Страница 46 из 90
Подобные уколы, несмотря на всю их болезненность, не решали главного — судьбы Нарвы. По приказу царя осадная артиллерия сосредоточила огонь по бастионам «Глория», «Гонор» и «Виктория». После десятидневной канонады в укреплениях были пробиты бреши. Горну предложили сдаться. Комендант ответил грубым отказом, сопроводив его «некоторыми хульными словами». 9 августа начался генеральный штурм. Потребовалось меньше часа, чтобы осаждавшие ворвались в крепость. Обозленные упорством защитников Нарвы, солдаты неистовствовали. Начались резня и грабеж. Напрасно трубачи трубили отбой — их никто не слушал. В реляции о взятии крепости было сказано, что солдат пришлось от кровопролития «унимать» крайними мерами.
Виновным в кровопролитии был признан Горн. Петр, в общем-то, стремившийся демонстрировать рыцарское отношение к побежденным, на этот раз не удержался и отвесил коменданту увесистую пощечину. Но едва ли царь был прав в своем негодовании. Горн стремился лишь до конца исполнить свой воинский долг, отлично понимая, что после падения крепости русское половодье затопит шведские владения до самой Риги.
При европейских дворах — не в пример первой Нарве — успех русских остался почти не замеченным. Не потому, что о нем не ведали, — царские послы поспешили сообщить о новой победе русского оружия. Просто в Европе не верили, что эти завоевания всерьез и надолго. Рано или поздно, но «северный герой» обрушится со всей шведской мощью на царя. В исходе столкновения никто не сомневался, оттого и поздравляли царских министров очень сдержанно, памятуя о мстительности Карла XII. Что же касается самого шведского короля, то до сих пор на людях он пренебрежительно отзывался об успехах царя в Прибалтике. Даже отчаянные призывы из Стокгольма обезопасить прибалтийские владения Швеции не могли сокрушить его непробиваемый оптимизм: придет время — и за все будет отплачено русскими с процентами. «Пусть строят, все равно все это будет наше», — небрежно ронял король в ответ на известия о строительстве царем новых крепостей и укреплении старых. Но потеря Нарвы — места его славы — Карла задела. Получив известие о ее падении, он помрачнел и надолго замолчал. Можно лишь догадываться, какие мысли в этот момент одолевали монарха. Быть может, он впервые всерьез задумался о том, что ошибся с выбором главного противника? Отвоеванный у Августа Торн, крепость, куда более сильная, чем Нарва, обошлась ему в 40 убитых. Цифра, конечно, приятная во всех отношениях, но разве так должен сражаться главный враг?
Для Петра вторая Нарва — черта под отрезком жизни длинною в четыре года. В начале этого пути — крушение надежд, стыд и отчаяние. Потом — лихорадочные дни, вмещающие в себя невероятное количество дел; кибитка, служившая одновременно и спальней, и кабинетом; написанные на ходу письма и указы, в неразборчивом почерке которых — все рытвины и ухабы бесконечных российских дорог; мелькание городов, городков и деревень, где любой приличный дом, даже дворец — для него не более чем постоялый двор, временное пристанище. Петр с его государственным умом и умением видеть много дальше своего окружения, несомненно, осознавал значимость произошедшего и радовался. Но, по обыкновению, радость эту выражал иносказательно — шутил и каламбурил. В коротеньком послании Кикину он обыгрывает слова «Нарва» и «нарыв»: «Иного не могу писать, только что Нарву, которая 4 года нарывала, ныне, слава Богу, прорвало». Между тем, если вдуматься, в этой фразе больше боли, чем радости, ведь в самом деле болело, не переставая, четыре года!
В Нарве — пускай видят его возросшую силу — Петр не отказал себе в удовольствии принять польских и турецких послов. С первыми был заключен союзный договор. Со вторыми дело обстояло сложнее. Турция настойчиво требовала уничтожить в Азовском море русский флот. Несмотря на донесения русского посла в Константинополе П. Толстого о неготовности Порты к большой войне, приходилось считаться с тем, что отказ выполнить это требование обернется ухудшением отношений. Тем не менее Петр и его дипломаты пошли на это. Турецкому послу пришлось довольствоваться лишь словесными заверениями в дружбе.
Польская трясина
Отказавшись от похода в Россию, Карл XII шаг за шагом втягивался в польские дела. И хотя его войска уже маршировали по дорогам Великого княжества Литовского, спеша оказать помощь противникам польского короля, формально Оливский мир между сторонами долго сохранялся. В августе 1701 года Карл распространил по Речи Посполитой обращение с исчислением бед, навлеченных на Польшу королем Августом, и с призывом лишить его престола. Обращение, хотя и породило немалую смуту в головах поляков, к детронизации не привело, что еще более раздосадовало короля-героя. Он, что называется, закусил удила и уже ни под каким видом не собирался отказываться от своей «благородной» цели — наказания недостойного монарха.
В мае 1702 года Карл XII занял Варшаву. Август в это время находился в окрестностях старой столицы Польши — Кракове. Шведский король решил воспользоваться ситуацией и разгромить своего недруга вместе с примкнувшим к саксонцам гетманом Любомирским. Сражение произошло под Клишовом, где объединенные польско-саксонские войска — 22–24 тысячи человек при 53 орудиях — поджидали 12-тысячную шведскую армию. Сражение открыли хоругви Любомирского шумной кавалерийской атакой, завершившейся короткой стычкой с пикинерами и картинным отходом поляков с поля боя. Истинные причины поспешного отступления крылись не в недостатке мужества кавалеристов, а в установке Любомирского не портить отношения ни с Августом II, ни с Карлом XII. Атакуя, поляки формально поддержали своего короля и выступили против вторгнувшихся на территорию страны шведов. Отказываясь сражаться, они сохранили возможность для переговоров со шведским монархом. Но они плохо знали Карла, которого никогда не смущало количество врагов. Что с того, станет ли воевать с ним Речь Посполитая или не станет? Не случайно ломавший голову над необъяснимыми поступками Карла французский посол де Жискар пришел еще в 1701 году к неожиданному заключению: «Я серьезно думаю, что король Швеции боится остаться без врагов, если он заключит мир с Августом. От его предрассудков может вылечить только беда». Забегая вперед, скажем, что и беда масштаба полтавской катастрофы Карлу мало помогла. «Больной» был неизлечим. Что уж здесь говорить про 1702 год, когда болезнь только «прогрессировала», принося не беды, а победы. Враждебная демонстрация поляков дала повод Карлу XII открыть военные действия против Речи Посполитой. Последнее имело два следствия. Во-первых, шведский король отныне мог активнее вмешиваться в польские дела и озаботиться поиском своего кандидата, призванного сменить на престоле Августа. Во-вторых, можно было перестать беспокоиться о снабжении собственного войска и перейти к широким реквизициям, по принципу «война кормит войну». Для Речи Посполитой наступали тяжелые времена, превратившие страну в огромный постоялый двор, посетители которого — иноземные армии — упорно отказывались платить по счету.
…Отступление поляков поставило саксонцев в трудное положение. Август принужден был двинуть пехоту на центр шведских позиций. Одновременно саксонская кавалерия двинулась в обход правого фланга неприятеля. Командовавший здесь Реншильд быстро загнул фронт эскадронов, которые встретили саксонцев «караколем» — переменной стрельбой, а затем кинулась на противника с обнаженными палашами и шпагами. Саксонцы не уступали. Лишь постепенно выявилось превосходство шведов, достигнутое благодаря тесному взаимодействию кавалерии и пехоты. Все закончилось переходом шведов в общее наступление. Шведская кавалерия, выстроившись плугом, обрушилась всей своей массой на противника. Этого саксонцы уже не выдержали. Шеренги их были опрокинуты. Часть кавалерии бежала с поля боя, часть оказалась загнана в болото и там изрублена. Карл одержал блестящую победу, принесшую ему, однако, сомнительные политические дивиденды. Католическая Польша не отступила от своего короля, которому удивительно быстро удалось оправиться от поражения и собрать новую армию.