт Ли Прюитт, — дрожащим голосом повторила девушка, еле сдерживая душившие ее слезы. — Какое старомодное имя, правда?
— Да нет, имя очень красивое.
— Ах, Боб, — дрожащими губами проговорила она, по-прежнему глядя вдаль поверх воды. — Боб, Боб!
— Ну не надо так, — попыталась успокоить ее Карен, чувствуя, что вся печаль, которую в ней вызвал услышанный рассказ, перерастает в дикое желание расхохотаться. Она обняла девушку. — Не давайте волю чувствам, крепитесь.