Страница 37 из 66
Ладислава стояла, прикрыв глаза, словно отрешенная от всего этого позора. Крики, похотливые улыбки, щипки… Девушка старалась не замечать всего этого. Лишь поморщилась, когда кто-то из подмастерьев слишком сильно ущипнул ее за левую грудь. Истома тоже зыркнул глазами, зашипел недовольно — ну и людишки тут подобрались, одна шантрапа. Где ж настоящие покупатели? А настоящие покупатели, на его несчастье, давно уже плыли обратно домой по теплому Хвалынскому морю. Опоздал Истома Мозгляк со своим товаром, на рынке вряд ли нашелся бы сейчас кто, готовый дать за красивую невольницу настоящую цену. Уведя девушку подальше от назойливых зевак, Истома остановился около торговцев фруктами. Ароматные дыни, «ослиные огурцы» — так купцы из Персии почему-то называли арбузы, финики с далекого юга. День выдался солнечным, теплым, и над всем этим сладким великолепием, жужжа, кружили осы, мухи и пчелы. Одна из ос больно ужалила Ладиславу в плечо.
— Ой! — громко воскликнула та.
На этот девичий крик тут же обернулся высокий востроглазый юноша, черноволосый и смуглый, — Езекия, племянник и доверенное лицо старого негоцианта Ибузира бен Кубрата. Целый день, с самого утра, рыскал Езекия срди торговцев живым товаром, высматривая подходящую невольницу, да так пока и не высмотрел. То слишком старые попадались — целых двадцать лет, виданное ли дело, подарить кагану такую старушку, — то уродливые, то слишком худые. Как шакал, высунув язык, бродил по рынку Езекия, переходя от помоста к помосту. Увы, маловато было живого товара — кончался сезон. Промотавшись почти до вечера и устав, как пес, плюнул Езекия на всё это дело и решил на сегодня закончить, а завтра поискать кого-нибудь из знакомых баранджар-печенегов, были у него и среди них приятели, хоть бен Кубрат и не одобрял подобные знакомства. Приняв решение и от этого несколько повеселев, Езекия прошелся вдоль фруктовых прилавков, тщательно присматриваясь к дыням. Лично для себя, любимого, выбирал, не для кого-нибудь, потому и придирался: эта маловата, та кособока, эта недостаточно спелая, а вот та и на вид хороша и красива, да, вот беда, пахнет как-то не так…
— Да как не так-то? — обиженно переспрашивал лупоглазый армянин-торговец. — Отличная дыня, очень даже вкусная. За полцены отдаю, бери, не пожалеешь!
Услыхав про полцены, Езекия почесал затылок… и вот тут-то и услышал девичий крик. Обернулся — и сразу позабыл про дыню. В нескольких шагах от него стояла настоящая красавица, молодая, белокожая, с целой копной падающих на плечи золотистых волос. И на руках ее звенели невольничьи цепи! Рабыня?!
— Продаешь? — подойдя ближе, поинтересовался Езекия у стоящего рядом с красавицей тощего мужика. Тот кивнул, показав цену — три раз по десять пальцев. Многовато…
— Давай за половину, — попросил Езекия мужика. — Возьму сразу. Вряд ли сейчас кто даст больше. Вот если б ты с месяц назад пришел, тогда б понятно… Ну, так как, по рукам?
— За половину не отдам, — отрицательно покачал головой продавец. — Себе в убыток.
— Тощая какая-то. Вон и ребра торчат. А она, вообще-то, хоть девственна?
— А как же! — Продавец ответил так возмущенно, будто бы Езекия предложил ему здесь же вступить с собой в любовную связь.
Торговались долго, пока наконец не сошлись. Мужик чуть уступил — понимал, что не сезон, да и Езекия тоже не ломался, не дурак был. В общем, договорились.
— Ну, прощевай, девица. — Истома Мозгляк ласково погладил проданную невольницу по плечу, словно расставался с кем-то родным. Сам себе удивился Истома — никогда еще прежде не испытывал он подобного чувства.
— Прощай, — еле слышно ответила Ладислава… и вдруг с плачем кинулась к нему. Ведь этот злобный, нелюдимый человек стал близок ей за всё время плавания, заботился о ней, кормил, как мог защищал. Брр… Ладислава поежилась, вспомнив того огромного придурковатого парня, что пытался надругаться над ней, но был убит вовремя вернувшимся Истомой.
— Ладно, ладно, не реви, девка. — Истома погладил девушку по волосам. — Может статься, еще и каганшей будешь! — Он обернулся к Езекии: — Что стоишь? Купил — забирай, не трави душу.
Езекия не заставил себя долго упрашивать. Вмиг обернулся к сидевшим невдалеке у паланкина носильщикам. Целый день ведь балдеют, сволочи.
— Эй, Халмат, Исраил! А ну, живо сюда.
Носильщики шустро опустили паланкин у ног молодого приказчика. Исраил услужливо откинул полог. Езекия улыбнулся:
— Садись, красавица. Цепи, уж извини, дома снимем. Понимаешь по-нашему? Хм, вижу, что нет. А по-армянски, по-арабски? Тоже нет. А я вот по-вашему не знаю. Ладно, придумаем что-нибудь. Хочешь дыню? На вот, отрежу кусочек. Бери, бери, кушай… Ну как? Вкусно? То-то же! Еще дать? Бери, бери, не стесняйся. А ты красивая. И добрая. Только тощая больно. Ну, ничего, отъешься, успеешь. Были бы деньги — сам бы на тебе женился, честное слово. Ты ешь, ешь. Что это у тебя с плечом? Ага, вижу, оса укусила. На вот, приложи корку.
Пока довольный Езекия ехал в паланкине в обществе удачно приобретенной красавицы, над головой его дядюшки Ибузира бен Кубрата, а вернее, уже в его доме собрались черные тучи в лице черномазого Ханукки — начальника личной стражи самого каган-бека Завулона.
— П-прошу в дом, Ханукка-хакан. — Заикаясь от страха, склоненный в низком поклоне, купец лихорадочно соображал, что могло привести к нему столь незваного гостя.
Интриги завистников-конкурентов, того же Вергела, недавно вернувшегося из дальнего далека? Какие-нибудь недоимки? Так вроде еще и сроки не подошли. А может, написали доносы слуги? Или дело хуже, прознал каган-бек про взаимовыгодную сделку его, бен Кубрата, с людьми багдадского халифа. Если так, то никакие взятки не помогут, бежать надо! В тот же Багдад, по морю… Или, на худой конец, в Семендер, там тоже его попробуй достань…
— По важному делу послал меня к тебе сам каган-бек Завулон, купец Ибузир, — усевшись на почетное место, надул щеки Ханукка, — бывший когда-то чернокожим невольником, он с течением времени сумел выбиться в люди при каган-беке, в очень большие люди.
— Уши мои отверсты к словам твоим, словно горло потерявшегося в пустыне путника к сладостному источнику, — цветисто ответил бен Кубрат, лично подавая гостю серебряный сосуд с вином.
Ханукка сосуд взял, вино отпил. Хороший знак — купец повеселел.
— Три месяца назад написал ты каган-беку донос на некоего купца Вергела. Было такое? — грозно блеснув белками глаз, поинтересовался начальник стражи.
— Уж и не упомню, — виновато пожал плечами Ибузир. — Может, и писал. Да я уж за давностью и забыл, в чем там дело было.
— Так вот, — продолжал Ханукка. — Донос твой — лживый, и ежели ты будешь на нем настаивать, то… — Он чиркнул рукой по горлу.
— Я? Настаивать? Да упаси боже! — Бен Кубрат приложил руки к своей впалой груди. — Глупые слуги нехорошо сказали мне про Вергела, вот я и написал. Каюсь, не проверил, правда ли? Рад, что честным человеком оказался почтенный Вергел.
— Честнейшим! — Гость многозначительно поднял вверх палец. — Теперь дочь Вергела красавица Халиса — любимая жена каган-бека.
— Ах, вот оно что… Рад, от всей души рад за друга моего, Вергела!
— И вот еще что. — Ханукка словно невзначай отставил в сторону опустевшую чашу. По знаку бен Кубрата слуги проворно наполнили ее вином. — Каган-бек обижается на тебя, Ибузир, — одним глотком махнув полчаши, продолжал гость, теперь уже гораздо более благожелательно. — Давно ты не заходил к нему. А как приятно каган-беку было бы видеть одного из самых богатых купцов… как приятно получить достойный подарок. Через месяц в доме каган-бека праздник… Догадался, о чем я говорю, Ибузир?
Купец кивнул. Еще бы не догадался! Опять взятку вымогает эта толстая скотина, каган-бек Завулон. А ведь как хорошо они сотрудничали раньше, еще до интриг Вергела. Каган-бек давал охрану караванам бен Кубрата и, кроме оплаты, получал в подарок красивую рабыню. И никаких проблем со стражей, с налогами, с алчными тарханами. Теперь всё это будет у Вергела… Стоп! Ибузир чуть не подавился от внезапно осенившей его идеи.