Страница 11 из 141
– Вот форточка, – говорил он. – Из нее за одну зиму убито одиннадцать белых медведей. – До чего беспокойные звери. Прямо в окна лезут.
В большой комнате было не слишком уютно. Здесь жили одни мужчины. Но все было устроено рационально, разумно. На стенных полках разместилась чудесная библиотека.
Начальник полярной станции был высокого роста. Он дотянулся до самой верхней полки и подал мне книгу Гончарова «Фрегат „Паллада“».
– Собственноручная надпись автора, – показал он первую страницу.
Оказывается, библиотека была подарена полярникам одним советским ученым – страстным библиофилом.
Степан Федорович Зимин повел меня по своим «производственным цехам», как называл он площадку с метеобудками, похожими на пчелиные улья, ветряк, антенну, машинное отделение с бензиновыми движками, аккумуляторную, радиорубку.
– Замечательное место, – говорил он про остров Домовитый. – Живем весело. Кругом красота, – он сделал широкий жест.
Я с недоверием взглянул на каменистую гряду острова.
– Сомневаетесь? – усмехнулся полярник. – Пойдемте, покажу, – и он повел меня на гряду.
Камни хрустели под ногами. Я рассматривал своего спутника. Ему стало жарко, и он снял шапку. У него были коротко стриженные волосы, прямоугольный лоб над лохматыми бровями, чуть прищуренные, веселые глаза, выступающие скулы и тяжеловатый подбородок. Движения его были подчеркнуто спокойны. Верно, он никогда не торопился.
Я знал, что Зимин лет пятнадцать прожил в Арктике, побывал едва ли не на всех островах.
– Первый месяц отпуска, – говорил он мне по дороге, – по театрам хожу, никак насмотреться не могу. Второй месяц – на юг. Лежу под пальмами – от жары пропадаю. Терплю – тепла набираюсь. А третий месяц – уж и не знаю, куда себя деть. Такая тоска возьмет, что хоть вой… За пригоршню снега годовую бы надбавку отдал… Однажды даже с альпинистами увязался, только бы льды повидать… А когда доберешься снова до Арктики, увидишь свои просторы… сердце замрет, – и Зимин опять по-хозяйски повел вокруг рукой.
Мы с ним стояли на гряде, откуда открывался вид на взломанное ледяное поле.
Освещенное солнцем, оно поразило меня. Изломы льда сверкали, переливаясь голубым, зеленоватым, ослепительно белым цветом. До самого горизонта виднелись следы борьбы титанических сил, которые взломали белую равнину, раскололи ее, подняв там и тут бесформенные торосы со сверкающими алмазными гранями.
– Какая сила… какая сила! – невольно вырвалось у меня.
Зимин задумался, потом сказал:
– Смотрел я, как ваш корабль через льды к нам пробивался. Корабль у вас знаменитый. И борта у «Георгия Седова» крепкие, железные, и форштевень стальной. Машина могучая, в два раза мощнее, чем у такого большого корабля, как «Беломорканал». А вот представьте себе, как среди льдов на резиновой лодке плыть.
Я искренне удивился:
– Как это на резиновой лодке?
– Да… на резиновой лодке. Был такой случай. Хотите, расскажу?
– Конечно.
Мы сели на камни. Видя перед собой поле сверкающих льдов, я живо представил себе все, о чем рассказывал Степан Федорович.
«На острове нас было четверо. Остров был так же гол и скалист, как этот. Только лед да снег. Мы сообщали по радио сведения о погоде и льдах. В „бюро погоды“ на картах появлялись цифры, позволяющие делать прогнозы. По ним капитаны кораблей знали, как движутся льды, и верно выбирали путь. Летчики решали, можно ли вылететь.
Во время Отечественной войны наши сведения стали особенно ценными.
Мы с Иваном Григорьевичем Тереховым, начальником полярной станции, просились на фронт. Нам сказали коротко – надо нести военную вахту на нашем острове. Мы и остались. С нами была жена начальника Мария Семеновна, радистка, и десятилетний Федя, сын Тереховых.
Федя хотел стать моряком. Мы с ним дружили и вместе изучали морские лоции, найденные в книжном шкафу.
Паренек он был немногословный и серьезный, такой же приземистый и широкоплечий, как отец. Над кроватью Феди висел портрет знаменитого капитана Воронина. На тумбочке всегда лежали книги об Арктике.
Мы не чувствовали себя оторванными от родной страны. Утром и вечером слушали сводки Совинформбюро, перекалывали на карте флажки, горевали или радовались.
Был вечер. Я только что вернулся в дом после зарядки аккумуляторов.
Иван Григорьевич переписывал чернилами показания своих приборов – на воздухе он писал простым карандашом, чтобы буквы не расплывались. Мария Семеновна чинила мои носки. Она была не только радисткой, но и заботливой хозяйкой: готовила вкусные обеды, шила рубашки, стирала белье.
– Чайку попьем, – певуче сказала Мария Семеновна и пошла на кухню.
В окно было видно море с редкими льдинами. Далеко на горизонте виднелся один из ближайших островов, издали напоминающий грозовую тучу.
Здесь постоянно дымили пароходы. Наш остров был одним из самых ближних к водам, где шла война.
Я сел рядом с Федей.
Вдруг под окном что-то ухнуло, пол под ногами вздрогнул, загремела посуда на кухне, звякнуло стекло. Черный едкий дым ворвался в комнату.
Отбросив стул, начальник кинулся в сени. Там висели винтовки, приготовленные на случай медвежьих или других неожиданных визитов.
Я подбежал к окну. Немного левее льдин, на которые я только что смотрел, всплыло огромное серое бревно с седлом-башенкой – подводная лодка. Я слышал, что она прорвалась на наши коммуникации, была обнаружена и теперь, загнанная, обреченная, металась между островами. Вот она где!..
– Фашисты, – прошептал Федя, сжимая мою руку.
– Дядя Степа, фашисты!
– Скорее из дома! – крикнул я.
Второй снаряд попал в дом, когда мы уже были в сенях. Воздушная волна сорвала дверь. Федя мячиком вылетел на улицу.
Мария Семеновна упала на камни, держась за правый бок. В ее руке была винтовка. По белому оренбургскому платку растекались яркие алые пятна.
– В скалы! – крикнул нам Терехов, а сам поднял раненую жену на руки. Он хотел низко пригнуться, но ноша мешала ему. И он, тяжело ступая, пошел во весь рост.
С моря затрещал пулемет. Нас заметили.
Мы залегли в камнях. Федя перевязывал мать. Она сама говорила, как и что делать! Но голос ее заметно слабел.
Мальчик не плакал.
Со стороны дома несло жаром. Дом наш пылал. Гитлеровцы подожгли его зажигательными снарядами.
– Рация-то… рация… – Мария Семеновна почти беззвучно шевелила губами. – Хлопчик мой… хлопчик. – Глаза ее были полны слез, лицо посерело, а губы стали совсем синими.
На мостике подводной лодки копошились черные фигуры.
– Они спускают лодку, не смейте стрелять! – сказал Терехов.
Я удивленно глянул на него.
Иван Григорьевич стал переползать к прибрежным камням и знаками позвал меня за собой. Я понял план Терехова – он хотел подпустить десант поближе.
Гитлеровцы плыли в резиновой лодке.
Иван Григорьевич стрелял замечательно. Стоило нерпе высунуть из воды голову – он с одного выстрела попадал в нее.
Терехов выстрелил, но никто из сидевших в лодке не упал. В ответ затрещали автоматы.
Пахло гарью. Ветер понес на нас дым от горящего дома. Глаза слезились. Душил кашель.
– В лодку цель, в лодку! – командовал Терехов. – Дырявь ее, проклятую!
После одного из выстрелов лодка стала тонуть. Гитлеровцы просчитались. Они, наверное, думали, что полярники сдадутся без боя.
– Тоните, проклятые! – Терехов даже приподнялся.
Раздался взрыв, нас обдало камнями и кусками льда. С подводной лодки били из пушки.
Резиновая лодка стала погружаться. Четыре гитлеровца барахтались в воде. Я злорадствовал. Пусть узнают, что такое вода полярного моря. Ее температура ниже нуля! Прошлой осенью у нас прибоем угнало единственную нашу шлюпку. Я бросился ее догонять, но меня так ошпарило, словно я в кипяток попал. Лодку унесло.
Я видел, как фашисты один за другим исчезли. С подводной лодки им даже не успели оказать помощь, так быстро они скрылись под водой. Тут я потерял сознание…