Я успею, ребята!

И вся толпа как закричит: «Гу-гу-гу!»

А дядька покраснел, схватился за шляпу и говорит:

— Вы несознательные люди и наплевательски относитесь к родному городу.

И тут Мария Денисовна совсем без крика сказала:

— Ах ты шляпа мятая, мы ж эти липы в блокаду на дрова не тронули, и если ты и теперь от них не отстанешь, то я уже не знаю, что тебе говорить.

— Ну войдите же, товарищи, в мое положение. У меня распоряжение имеется. — И показывает какую-то серую бумажку.

А Покатихину, наверное, молчать надоело. Он из-за спины Марии Денисовны вывернулся и говорит:

— Нам эти ваши распоряжения просто вот что! — И плюнул. А Мария Денисовна его по затылку щелкнула, а потом подумала чуть-чуть — и меня тоже.

— Ты уж извини, — говорит. — Только что же мне делать, если я два подзатыльника приготовила. Сергею два много, а мне один в запас тоже не нужен.

Я говорю:

— Чего там, Мария Денисовна, подумаешь — раз по затылку, когда кругом такие дела.

И жду, что дальше будет. А Покатихин меня в спину толкает:

— Смотри, смотри, твой отец со службы идет.

И только я собрался из толпы вылезать, гляжу, а Мария Денисовна тянет отца в самую середку.

— Скажите, товарищ полковник, этим бюрократам, чтобы наши липы в покое оставили.

И тут опять крик начался, и мы с Серегой из этой толкучки вылезли.

— Ну все, — говорит Покатихин, — если уж им и твой отец нипочем, пора мне за дело браться. — И достает из кармана огроменный гвоздь.

— Ты что, липу к земле приколачивать будешь?

— Ты, Вовка, даром что полковника сын, а ничего не понимаешь. Я ихней машине колесо проковыряю, они наших лип и не увезут.

И пошел, а по пути ещё Веньку Бобылева прихватил и ему другой гвоздь дал. И пока я думал, можно ли машинам колеса протыкать, они уже вернулись.

— Ну эта Денисовна твоя, — сказал Покатихин. — Все видит. Сначала меня сцапала, а потом Веньку. Я ей говорю: «Мы ваши союзники». А она: «Тоже мне Рузвельт нашелся». Гвоздь отобрала.

В толпе опять поднялся шум.

— Не-е, — протянул Венька, — твоему папаше с ними не справиться.

В это время дядька в мятой шляпе особенно громко закричал:

— Самоуправство! Не допущу!

Мой отец боком выбрался из поредевшей толпы и пошел к парадной. Мария Денисовна поглядела ему вслед, пригорюнилась было, но тут же кинулась к дальнему углу дома. А из-за дальнего угла выворачивал милицейский лейтенант Сидоров. Он жил в нашей квартире и теперь возвращался с дежурства.

Мария Денисовна мигом доставила милицию под липы, и шум начался снова.

Дядькины рабочие то начинали копать, то втыкали лопаты в землю и закуривали. Лейтенант Сидоров то надвигался на Мятую Шляпу, то покорно читал какие-то бумажки, которые дядька доставал изо всех карманов. И тут из парадной вышел мой папа. Он был в полной форме и даже ордена надел вместо планок. Мне он сказал:

— Домой!

И пошел туда, где шумели. Он сказал Марии Денисовне:

— Я тут кое-кому звонил, но сегодня уже поздно, и вопрос с нашими липами будут решать завтра.

— Завтра вопроса не будет, — встрял дядька, я вам это гарантирую.

— Значит, будем стеречь, — сказал отец. — Ты, лейтенант, как на это смотришь?

— Ох, намылят нам шею за это дело.

Мария Денисовна похлопала Сидорова по ордену Красной Звезды:

— Тебе орден-то дали за то, что шею берег или как?

Сидоров покрутил головой:

— Так я, товарищ полковник, щец похлебаю и — назад. — И он убежал обедать.

А отец встал напротив Мятой Шляпы и стал на него смотреть. Он смотрел на дядьку, пока тот не рассовал свои бумажки по карманам. Рабочие с лопатами обидно засмеялись, а дядька забрался в кабину грузовика, и все они уехали. Потом папа посмотрел на меня, и я тоже ушел делать уроки.

Когда на улице совсем стемнело, я выглянул в окно. Две фуражки раскачивались в такт шагам перед нашим домом, и полоски погон вспыхивали под фонарем. Покатихин с Венькой Бобылевым тоже ходили около лип, где тень была погуще. Сначала их гнали, но потом вышла Мария Денисовна с бутербродами и они все вместе сидели на лавочке и тихо о чем-то разговаривали.

На другой день Венька мне сказал, что ночью приезжали какие-то машины и что мой отец долго разговаривал с теми, кто на них приехал. Не знаю. Мне он не рассказывал ничего. Только липы утром были на месте, и никто их больше не пытался увозить.

Около соседних домов липы выкапывали на следующей неделе. Серега с Венькой зашли за мной, и мы пошли посмотреть на это дело.

Когда автокран втащил в кузов грузовика первую липу, Покатихин посмотрел на мальчишек из того дома:

— Ну что, слабы в коленках, а? — И плюнул в широкую, круглую яму. И они ничего не ответили. А что тут скажешь?

За дверью

Не то чтобы я никогда не видел этой двери, я видел ее каждый раз, когда мы входили в парк. Обыкновенная железная дверь в погреб — на что там смотреть-то?

Мы и тогда остановились около нее случайно: папа встретил какого-то своего знакомого. Они стали разговаривать и смеяться, а я пошел к погребу. Просто так, чтобы убить время.

Там, перед дверью, оказалась высоченная крапива. Я подобрал сухую ветку и раздвинул ее.

На двери не было даже замка, с угла на угол она была перечеркнута железной полосой, прочно приваренной в нескольких местах. Но главное было не это.

Маленькие круглые дырочки покрывали обе половинки двери. Вокруг каждой пузырилось железо. Некоторые пузыри вздувались наружу, а некоторые — их было больше — внутрь.

Я отпустил крапиву и вернулся к отцу. Он был уже один и оглядывался, — видно, искал меня.

— Ну что же ты? Пошли.

— Папа, а зачем бывают дырки в дверях?

— Какие ещё дырки? О чем ты?

— Обыкновенные дырки, круглые.

— А я-то думаю: чего он там в крапиве ковыряется? Ну, показывай свои круглые дырки.

Сначала отец обжегся, потом придавил крапиву ногой — сделал проход к двери. Мы с ним долю рассматривали железные пузыри.

— Как нарывы, — сказал отец и осторожно потрогал один. Мы выбрались из крапивы.

— Ну, видел?

— Видел, Сашка. Это от пуль.

— Что ты, папа, какие пули, кто здесь стрелять будет?

— Ты не понял. Это осталось с войны. В погребе кто-то отстреливался. Ты заметил, что пузыри вздуты в разные стороны? Стреляли-то с двух сторон.

— А почему тогда в некоторых пузырях дырок нет?

— Я думаю, что человек в погребе был офицером или подобрал чей-то пистолет, а для пистолета это железо все равно что броня.

Мы долго гуляли по дальним аллеям, где парк становился похожим на лес, и я все думал об офицере. Зачем он тратил патроны и стрелял в толстое железо, когда в двери есть окошко? А может быть, фашисты держали окошко на прицеле и к нему было не подойти? И как он выбрался оттуда, если у погреба только одна дверь?

Назад мы шли тем же путем. Около выхода из парка отец приостановился и потянул меня к погребу. Он боком раздвинул крапиву, подошел к двери и заглянул в окошко.

— Ты знаешь, ничего не видно, — сказал он, отходя, — темно, и сыростью тянет.

Дома я взял книжку и уселся читать, но железная дверь не шла у меня из головы. Я все пытался сообразить, как этот человек спасся. Я думал, думал, а потом взял лист бумаги и нарисовал план. Погреб, деревья, чугунная тумба у входа в парк — я там все наизусть знаю. Нарезал зеленые треугольники из тетрадной обложки — это у меня солдаты — и стал их переставлять на плане около погреба. Я их часа полтора переставлял, думал — пойму, как он оттуда выбрался, вдруг вижу: погреб, деревья, солдаты в чужой форме — все живое. Сначала я решил, что сплю. Так бывает: сон идет, а ты как будто со стороны за всем следишь, как будто тебя предупредили, что все это во сне.

Я этот бой увидел.

Солдаты перебегали от дерева к дереву и стреляли. Они придвигались и придвигались к погребу, пока не оказались у самой двери, но тут все пошло сначала.