Французский «рыцарский роман»

Molt s’entrerendent grant bataille.

Onques cele de Cornouaille,

Del grant Morholt ne de Tristant,

Ne d’Olivier ne de Rollant

Ne de Mai

De chevalier ne de gaiant,

Ne fu tels bataille veue.

(v. 3035—3041)

Роман приближается к своей середине (в нем 6266 стихов) и к своему идейному центру — к «Ужасному поцелую», самому страшному испытанию для нашего рыцаря. Поцелуй — решающий поступок в его жизни и поэтому вершинная точка композиции книги, ось ее симметрии.

Поцеловать юноше предстоит отвратительную (и страшную!) змею. И вполне понятно, почему рыцарь колеблется, почему он несколько раз едва удерживается, чтобы не поразить мечом отталкивающее чудовище. Но чувство долга опять оказывается сильнее, и змея приникает к губам юноши:

La guivre vers lui se lanca

Et en la bouce le baissa.

(v. 3185—3186)

Этот поцелуй — со стороны юноши — требовал громадного самоотвержения. Надо было не только преодолеть страх, не только побороть омерзение. Надо было предать свою любовь к Белорукой Деве, любовь чистую, в известной мере неземную (ибо Золотой Остров — не на земле, или в лучшем случае — не на реальной земле, но об этом ниже).

И пойдя на такое самоотвержение, герой обретает себя, свое лицо. Он узнает, кто он, кто его родители, как его имя. Таинственный голос говорит ему:

Li rois Artus mal te nonma:

Bel Descouneu t’apiela,

Guinglains as non en batestire.

Tote ta vie te sai dire:

Mesire Gavains est tes pere;

Si te dirai qui est ta mere:

Fius es a Blancemal le fee.

(v. 3231—3237)

Итак, и он человек особенный. Он рожден не смертной женщиной, но феей. Мотив связи рыцаря с волшебным существом, с силой, обычен в кельтском фольклоре. Часто встречается он и в рыцарском романе. Причем особенно часто — в произведениях, созданных на рубеже XII и XIII вв., или в XIII столетии (вспомним, например, Ланселота, воспитанного «озерной феей» — Дамой Озера — в водной глубине). Эта связь означала временный разрыв с земной жизнью, уход в небытие, но уход, так сказать, обратимый, сулящий грядущее возвращение. Исключительность положения героя, вступившего в связь с феей, подчеркивается и необычностью, чудесностью окружающей его обстановки. Это может быть и озерное или морское дно, и удаленный остров, и просто часть суши, как-то особенно отъединенная от континента. Между прочим, Золотой Остров Белорукой Девы, как он описан у Рено де Божё, обнаруживает в авторе романа — мы не скажем, жителя континента, — но человека, не привыкшего пускаться в далекие морские плавания. Золотой Остров — это островок в дельте большой реки, и он отделен от суши лишь широким речным рукавом. Это не Блаженные острова древних. Он ближе к Авалону средневековых кельтов, таинственному острову средь бескрайних топких болот западного Уэльса, где находят последний приют герои, но откуда они иногда возвращаются к своим земным делам. Поэтому чудесная земля феи оказывается связанной с «иным миром» кельтов (Анионом), не имеющим ничего общего с потусторонним миром христианской мифологии. Кельтские истоки данного мотива в романе Рено де Божё несомненны.

Жизнь с феей прекрасна, и остров ее прекрасен. Здесь человек становится хозяином своей судьбы, повелевая временем, заставляя его то останавливаться, то идти вспять. Связь с феей, уединение с нею на волшебном острове или в волшебной стране это приобщение к мудрости, приходящей на смену земной житейской умудренности. Это великое могущество, но это и плен. Любовь к фее — это, конечно, куртуазная любовь, т. е. любовь возвышенная, основанная на преклонении и обожании. Полюбить фею — это значит попасть к ней в полное подчинение, лишиться воли, лишиться желаний, забыть о какой бы то ни было активности. Полюбить фею — это во многом утратить собственную личность. Поэтому в большинстве памятников, повествующих о любовной связи рыцаря с феей, герой в конце концов стремится разорвать эти сладостные оковы и вырваться на свободу.

В романе «Прекрасный Незнакомец» герой, раз побывав на волшебном Золотом Острове, испытывает непреодолимое желание вновь вернуться туда (см. ст. 3679—3688). Он одержим этой необычной, волшебной любовью. Гингдед мечется во сне и утром встает неотдохнувшим. Он признается верному оруженосцу Роберту, что не может забыть ту, которую так вероломно покинул, которую полюбил, едва увидев. Но мотив любви-наваждения лишен в романе мрачного безысходного оттенка. Наоборот, эта любовь радостна, прекрасна, возвышенна, хотя и налагает на героя неодолимые узы. Недаром образ чудесного острова сливается в представлении героя с образом оставленной им прекрасной возлюбленной. И эти думы заставляют молодого человека тяжко страдать. Эти муки удивляют его, кажутся ему наваждением, результатом волшебства:

Тгор sui destrois a grant mervele;

Ne puis dormir ne reposer,

Tant me mec a celi penser

Que veismes en l’Ille d’Or;

Icele me destraint si or

Que de vie ne sui certains

Se nen ai cele as Вlances Mains.

(v. 3742—3748)

Гинглен не связан с женщиной-змеей (после поцелуя обернувшейся, конечно, прекрасной девушкой Блонд Эмере — Чистейшей Блондинкой) никакими таинственными, а потому неодолимыми узами. Их отношения просты. Они в известной мере даже приземлены, нарочито будничны. Девушка, конечно, красива, умна, трогательна. И богата. Поэтому героя вполне устраивает брак с ней. Но она не затронула каких-то сокровенных, глубинных сторон его души. Не приходится удивляться, что, уже дав согласие на этот брак по расчету, юный рыцарь бежит. Бежит на очарованный остров.

Здесь его ждут новые испытания: Белорукая Дева не может простить ему измены и долго не показывается ему на глаза. Но вдоволь его помучив, она, наконец, появляется. Появляется в роскошной комнате, подробно поэтом описанной (подчеркивание красоты, прекрасности Золотого Острова продолжается). Белорукая Дева, грубо отослав служанку, без лишних слов оказывается в объятиях Гинглена. Любовная сцена описана Рено де Божё с исключительной для своего времени подробностью (см. ст. 4792—4814), но без излишнего натурализма, на который решились бы поэты иного склада. Пыл любовных ласк все нарастает, но тут рассказчик прерывает свое повествование, шутливо замечая, что при сем не присутствовал (подобный прием применял и Кретьен де Труа):

Je ne sai s’il le fist s’amie,

Car n’i fui pas, ne n’en vi mie,

Mais non de pucele perdi

La dame dales son ami.