Страница 7 из 79
Пили березовицу пьяную да ставленый мед – с вином тут, на краю света, проблемы были: не часто привозили, а виноград, естественно, в тайге не рос.
Пользуясь благорасположением гостей, боярский сынок Ваня снова принялся напрашиваться в экспедицию, расписывал свою полезность: и что такое астролябия – знает, и как паруса называются, и кораблем управлять умеет, и из самострела метко бьет, правда, если сперва кто-нибудь этот самострел настрожит, и…
– А к торговле способен ли? – в шутку спросил Олег Иваныч.
Лучше б не спрашивал, черт запьянелый.
Отрок аж подпрыгнул.
– А как же, батюшка! Все монеты заморские знаю. В одном рейнском гроше – два цесарских крайцара, или три шиллинга. Сорок восемь грошей – одна марка, двенадцать – кварта. Три десятка грошей – один таможенный гульден, три десятка без двух – один немецкий гульден, сорок и пять – мустьянский гульден, еще дукаты знаю и флорины. Знаю, и сколько корабельным платят – десять шиллингов в день, на что можно прикупить сто куриных яиц, или одну треску рыбу, или полтора локтя серого вестфальского сукна, или…
– Хватит, хватит, – поперхнулся березовицей Олег Иваныч.
– Так берете?
– А как же благословение батюшкино?
– Благословение… Да куда им, старым-то людям, нас, молодых, понять?
– Никак нельзя без благословения, Ваня. – Олег Иваныч назидательно поднял палец. – Вот подрастешь немного, уж в следующий-то поход обязательно тебя батюшка отпустит, к бабке не ходи.
– Эх, – расстроенно протянул отрок. – Следующий-то когда еще будет, а мне сейчас хочется.
– А еще что тебе хочется? – подначила Софья.
– Из аркебуза-ружья стрельнуть! – без раздумий выпалил Ваня и просительно заглянул в глаза Олегу Иванычу.
– А что, на верфи не настрелялся?
– Так там одни ручницы, с них и не интересно, и не попадешь никуда.
– Такой, видать, стрелок.
– Ладно, – усмехнулся Олег Иваныч. – Уж аркебузу мы тебе устроим, тятеньки твоего Епифана Власьевича уважения ради.
– Прям вот сейчас?!
– Гм… Знаешь, какой самый большой корабль на верфи?
– Ха! «Святая София», вчера спускали. Там конопатить еще завтра надо…
– Вот тебе перстень. – Олег Иваныч снял с указательного пальца личную золотую печатку. – Покажешь матросам… Аркебуза там, в кормовой каюте, и припасы для огненного боя там же. Найдешь?
– Враз сыщу, Олег Иваныч, дай те Бог здоровьица!
Отрока из-за стола – словно волной смыло.
Сквозь редкие облака пробивалось неяркое солнце, освещая верфь, покачивающиеся на воде корабли и серые стены обители. Частокол, ворота с украшенными крестами деревянными луковками, избы-кельи да небольшая церковь с колоколенкой – вот и весь монастырь Михаила Архангела. Подле монастыря, ближе к лесу, табором встали ушкуйники, многие не одни – с женами да ребятами. Кто ловил в реке рыбу, а кто уже и уху варил, вполголоса напевая протяжные поморские песни. Пелось в них о Белом море – Гандвик – да о бесстрашных мореходах, что не боятся ни льдов, ни волн, ни ветра. Вечерело – готовились ко сну. Некоторые – в трюмах или на палубе, а большинство – на берегу, в шалашах, подстелив под себя здесь же нарубленный лапник. Не жарко было, да и не сказать, чтоб холодно – май все-таки, да и сухо, слава Господу, не дождило пока. Все бы хорошо, кабы не комары да гнус окаянный, многие, правда, уже с ним свыклись, впрочем, далеко не все.
В дальнем шалаше, что у самого леса, ворочался молодой парень, наглый, упитанный, краснорожий. Приятели его, с кем в пути сошелся, тоже в шалаше спали, квасу неисполненного нахлебавшись. Погибельным еще тот квас называли – мутный, перегнан плохо, а уж запах – хоть нос затыкай, что некоторые и делали, когда пили. Ну, чего уж достали – то и употребили, не пропадать же зазря добру. Теперь храпели все, кроме этого молодого красномордого парня. Тот поворочался немного, потолкал упившихся – спят ли? – потом осторожно выбрался из шалаша. Отломил от дерева ветку – комаров отгонять да неспешной походкой направился к реке. Вернее, к обители.
– Мир вам, отцы, – поклонился монахам, несущим воду в большой деревянной кадке. – Не подсобить ли?
– Спаси тя Господи, добрый человек. Уж мы и сами управимся.
– А не скажете, где найти конопатчика Игната?
– На верфях, где ж еще-то? – Монахи переглянулись. – Стой, добрый человек. Тебя ж так просто туда не пустят. Этот Игнат тебе кто?
– Да дядька.
– Там Савва у ворот сторожит. Скажешь, что от чернеца Феодора. Да осторожен будь, пока идешь.
– А что такое?
– Медведица подраненная вкруговерть ходит. Кабы не вышло чего.
– Благодарствую, Божий человек!
Еще раз поклонившись монахам, красномордый оглянулся по сторонам и деловито зашагал к верфи, недоверчиво ухмыляясь своему везению. Ишь, как ловко все получилось! Прав был ганзейский староста Якоб: «Чаще улыбайся да кланяйся, спина от того не скрючится, а люди уважению рады».
– Кто тут Савва-сторож? Чернец Феодор кланялся… Не, когда зайдет, не сказывал. А мне б дядьку своего повидать, Игната, конопатчик он тут. Куда, говоришь? Прямо, потом вправо… А, вон к тому большому кораблю, вижу! Не, медведицы не слыхал. Храни тя Господи, господине Савва!
Трехмачтовая северная – с дополнительным корпусом – «шубой» – каравелла «Святая София», под новгородским, с золотыми медведями, флагом, гордо покачивалась у временного, недавно сколоченного из сосновых досок, причала. Вдоль всего корпуса корабля тянулась полоса затейливой резьбы, покрытой позолотой. Высокие, пахнущие смолой надстройки на корме и носу, казалось, закрывали небо. Туда же, к небу, рвался такелаж по составным мачтам с прямыми, а на гроте и бизани – и косыми – парусами. Вообще, «Святая София» производила впечатление мощного и быстроходного судна. На палубе, средь грозно торчащих пушек, не утихала работа. Стучали деревянные молотки, остро пахло дегтем, смолой, парусиной.
– Бог в помощь, работнички! Кваску не хотите ли?
– Угости, коль не жаль.
Возившийся с вантами мужик тут же спустился по сходням. Поблагодарив кивком, взял предложенную баклажку, испил.
– Ох, и ядрен квасок-то! Ну, чисто брага. Однако благодарствую. Конопатчик Игнат? Сейчас позову. Эй, Игнат! Игнате!
Конопатчик оказался худым жилистым мужиком лет сорока на вид, с небольшой рыжеватой бородкой, висловатым носом и злым узким лицом. Сойдя по сходням, он неприветливо уставился на краснорожего.
– Господин Якоб Шенхаузен поклон передавал, – тихо сказал тот.
– Тссс! – приложив палец к губам, зашипел конопатчик. Оглянулся воровато. – Туда иди, за верфь, к лесу. Жди, там и поговорим.
Ждать пришлось долго. Красномордый хотел уж было плюнуть на все, да вот как раз и объявился Игнат. Поглядел хмуро, что за дела, мол?
– Олелька я, Олелька Гнус. А вот и от господина Якоба весть. – Олелька вытащил из-за пазухи обломок монеты. Точно такой же с ухмылкой достал Игнат. Приложили – сошлось. Внимательно выслушав посланца, Игнат недовольно скривился – уж больно не хотелось ему плыть с кем ни попадя в далекие полуночные страны. Впрочем, и на верфи в здешней тмутаракани тоже давненько уже опротивело. Так, может, оно и к лучшему, новое поручение Ганзы?
– Слушай теперь меня, паря, – убрав обломок монеты, значительно произнес Игнат. – Завтра, как по кораблям определять будут, попросишься на коч к Ивану Фомину, то знакомец мой. Коч неприметный, да добротный, во льдах плыть может. Называется «Семгин Глаз», не перепутаешь. Главное нам пока сейчас с тобой – в доверие втереться, а уж потом… потом видно будет. С собой чего дал Якоб?
– Вот.
Олелька Гнус снял пояс и, распоров шов, вытащил небольшой мешочек.
– Яд?
– Он самый. – Олелька скривился и вдруг замер: – Кажись, крадется кто?
Конопатчик прислушался. Некрасивое лицо его исказилось гримасой.
– То медведица. Слышишь, рычит? Бежим, брат.
Нечистая парочка опрометью бросилась обратно к верфи. И вовремя! Огромный рычащий зверь выбрался из лесу и, припадая на переднюю лапу, проворно помчался за ними.