На всю жизнь

Боушкова быстро уснула, поэтому не стала свидетельницей ежедневно повторяющихся хлопот, возникающих при сборах детей в детский сад.

Как только за Лидой с детьми закрылась дверь, я позвонил Индре и, обрисовав ему положение дел, сказал, что приду позднее, потому что, по моему мнению, Боушкову не следует оставлять одну.

— Делай как сочтешь нужным, — ответил он с отчаянием.

— Что-нибудь случилось, Индра? — спросил я.

— Узнаешь при встрече, — произнес он и положил трубку.

Я позвонил в больницу и справился, как состояние сержанта Боушки.

— Кризис миновал, — сказали мне.

— Приехала его жена, не может ли она посетить его?

— Может, — ответил врач после небольшого раздумья, — но только на несколько минут.

— Она придет в первой половине дня, — сказал я врачу, и это прозвучало как просьба.

— Почему в первой? Посещение разрешено только после двух. Но, прошу вас, только на несколько минут. — Потом врач добавил: — Со вчерашнего дня постоянно кто-нибудь звонит, интересуется его состоянием и спрашивает, когда будет разрешено посещение.

От солдат до офицеров. Вы бы не могли как-нибудь это упорядочить? Чтобы звонил кто-нибудь один и в этом был наведен порядок. Посещения будут разрешены не ранее чем через три дня. Для жены я делаю исключение.

Я заверил врача, что он может на меня положиться. Порядок будет установлен…

— Муж ждет вас в два часа. — Я намеренно немного исказил смысл слов врача, когда Боушкова проснулась.

Я сварил кофе и после долгих поисков в холодильнике и шкафу предложил ей ветчину.

Сон, кофе и новость, что после обеда она может встретиться с мужем, улучшили ее настроение.

Мое же настроение не было особенно приподнятым. Я все время думал о взволнованном голосе Индры и его словах о том, что я что-то узнаю при встрече. Меня тянуло в подразделение, но я не хотел оставлять Боушкову одну.

«Лида!» — пришло мне в голову. Взглянув на часы, я определил, что именно сейчас у нее перемена, и тут же позвонил в учительскую.

Узнав, кто мне нужен, женщина на другом конце телефонного провода сообщила, что Лида только что вышла, но она попытается догнать ее.

— Зачем ты меня задерживаешь? — спросила Лида через минуту. — Я все устроила и лечу домой. Приготовлю обед и пойду с ней в больницу. Это будет лучше, чем воинский эскорт.

— Ты просто умница! — ответил я, когда Лида уже вешала трубку…

Через проходную я прошел, с трудом сдерживая желание пуститься бегом и хотя бы на минуту-другую быстрее узнать, что же все-таки происходит.

Я направился прямо к кабинету Индры. Но прежде чем я успел открыть дверь — входить без стука было моим правом, — на лестнице появился Ванечек.

— Не ходи туда, Петр. Там комиссия, — сказал он.

— Какая комиссия? — поинтересовался я.

— Расследуют наше ЧП. Налетели как осы.

— Но мы же здесь ни при чем!

— Именно этому они никак не хотят поверить, — сказал Ванечек.

— Зайдешь? — спросил я, указывая на дверь своего кабинета.

— Скоро тебя все равно позовут, и ты все узнаешь. С утра тебя уже несколько раз спрашивали. Как только я скажу, что ты пришел, вызовут на ковер и тебя.

— Почему на ковер? — не понял я.

— Ты очень удивишься. Во всем этом деле ты играешь довольно важную роль. Но теперь извини меня. Я должен кое-что сделать. — Сказав это, Ванечек отошел от меня на несколько шагов. Но просто так уйти он не мог, поэтому, вернувшись, добавил: — Я действительно не хочу, чтобы могли подумать, что мы с тобой сговорились.

Но меня они не вызвали, а сами пришли ко мне. Я доложил о своей поездке к жене Боушки, оставшейся на попечении моей супруги.

Члены комиссии посмотрели на меня более приветливо, но это продолжалось только до той минуты, пока я не ответил утвердительно на их вопрос, был ли проинструктирован водитель автомашины, попавшей в аварию.

— У нас есть другая информация, товарищ поручик, — заявил один из полковников.

Мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы не крикнуть, что я не лгун.

— Как же он мог быть хорошо проинструктирован, если опоздал на инструктаж? — спросил меня другой член комиссии.

— Да, опоздал, — признался я и рассказал о причине опоздания.

— Причину опоздания он назвал сам?

— Проверить это на месте я не мог. — Я начал нервничать.

Теперь они совсем не казались приветливыми. Видимо, посчитали меня дерзким.

— Но вы допускаете, что из-за опоздания водитель не был как следует проинструктирован? — сделали они еще одну попытку.

— Естественно, не допускаю. Я его инструктировал дополнительно.

— Так, значит, виновных нет, — иронически заметили они.

— Есть. Водитель грузовика. Его скорость не соответствовала условиям дороги. Он виноват прежде всего.

— А вы, значит, во всем этом деле невинные овечки, — заявил старший комиссии.

— Нет, и я еще долго не перестану упрекать себя.

Они с удивлением посмотрели на меня, стараясь определить, в чем же я не перестану упрекать себя.

Я не собирался долго испытывать терпение членов комиссии.

— Мы были довольны, что учения прошли для нас успешно. Но радовались немного рано. И если мы обращали внимание солдат на сложности обратного марша и призывали их соблюдать осторожность, то сами не думали, что при этом могло что-нибудь произойти. Солдаты почувствовали наше настроение и восприняли все предостережения недостаточно серьезно.

В этом смысле прозвучало и заключение комиссии.

Индра неделю не разговаривал со мной.

ЧП висело над нами как дамоклов меч. Оно отрицательно сказалось как на оценке батальона, так и на нашем самосознании, хотя десатник Боушка, вопреки нашим опасениям, быстро поправлялся.

Так вот получается в жизни — одно происшествие перечеркивает все то хорошее, что ему предшествовало.

Мы боролись с трудностями, мерзли на стрельбище или на танкодроме, но на совещаниях и собраниях нас все равно критиковали.

— Зайди ко мне, будь добр, — услышав мое «слушаю», сказал однажды Индра тоном, совсем не напоминающим просьбу.

Я вошел в кабинет и увидел, что у Индры сидит незнакомый мне поручик Корпуса национальной безопасности, представившийся как Влтавский.

— Товарищ поручик интересуется рядовым Вашеком, — ввел меня в курс дела Индра. — Прежде всего речь идет о том, где этот парень провел прошлое воскресенье. Был ли он за пределами гарнизона.

— Это нужно проверить, — ответил я.

— Мы уже проверили, — сказал Индра. — Увольнительную ему не давали, но в субботу он все же находился за пределами гарнизона.

— А может, все же не выходил?

— Нам надо знать точно, — заявил Индра.

— Но это же очень просто уточнить. — Я никак не мог понять, для чего нужна эта говорильня.

— Разумеется, просто, но мы сначала хотели переговорить с тобой. Может быть, ты что-нибудь знаешь об этом. Мы хотели уточнить, может, ты ему разрешал съездить домой.

— Ничего не понимаю!

— Послушай, Петр, в батальоне все знают, что Вашек твой любимчик. И что от тебя иной раз он получает увольнительные, — проговорил Индра спокойным тоном.

Я попытался изобразить обиду. Индра, кажется, на мою попытку не обратил внимания, потому что, повернувшись к поручику, сказал:

— Так уж заведено, что у каждого из нас есть свой любимчик. Солдат, который умеет то, что мы не умеем, а очень хотели бы уметь. Мы создаем ему для этого необходимые условия, простите меня за это выражение, и греем руки на его успехах.

Индра наверняка наводил критику за футболиста Гоштялека.

Я задумался. Как, собственно, получилось, что рядовой Вашек стал моим любимчиком? Ведь при первой встрече с ним я решил обходиться без его услуг.

Впервые он появился на сцене, точнее в моем кабинете, когда я спустя некоторое время после назначения на должность обсуждал с агрономом госхоза вопросы воскресной добровольной помощи членами Союза молодежи в уборке картофеля. Запоздалому урожаю грозила гибель под покровом снега, поэтому командир полка разрешил нам оказать помощь госхозу.