Страница 8 из 65
Простившись с Ниной, я выхожу на улицу. Стыд. За минувший месяц я ни разу ее не навестила. Я была счастлива, и мне хотелось забыть о горе, боли, несчастьях. Я счастлива?.. А разве нет? Бред какой-то!..
…«Рак вызывает психологическую травму не только тогда, когда он обнаружен, но и тогда, когда его наличие только подозревают… Эксперименты на животных — носителях опухолей — показали, что стресс значительно ускоряет их рост. Это лишний раз подчеркивает, как важно, чтобы врач своим поведением не травмировал психику больного: в его обязанности входит не только лечить нарушения, причиненные раком, но и приглушить психологические реакции, возможно, способствующие росту опухоли».
В жизни всему приходит конец. Вот и кончился месяц моей любви. Я сегодня была непривычно тихой, в споры не вступала. Мне хотелось молчать. И только смотреть на Виктора, чтобы запомнить его лицо, глаза, губы…
Но пришел какой-то врач и увел его по делам.
— Рита, покажи карточку, — говорю я.
Мы с Ритой в прекрасных отношениях. Она любит читать, каждую свободную минуту читает. На этом и сошлись. Я ей книжки таскаю. Конечно, я понимаю, как это непорядочно — воспользоваться ее расположением ко мне, но…
— Рита, покажи…
Рита теряется, не зная, что сказать, а вернее, как отказать:
— А если он войдет?
— Успеем, — беспечно говорю я и беру инициативу в свои руки, придвигая карточку к себе. Рита несмело открывает первую страницу, и я начинаю перелистывать их одну за другой, торопливо скользя глазами и почти ничего не понимая из написанных небрежных строчек. У Риты дрожат руки:
— О, господи… если он войдет сейчас… — лепечет она. И тут, на третьей или четвертой странице, где-то внизу я увидела это слово, которое, несмотря на неразборчивый почерк, прочитывалось легко и просто, я увидела это слово из трех букв, но увидела его и Рита и быстро накрыла трясущимися пальцами:
— Если он войдет… если он узнает…
— Успокойся, — говорю я, сжалившись наконец и отвернувшись от карты, как от чего-то до смерти надоевшего, — бог с ней, все равно не понимаю ничего.
Рита закрыла ее и с громадным облегчением отодвинула подальше от меня. Я чувствую, что у меня рядом с сердцем разверзлась пропасть, глубокая и гулкая. Я заглянула в нее и, наверное, от этого шумит в ушах. Что со мной? Я потрясена? Да разве я не знала, не читала об этом: рак лимфатических узлов. Но это же было не обо мне! Ан нет. Судьбу не обманешь. И о тебе, голубушка, тоже. Но ведь Виктор говорил: у тебя не рак, твоя болезнь излечима… Значит — это неправда.
Входит Виктор, оживленный, веселый. Начинает пенять Рите, что она не поставила чай:
— Да ладно, Ритка, не суетись. Сам сделаю. Только и знаешь, что книжки свои читать… А вы что молчите? Поссорились?
Рита боится глаза поднять от стола, а я пытаюсь улыбнуться и отрицательно качаю головой.
— Брось, Сонечка. Ты в окно посмотри. Весна, уже весна, скоро будет совсем тепло и от твоих страхов, от твоего плохого настроения не останется и следа. Хорошо как, на полеты скоро поеду. Поедешь со мной?
Он говорит это, думая о своем, хорошем и приятном. И я отвечаю, тоже думая о своем:
— Да, красивая смерть. Сначала взлететь, всю землю сверху увидеть, а потом сложить крылья и — вниз.
Он внимательно посмотрел на меня:
— Ты это серьезно?
— Да.
— Тогда тебе нужно обратиться к психиатру. Нормальный человек о таких вещах не думает.
Нормальный… Может быть. Мы молча пьем чай. Приходит Женя. Виктор ей тоже предлагает чай, но она отказывается. Перед Женей я в долгу. Я говорю ей об этом, когда она делает мне укол, и прошу простить за все беспокойства, что ей доставила. Ничего — она улыбается. Наверное, я была не права. Наверное, здесь не так уж мало хороших врачей и медсестер, гораздо больше, чем таких, как Галина Ивановна. Но, к сожалению, и она не одинока.
Виктор, желая развеять неловкость, говорит:
— Хочешь, поспорим: лет пятнадцать у тебя впереди — это точно.
— Встретимся через пятнадцать лет?
— Не обещаю. Я умру к сорока пяти от сердечной недостаточности. — Вот тебе и на!
Входит старушка, божий одуванчик, и с плачем обращается к Виктору.
— Уж помоги, милок! Из Копейска я. Может, помните? Привезли они меня на «скорой» да и бросили здесь. Куда мне теперь, к кому? У меня муж умер, вдова я. Муж — ветеран войны был, а теперь я одна. И вступиться за меня некому!
Я вижу, как краска проступает на лице Виктора, как темнеют его глаза:
— Они ведь не в первый раз с вами так? — тихо спрашивает он.
— Во второй, во второй, милок, уж ты помоги, родной…
— Рита, — глухо говорит Виктор, — запиши ее к нам, в третье отделение, да… проводи.
Рита с Женей, поддерживая старушку за руки, выходят из кабинета. Виктор сидит неподвижно, сцепив пальцы так, что побелели суставы. Я встаю и направляюсь к двери:
— Прощайте, Виктор Александрович и… не поминайте лихом.
Он очнулся, взглянул на меня, и его лицо просветлело:
— Ты что-то хочешь сказать, Сонечка?
Да, я хочу сказать. Мне так много нужно сказать, Икар, дорогой ты мой человек. Так хочется сказать, как много ты значишь для меня в моей жизни, что саму жизнь свою я уже не мыслю без тебя, но я молчу…
Я хочу сказать, что я снова люблю жизнь, люблю, как никогда не любила. Хочу жить, как все нормальные люди, хочу быть здоровой и счастливой, и все это потому, что я люблю тебя!
Но я молчу…
Я хочу сказать: взгляни на меня, неужели ты не видишь, что сердце мое разрывается от счастья и от горя? Я люблю тебя. Я больше не увижу тебя. Но я молчу…
Нет! Нет! Я ничего не прошу, не требую! Любви? Да ведь это так много и за что? А моя любовь, она, наверное, не нужна тебе, да и зачем? Нет, нет, я все понимаю, не нужно ничего говорить… Я и сама запуталась, и слава богу, слава богу, что я молчу…
Прошло только несколько секунд, а мне кажется — целая вечность. Икар смотрит на меня и тоже молчит. Потом говорит спокойно и просто: «Приходи к нам, Сонечка. Не исчезай».
«Я… думаю и хочу убедить всех: настал час, когда можно и нужно начать кампанию по искоренению этой пагубной болезни. Победа обозрима, борьба на исходе, она не продлится дольше четверти века. По мнению компетентных футурологов, семьдесят процентов больных раком будут излечимы к 2000 году.
Однако, если войны ведут военные, если бой против рака должны вести онкологи, лишь политики могут дать армиям материальные и людские ресурсы, необходимые для победы».
Мне приснился сон.
…Автобус. Много людей. Незнакомых. Какое-то здание. Похоже на институт. Я со своей институтской однокурсницей Раей, а та с каким-то молодым человеком, у которого плакатное лицо: краснощекое и мордастое. Молодому человеку неприятно мое присутствие. Он говорит что-то (не могу разобрать слова) резко, зло. Я иду от них по длинному коридору. Невыносимое чувство обиды, тоски, стыда, отчаяния. Слезы заливают глаза. Коридор пуст, только какая-то старуха, вся в черном, спутанные и седые волосы падают ей на плечи. Она кричит:
— А что ты думала? Ходи, ищи… Рассказывай всем о себе!..
Я прохожу мимо. Старуха что-то еще кричит вслед, но я не оглядываюсь. Боже, боже, как тяжело… И, когда кажется, что нет больше сил, что грудь разорвется от рыданий, коридор обрывается высокой деревянной лестницей: ступени на ней некрашены и чисто-чисто вымыты…
Я просыпаюсь. Солнце колотится в стекла, и солнечные зайчики на стене, сбежавшись в кружок, кажется, шепчут: «Соня-Соня, Соня-засоня!» Я потягиваюсь и, наверное, впервые за минувший год чувствую, что я еще молода и… здорова, пока здорова. Мне не хочется думать о том, на как долго даровано мне это счастье: здоровье. Я думаю о том, что сегодня, в перерыве между многочисленными майскими праздниками, я приду к Икару и скажу ему о том, что люблю его.