Французский «рыцарский роман»

Тем самым скромная уздечка от упряжи мула оказывается символом, пропажа ее — субститутом заклятия, обрушившегося на страну дамы и опустошившим ее. Ведь и вопросы Персеваля в «Повести о Граале» Кретьена, вопросы, которые герой не задал Королю-Рыболову, также должны снять заклятие, тяготеющее над землями увечного короля. «Мул без узды» поэтому представляет собой типичнейший (но не лучший, конечно) образец рыцарского романа, каким он сложился в посткретьеновскую эпоху, когда уроки поэта из Шампани часто воспринимались поверхностно и прямолинейно. Прекрасную характеристику рыцарского романа такого типа дал тот же А. А. Смирнов в одной из своих более ранних работ. «Мы на каждом шагу встречаем здесь, — писал ученый, — карликов и великанов, фей, призраков, заколдованные замки, исчезающие при пробуждении заночевавшего в них героя, постели, опустившись на которые рыцари проваливаются в подземелье, источники, из которых опасно зачерпнуть воду, таинственные надписи, голоса из-под земли. А рядом с этим — увлекательные и загадочные авантюры: обиженные принцессы, просящие помощи у великодушных рыцарей, скитания по неведомым странам, безумства от любви, диковинные испытания, подвиги неслыханного мужества... Вот прекрасный фон, на котором в полном блеске развертываются завораживающие простодушного слушателя картины рыцарской доблести и благородства!» [135].

Совсем иной фон, иные чувства, иные приключений — в другом небольшом произведении французской куртуазной литературы, сложившемся в первые десятилетия XIII в. Речь идет о «песне-сказке» «Окассен и Николетт». Произведение это не раз привлекало внимание исследователей. Французская медиевистка Мирра Бородина убедительно поставила нашу повесть в ряд «идиллических» романов [136], т. е. таких, к каким относится, с некоторыми оговорками, и рассмотренный нами во второй главе анонимный роман «Флуар и Бланшефлор».

Однако это небольшое произведение (уже много раз издававшееся на русском языке в переводе М. Ливеровской или А. Дейча) — сложнее еще одной простой идиллической истории о двух нежных любовниках, сначала разлученных, прошедших ряд тяжких испытаний, но потом соединившихся. Применительно к этому произведению упорно говорят о пародии [137], о высмеивании, травестировании популярного жанра.

Прежде чем обратиться к этому вопросу, вопросу чрезвычайно существенному, так как решение его поможет определить место произведения в литературе его эпохи и одновременно затронуть проблему направления развития романного жанра в первой половине XIII столетия, займемся этой небольшой повестью и присмотримся к ее внешней структуре.

Возникшая где-то в районе Арраса (Пикардия), «Окассен и Николетт» — это тоже рассказ о беззаветной любви двух юных сердец, любви, преодолевающей все преграды и препятствия. Но преграды эти не внутренние (как во многом было в истории любви Тристана и Изольды), а совершенно внешние. Они не становятся от этого более одолимыми, но душевная энергия героев направлена только во вне. Героев разлучает и их социальное положение: он — графский сын, она — пленница-сарацинка, и вера: он — христианин, она — мусульманка (отметим здесь авторскую иронию: христианин Окассен носит типично арабское имя, мусульманка же Николетт — типично французское). Разлучают любящих и воля отца героя, мечтающего о совсем другом браке сына, разлучают морские пираты, захватившие корабль, на котором плывет Николетт, и т. д.

Есть в повести бегства, погони, скрывания в лесной хижине, нескончаемые морские странствия, переодевания и т. д., т. е. все то, что было столь характерно для позднегреческого романа (о сюжетно-временной структуре которого так точно и хорошо сказано у М. М. Бахтина36). Использование данной сюжетной схемы определило и характер повествования (в данном случае мы имеем в виду, конечно, не единственное в своем роде в литературе средневековья чередование стихов и прозы), и обрисовку образов героев. Один из современных исследователей повести, французский медиевист Жан Дюфурне, считает основного протагониста «антигероем» и «антирыцарем» [138]. С этим трудно согласиться. Окассен, действительно, больше плачет и печалится, чем скачет по бранному полю и работает копьем или мечом. Он может сражаться, он умеет сражаться. Но он не хочет сражаться. Он не хочет сражаться, так как весь поглощен своей любовью. Так как в проблеме соотношения любви и подвига его выбор определен и бесповоротен: он выбирает любовь. Но и Флуар оказывался, как мы помним, удалым рыцарем чисто номинально — сражаться ему не приходилось. Поэтому дело здесь не в отрицании рыцарственности, не в пародировании рыцарских «авантюр», а просто в ином романном жанре.

Окассен и подруга его Николетт тоже проходят через цепь «авантюр», но характер их совсем иной, чем в романе кретьеновского типа. Они, эти приключения, никак не воспитывают героев, не раскрывают их характеров, не обогащают их духовно. Как очень тонко заметил М. М. Бахтин применительно к позднегреческому роману (Лонга, Татия и т. д., но что приложимо и к нашей повести), если бы, например, в результате пережитых приключений и испытаний первоначальная внезапно возникшая страсть героев окрепла, испытала бы себя на деле и приобрела бы новые качества прочной и испытанной любви или сами герои возмужали бы и лучше узнали друг друга, то перед нами был бы один из типов весьма позднего... европейского романа» 38. Т. е. приключения эти, а точнее превратности судьбы, для существования героев не переломны. Любовь остается единственной доминантой их поведения, их переживаний, их чувств.

Лирический характер повести отозвался не только в предпочтительном изображении любовного чувства. Он и в самом характере повествования, с его чередованием стихов и прозы, где авторское присутствие постоянно чувствуется. Несомненно лирично восприятие природы. О ней — о деревьях, цветах, травах, о всевозможных птицах — говорится исключительно много и заинтересованно. Причем это не красочные вставки, не безразличный фон действия. Природа созвучна переживаниям героев. Поэтому одно из самых ярких, поэтичных описаний женской красоты во всей французской средневековой литературе, описание красоты юной Николетт, подано не просто на фоне прекрасной лунной ночи, но как бы неотделимо от образов природы:

Ele avoit les caviaus blons et menus recerceles, et les ex vairs et rians, et le face traitice, et le nes liaut et bien assis, et le levrctes vremelletes plus que n’est cerisso ne rose el tans d’este, et les dens blans et menus; et avoit les mameletes dures qui li souslevoient sa vesteurc ausi con ce fuissent deus nois gauges; et estoit graille par mi les flans qu’en vos dex mains le pcuscies enclorre, et les flors des margerites qu’ele ronpoit as ortex de ses pies, qui li gissoient sor le menuisse du pie par deseure, estoient droites noires avers ses pies et ses ganbes, tant par estoit bianco la mescinete.

(XII, 1. 20—30)

Николетт столь прекрасна, столь юна, светла, лучезарна, что от вида ее обнаженной ножки излечивается калека, что пастухи принимают ее за фею (см. гл. XVIII). Поэтому с образом девушки связана в повести лирическая апология любви. И женщины. Николетт не только красива и обаятельна. Она умна, находчива, решительна. Она связывает из простынь и одеял веревку и смело спускается с ее помощью из окна. Она отыскивает в ночной городе башню, где томится Окассен. Она бесстрашно пускается одна по лесным дебрям, где на нее могут напасть дикие звери. Она заговаривает первая с пастухами, сама строит лесной шалаш и т. д.

На долю Окассена приходится меньше действия и больше страданий. Он одержим любовью. В этом отношении знаменателен эпизод из главы X. Вняв увещеваниям отца, юноша садится на боевого коня и вступает в бой. Но он настолько погружен в свою любовь, что забывает, где он и зачем, и враги без труда берут его в плен и хотят повесить. И тут он приходит в себя:

Li valles fu grans et fors, et li cevax so quoi il sist fu remuans. Et li mist le main a l’espee, si comcnce a ferir a destre et a senestre et caupe hiaumes et naseus et puins et bras et fait un caple entor lui, autresi con li senglers quant li cien l’asalent en le forest, et qu’il lor abat dis cevaliers et navre set et qu’il se jete tot estroseement de le prese et qu’il s’en revient les galopiax ariere, s’espee en sa main.