«Окопная правда» Вермахта

Другие также высказывали мысли, очень напоминающие идеи Юнгера. «Люди умирают каждый день и каждый день восстают из мертвых», — писал Вольфганг Клюге, размышляя о понятии возрождения через войну, высказанном Юнгером. В одном из следующих писем он также упомянул: «Мы, принужденные идти по темной стороне жизни, больше цепляемся за красоту, чем те, кто ей обладает». Война подтверждает жизнь, а жизнь, как казалось Зигфриду Ремеру, подтверждает войну: «Но для нас война теперь стала формой жизни, которая, конечно же, полна опасностей, грязи и крови, но мы стоим посреди всего этого и в какой-то мере одобряем». Зигберт Штеманн также понимал войну «не как бегство от нашего полного страстей времени, но, скорее, как дверь, ведущую в него». Хайнцу Кюхлеру было «любопытно отправиться на войну с отношением, которое у нас должно быть: без ненависти, без страсти, без эмоций, с ней связанных. Но, несмотря на это, мы сражаемся». Позднее Кюхлер отмечал: «Война здесь [в России] ведется в полном смысле как война культур. Из наших поступков, сердец и совести, похоже, исчезли всякие следы гуманности».

На первый взгляд, юнгеровский «рабочий-солдат», так называемый «новый человек», которого прославляли в годы после Первой мировой, казался персонифицированным в безымянном солдате, выносившем на себе страшную повседневную военную жизнь и продолжавшем делать свое дело, несмотря на победы или поражения. Журнал «Сигнал», прекрасный образчик продукции военного времени, издаваемый пропагандистским аппаратом Йозефа Геббельса, хвастливо писал в 1942 году: «Создание нового типа воина, который отважно противостоит продуктам военных технологий, стало похвальным достижением немецкой пехоты 1918 года». Там же указывалось, что эти фронтовики «передали грядущим поколениям духовное наследие, науку и знание нового человека». Связать воедино так называемого «нового солдата» Второй мировой войны и прославленного солдата-окопника Первой мировой войны нацисты пытались настолько активно, что даже выпустили серию открыток, изображавших суровых, бесстрашных бойцов штурмовых групп 1918 года, несомненно, чтобы напомнить солдатам, что они выкованы из материала, овеянного легендами. И все же это изображение бесстрастных, эффективных воинов неспособно показать то сложное взаимодействие сил, которое служило мотивацией для солдат.

Хотя некоторые солдаты, казалось бы, поддерживали аргументы Юнгера о том, что современная война порождает бесчувственного, «конвейерного» солдата, человека, действующего в гармонии с машиной, но не имеющего достаточной идеологической мотивации, подобное отношение к немецкому солдату в целом было бы ошибочным. Типичный солдат не действовал, как робот, лишенный понимания конечной цели, а, напротив, опирался на широкий спектр ценностей. Фридрих Групе, сам фронтовик, после войны рассуждал: «Каким же образом, спрашиваю я себя, стали возможными невероятные достижения немецкого вермахта, если большинство молодых солдат думали только о том, как бы спасти свою голову?» Ганс Вольтердорф признавал: «Мы с головой окунулись в общенациональные задачи национал-социалистского идеализма, чтобы добиться освобождения». Антисемитизм, антикоммунизм, «жизненное пространство» — эти основные догматы нацизма были неразрывно связаны с пониманием немецким солдатом своего долга, своего места и роли в огромной военной машине.

И в самом деле, мнение, что Германия подвергается угрозе якобы существующего «еврейско-большевистского заговора», служило многим опорой, помогавшей перенести бремя войны. «Теперь евреи объявили нам войну повсюду, — писал ефрейтор А. Н. на следующий день после нападения Германии на Советский Союз. — Все, кто находится под пятой евреев, встали против нас единым фронтом. Марксисты дерутся плечом к плечу с финансовыми воротилами, как в Германии до 1933 года… Благодаря упреждающему удару, мы опять ухватили красных за нос… Мы прекрасно понимаем, что поставлено на кон в этой игре». Ощущение борьбы против коварного заговора подтверждает и рядовой Г. К.: «Мы… воюем с врагами всего мира, большевиками». «Великая задача, которая подвигла нас на борьбу с большевизмом, состоит в том, чтобы уничтожить проклятое еврейство, — громогласно заявлял ефрейтор К. Г. — Когда видишь, к чему привели евреи здесь, в России, только тогда и можешь понять, почему фюрер начал бороться с еврейством. Какие беды могли бы обрушиться на нашу родину, если бы этот грязный народ одержал верх?»

Такое уравнивание марксизма и еврейства — чистой воды нацизм, но эта формула регулярно повторялась в солдатских письмах. «Мы с Адольфом сражаемся с нашим величайшим врагом — Россией, — восклицал рядовой Ф. в стремительные дни побед июля 1941 года. — Значит, одно из моих желаний исполнилось, и я с радостью вступаю в эту богомерзкую страну. На этот раз мы положим конец этой силе, враждебной господу… Повсюду видны свидетельства еврейской, большевистской жестокости, в возможность которых я с трудом могу поверить. Вчера мы вошли в крупный город и проходили мимо тюрьмы… Внутри лежали 8000 убитых гражданских заключенных… Они были истреблены в кровавой бойне, устроенной большевиками перед отступлением. В другом городе — точно такая же жестокость, если не хуже… Представь себе, с какой силой все это взывает к отмщению, которое мы непременно свершим». Даже солдаты, на первых порах относившиеся с недоверием к нацистской пропаганде, говорившей о грозящем нападении Советского Союза, признавали, как это сделал один из них в письме родителям: «Если до сих пор я воспринимал заявления правительства довольно скептически и критически, то сегодня я могу полностью подтвердить правдивость этих утверждений».

Внушенная идеологией расистская враждебность в сочетании с идеей превентивной войны нередко порождала странное ощущение облегчения, смешанного с убеждением в необходимости выполнения поставленной задачи. «Немецкий народ в большом долгу перед фюрером, — утверждал один ефрейтор в середине июля 1941 года. — Если бы звери, с которыми мы здесь воюем, пришли в Германию, начались бы такие убийства, каких не видывал свет. Если Советы уже убили несчетные тысячи собственных граждан, то что бы они сделали с немцами? Никакая газета не сможет описать того, что я видел. Это почти невероятно… И когда кто-нибудь в Германии читает «Дер Штюрмер» и видит фотографии — это всего лишь небольшой пример того, что мы здесь видели, и тех преступлений, которые совершили евреи. Поверь мне, даже самая падкая на сенсации газета публикует лишь часть того, что здесь происходит». Для рядового М. М. цель войны стала самоочевидной в тот момент, когда он понял, «что случилось бы с нашими женщинами и детьми, если бы эти… русские орды вторглись на нашу землю. Здесь у меня была возможность понаблюдать за этим грубым и презренным народом. Хвала господу, их планы были сорваны, и они не смогли сжечь и разграбить нашу родину». Более того, ефрейтор В. Ф. в ноябре 1941 года утверждал: «Необходимо совершенно уничтожить большевизм, потому что, если бы эти зверские орды солдат обрушились на Германию, все германское было бы уничтожено». «Война с этими недочеловеками, которых довели до исступления евреи, не только была необходима, но и началась как раз вовремя, — заявлял Карл Фухс. — Наш фюрер спас Европу от неизбежного хаоса.

Вы, оставшиеся дома, должны всегда помнить о том, что случилось бы, если бы эти орды захватили нашу страну. Невозможно даже представить себе такие ужасы».

Такие утверждения не были единичными. В письме с фронта в середине июля 1941 года Фред Фальнбигль утверждает: «Мы были вынуждены вступить в войну с Советским Союзом. Если бы мы выжидали или если бы эти звери сами напали на нас, то оставалось бы рассчитывать только на милость божью. Даже самая страшная смерть для них слишком хороша. Я рад оказаться здесь, чтобы положить конец этой кровожадной системе». Один из солдат признавал, что бои тяжелы, но «тем, кто остался дома, солдаты могут сказать только, что Адольф Гитлер спас Германию и всю Европу от Красной армии». Другой солдат задумывался: «Что случилось бы с культурной Европой, если бы эти дети степей, отравленные и опьяненные ядом разрушения, эти подстрекаемые нашими врагами недочеловеки вторглись в прекрасную Германию?» «Каждый солдат увидел чуждый характер большевизма и знает, что случилось бы, если бы он пришел в Германию», — заявлял один солдат в письме к матери. «Слава богу, немецкий народ теперь набрался выдержки и сил и дал фюреру средства, необходимые ему, чтобы защитить Запад от гибели, — пришел к заключению гауптман Э. П. — То, что не смогли бы разрушить азиатские орды, уничтожила бы ненависть и мстительность евреев». То, что первоначальный страх перед смутным «еврейско-большевистским заговором» начал уступать место реальной озабоченности о возможной мести со стороны евреев, показывает, что часть простых солдат осознавала ужас преступлений, совершавшихся во имя нацистской идеологии против еврейского населения Восточной Европы. Ефрейтор Г. Г. признался: «Сражение идет, скорее, не между странами, а между двумя фундаментально различными идеологиями».