Отсюда и в вечность

— Я тоже не могу понять, — сказала Карен. — Раньше я от этого очень страдала. А теперь поняла, что так и должно быть. По-другому и быть не может. От одной опасности избавишься, а тебя уже подстерегает другая, более серьезная. По-другому никак не получается.

— Я все время только и делал, что брал от тебя, — со страдальческим выражением лица сказал Уорден. — Ты давала мне все. А я никогда ничего тебе не давал. Только брал.

— Нет, это неверно. Ты дал мне свободу. Дайнэ даже дотронуться до меня больше не может. И обидеть не может. С тобой я поняла, что я привлекательна, что меня можно любить.

— Старк дал тебе не меньше, в Блиссе.

— Все, что дал мне Старк, он в конечном счете взял обратно. Он постарался перечеркнуть все хорошее, что у нас было, еще до того как между нами было все кончено.

— Как и я сейчас.

— Нет, неверно. По правде говоря, я, наверное, и не хотела бы, чтобы у нас было как-то по-другому. Если бы я вышла за тебя замуж, думаю, мы оба медленно душили бы нашу любовь. Мы постепенно теряли бы ее. Ведь так?

— Да, — отозвался Уорден, — ты права.

— А так, как сейчас, мы ее никогда не потеряем. Любовь или чахнет, пока не превращается в тень былого, или же умирает молодой и навсегда остается мечтой. Чтобы сохранить нашу любовь, нам не нужно иметь друг друга. Если бы мы могли в наших отношениях держать себя в строгих рамках — всегда жаждать и никогда не иметь, — любовь можно было бы сберечь. Но мы на это не способны. Если бы мы поженились, это было бы похоже на добивание — из милосердия — умирающего от голода человека. Но этому не дала случиться война. Видишь, и войны, оказывается, имеют хорошие стороны.

— Карен, скажи, откуда ты все это знаешь? — спросил Уорден.

— Я немало прожила и кое-что видела.

Она откинулась на спинку кресла. Ее глаза по-прежнему сияли тем великолепным блеском, который появлялся в них только тогда, когда она рассуждала о любви. Ее тонкие, хрупкие руки расслабленно лежали на кресле, прижимаясь к бедрам.

И вдруг он, Милт Уорден, старшина Милт Уорден, оказался на коленях. Возле кресла, в котором сидела Карен.

— Я не хочу тебя терять, — шептал он. — Ты мне нужна.

Он уткнулся лицом в ее упругие бедра, которые объемно ощущались под зеленой юбкой.

— Нам было так чудесно, Милт. Не надо этого портить, ну, пожалуйста.

— Я не испорчу. Не испорчу ради тебя. Обещаю. Но неужели ты не чувствуешь, что я люблю тебя? — говорил Уорден.

Это была удивительная встреча, удивительная решительно во всех отношениях.

Постепенно и неохотно она покорялась его ласкам, как под воздействием ласки мало-помалу смелеет подозрительный и настороженный ручной зверек. Наконец ее руки стали гладить его волосы, шею, плечи, поползли вниз по спине, а он приподнялся к подлокотнику, сев наполовину рядом с ней, наполовину на подлокотник, чтобы можно было ее целовать, и оба они оказались во власти исступленного любовного порыва.

Наконец она, в избытке чувств, прошептала:

— Дай я отверну покрывало. — И в ее голосе звучали нежность и призыв. — Сегодня все по-другому. И ничего это не испортит. Я же знаю, что ты хочешь…

Но он отказался. По всей вероятности, в нем были неизведанные глубины чего-то такого, о чем он и сам не имел представления.

— Если хочешь, пожалуйста, — улыбалась Карен, — я согласна и хочу, чтобы ты понял, что я не возражаю.

— Пожалуй, не надо, — сказал Уорден, и на этот раз он был уже почти наполовину искренен.

— О, мой дорогой, — почти крикнула Карен, обвивая его своими руками. — Мой дорогой, ненаглядный!

Она откинулась на спинку кресла, не переставая гладить его волосы, он не отрывал лица от ее груди. Так они продолжали предаваться опьяняющей любви, гладя друг друга руками, говоря что-то и не слыша сказанного другим, стараясь излить в этих словах переполнившие их чувства.

Это была физическая близость таких острых ощущений, каких он никогда не испытывал, и такого необыкновенного накала, в возможность которого он никогда бы не поверил.

В момент высшего напряжения, будто инстинктивно почувствовав, что не выдерживает, Уорден встал, отошел от Карен, лег на постель и закурил сигарету, а она, переполненная чувствами, продолжала улыбаться ему, сидя в кресле. У него не было чувства неудовлетворенности, какое бывает у человека, физическое влечение которого не находит своего выхода. Он лежал на кровати с сигаретой во рту, спокойный, умиротворенный, в глубине души гордясь собой и торжествуя, как будто он что-то завоевал.

— Теперь ты знаешь, какой может быть любовь, — сидя в кресле, сказала ему Карен.

Остаток ночи они провели, лежа рядышком в постели, но не спали, а все говорили и говорили. Они были очень счастливы. Они переговорили обо всем на свете. Он рассказал ей последнюю главу и конец истории Прюитта. Ее это тронуло до слез. Они разговаривали до тех пор, пока в половине пятого не зазвонил маленький будильник, который она всегда носила в сумочке. Уорден тут же встал и оделся.

— Мы не будем говорить друг другу «прощай», — сказала, лежа в постели, Карен.

— Конечно.

— Два человека, так много значивших друг для друга, не могут бесследно исчезнуть из жизни друг друга, — продолжала Карен.

— Конечно.

— Сейчас все выглядит мрачно, — говорила Карен. — Время будет тянуться медленно. Нужно еще пережить войну. Но мы все равно увидимся.

— Обязательно увидимся. Я знаю, что увидимся.

— Люди, которые испытали такое чувство друг к другу, как мы, такую близость, обязательно встречаются вновь, — продолжала Карен. — У тебя есть мой адрес в Мэриленде?

— Есть, — ответил Уорден. — А ты в любое время можешь написать мне. Куда бы нас ни перевели, номер полевой почты останется прежним.

Поцеловав ее, он направился к выходу. В дверях обернулся и помахал ей рукой.

Улыбнувшись, она тоже помахала ему рукой.

Когда закрылась дверь, Карен откинулась на подушку, как бы разжала кулак и выпустила те нити, с помощью которых она управляла собой во время их встречи. И тут же все как-то стало распадаться на части, и мысли ее куда-то поплыли. Она прислушалась, чтобы не пропустить звука захлопывающейся за ним двери, — последнего знака, что в доме его уже нет, и, когда наконец звук этот раздался, она перевернулась и в изнеможении замерла, лежа на животе и уткнувшись щекой в подушку. Это свидание отняло у нее все силы. Но она радовалась тому, что смогла облегчить ему боль разлуки, смягчить ему переживания. Он выглядел совершенно растерянным. Может быть, и в самом деле они встретятся. Оттого, что он будет верить в это, хуже не будет. И с этой мыслью она заснула.

Идя по шоссе в расположение роты, Уорден подумал, что она, пожалуй, не разгадала его лжи. Зачем говорить человеку неприятности, когда ему и так тяжело? А потом, как знать, может быть, они и в самом деле когда-нибудь встретятся? Оттого, что он помог ей поверить в это, хуже не будет. Он был уверен, что она ни о чем не догадалась.

Вдруг до его сознания дошло — и у него на мгновение перехватило дыхание, — почему она приняла все за чистую монету. Слишком поглощена была она своей ролью, слишком боялась допустить какую-нибудь оплошность со своей стороны, чтобы можно было заметить наигранность в нем.

Ему очень хотелось, чтобы у нее не было неприятностей с Холмсом.

Глава пятьдесят четвертая

На следующее утро майор Холмс был дома и дожидался возвращения жены.

Карен поднялась с постели почти в одиннадцать часов. Прекрасная Диана заботливо сохраняла в доме полнейшую тишину, и Карен проспала до девяти часов. Когда она заставила себя все-таки встать, Диана приготовила завтрак — вареные яйца, консервированную ветчину и кофе — и они вдвоем просидели за столом еще целый час, мило болтая, обсуждая друг с другом характеры своих любовников, как самые близкие, доброжелательные подруги. Солнце, воздух — все вокруг создавало ощущение какого-то летнего праздника. Карен давно уж ничего такого не испытывала, и домой идти ей не хотелось, хотя она знала, что Холмс ее ждет. Это праздничное настроение не покидало ее и на всем пути домой.