Страница 1 из 5
1.
- Встать! Суд идёт! - громогласно провозгласила секретарь.
Присутствующие послушно встали. Встал и Василий. Скамья подсудимых - не то место, где стоит долго засиживаться. Судья разрешил всем садиться и привычно приступил к своим обязанностям:
- Слушается дело о растрате государственных средств, о преступном сговоре и мошенничестве, о халатности ответственных лиц...
Судья продолжал, а Василий задумался о своём... Как же он, умный, образованный человек, не смог понять, прочувствовать обстановку, не сумел увидеть наперёд, чем всё это может кончиться? Теперь тюрьма, лагерь, крушение всех надежд… И когда? В тот самый момент, когда, наконец, ушёл из жизни Он, Хозяин страны, палач для одних и непревзойдённый кумир для других, Бог и Дьявол в одном лице - Великий Сталин!
Шёл тысяча девятьсот пятьдесят третий год, и смерть Великого Вождя всех времён и народов (именно так его тогда называли), вселяла в душу Василия надежду на то, что, наконец, что-то изменится. Надежду, что пропадёт этот всеобъемлющий страх, исчезнет ощущение, будто ежедневно, ежечасно ты ходишь по острию ножа и рискуешь свалиться в пропасть.
Умер паук, опутавший своей паутиной нашу необъятную Россию. Ушёл из жизни человек, державший в руках все нити управления, а также бессчётные паутинки, ведущие напрямую к сердцу каждого советского гражданина - за редким исключением. А исключения были. Василий, например, видел, почти осязал липкие узлы этой дьявольской сети, опутавшей всё и вся. Видел, но не уберёгся; попался, влип и запутался. Обидно...
Родился герой нашего повествования в конце девятнадцатого века. Ещё до революции окончил реальное училище (сейчас это можно приравнять к техникуму), жил в царской России и, в отличие от молодёжи, мог сравнивать те времена с советскими.
В начале тридцатых годов он стал замечать, что вокруг ни с того ни с сего стали пропадать люди. Запомнился один случай. Дело было в его родном городке Дебальцево в Донбассе. Тёплым летним вечером соседи отдыхали на лавочке перед домом. Обсуждали дела насущные, кто-то читал газету. На первой полосе красовалась фотография Сталина с молодыми улыбающимися девушками-колхозницами.
- Ии эх, - сказал седовласый пожилой мужчина, - Если меня снять с такими красавицами, то ей-богу, помолодел бы лет на десять!
Следующей ночью соседи слышали, как прогрохотал по улице «чёрный воронок», остановился рядом с домом неосторожного болтуна, и всё - больше этого человека никто никогда не видел.
Вспоминая и анализируя подобные случаи, Василий понял, что многое изменилось в стране за последние годы, и крепко-накрепко закрыл свой рот на замок. Нигде - даже дома, даже в постели с женой он не позволял себе говорить то, что могло бы бросить тень на его незапятнанную репутацию законопослушного гражданина. Имя Сталина он вообще старался не произносить никогда и строго-настрого запретил своим близким вести разговоры на политические темы. Но вот, поди ж ты, расслабился, не уберёгся...
Из Партии Василия исключили. На прошлой неделе его привезли на партсобрание в "чёрном воронке" - машине для рейдов милиции и перевозки заключённых. Вместе с ним были ещё двое – начальник и главный инженер молодечненского участка белорусской железной дороги, теперь уже бывшие. Когда всех троих вели по коридору, то попадавшиеся навстречу сослуживцы отводили глаза или просто отворачивались, делая вид, что ничего страшного не происходит. Парторг, хороший друг семьи, с которым они не раз сиживали за столом, отмечая советские праздники, - даже не посмотрел в их сторону. А ведь он был на том злополучном банкете, из-за которого всё случилось. И не просто присутствовал, но ел, пил, поднимал тосты за годовщину Советской власти, за железнодорожников, за их сплочённый коллектив, одержавший заслуженную победу в социалистическом соревновании...
А вот теперь, ведя партсобрание, он, как ни в чём ни бывало, зачитал постановление об аресте начальника, главного инженера и главбуха - своего старинного друга Василия…
Да, они с парторгом были друзьями, но все понимали, что бывшие руководители обречены, и если кто-нибудь посмеет защищать взятых под стражу, то разделит их печальную участь. Так уж было заведено. Арестованный, пусть и не осуждённый пока человек, становился изгоем, прокажённым, прикоснуться к которому означало заразиться его страшной болезнью и стать ему подобным.
- Дружба дружбой, а табачок - врозь! – саркастически подумал Василий, прекрасно понимая и вовсе не осуждая своего, теперь уже бывшего, друга.
Вся вина арестованных заключалась в том, что один предложил, другой составил и подписал, а третий, - он, главбух Василий, просто подмахнул тот злополучный приказ о праздничном банкете в честь очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции. Деньги выделили, все были в восторге, а вот теперь...
Парторг заклеймил позором растратчиков и вынес на голосование вопрос об исключении обвиняемых из партии:
- …Их будут судить, а Партия Ленина неподсудна. Не место в наших рядах негодяям и преступникам! Они понесут заслуженную кару, размер которой определит народный суд - строгий, но справедливый! - закончил он своё выступление.
Партсобрание проголосовало единогласно, и исключённые покорно сдали свои партбилеты. Теперь для них закрыты были все пути. Выход был только один - тюрьма и зона!
2.
Антонина, жена Василия, сидела тут же, в зале суда. Она слышала и не слышала, о чём говорили судья, защитник, прокурор. Мысли её блуждали, только изредка возвращаясь к реальности... Перед глазами стоял удивительный сон, приснившийся ей прошлой ночью. Он был необычайной остроты, яркости и насыщенности, в отличие от других сновидений, которые она когда-либо видела, которые тут же забывались, растворяясь в повседневной текучке дел. Как оказалось впоследствии, сон этот был вещим, а потому навсегда врезался в память женщины - вплоть до мельчайших подробностей...
***
Тоня проснулась, будто кто-то толкнул её в бок. Встала, зажгла свет. И видит она, что потолок в комнате покрыт паутиной, но неравномерно. Весь чёрный, он был разделён на четыре части.
- Как же так, ведь убиралась совсем недавно, - подумала Антонина и взялась за веник, чтобы навести в доме порядок.
Несколько энергичных взмахов, и паутина полетела клочьями, оседая на пол. Потолок, слава Богу, стал очищаться, но почему-то не весь. Две четверти были пройдены легко - чистые. Третья долго не поддавалась, но вот и она, наконец, приобрела нормальные очертания стараниями добросовестной хозяйки. А четвёртая - никак! Паутина чёрная, свисает с потолка, будто спутанная собачья шерсть, и веник только приглаживает её немного, не цепляя совсем, как ни старайся. Билась-билась Антонина: руки устали, а толку никакого. Схватилась за тяпку, чтобы убрать, вырубить с потолка зловещую черноту, и… проснулась - вся в холодном поту с громко бьющимся от волнения сердцем.
***
Немного отдышавшись, не в силах сдержать эмоции, Тоня встала, подошла к матери, чтобы рассказать ей о необычном сновидении. Пожилая женщина не спала. Лежала, не включая свет, с открытыми глазами и думала о предстоящем суде над зятем. В ответ на сбивчивый рассказ Антонины она только улыбнулась, успокаивая дочку:
- Ничего, родная, просто ты перенервничала, переволновалась. Завтра суд, завтра всё решится. Адвокат у Василия опытный, парторг должен дать ему хорошую характеристику. Ты ведь знаешь, что Вася даже не ходил на тот злополучный банкет - сидел дома с каким-то срочным отчётом. Помнишь?
- Помнить-то я помню, - задумчиво проговорила дочь. - Но что будет с нашими детьми, если осудят их отца? Борис в этом году заканчивает учёбу, должен стать инженером, а Валентин – ещё только на первом курсе. Ты ведь, мама, сама знаешь, что у нас бывает с детьми врагов народа. Отчислят без разговоров, не посмотрят, что круглый отличник.