Черный престол

— Ох, и ночка была, — отвязывая лодку, хмуро пожаловался мужик. — Глаз не сомкнул. Всю-то ноченьку кошка какая-то мявкала, змеюга.

— Кошка? — Старуха почмокала губами. — Эвон что... И я сквозь сон мяв тот слыхала, да думала — помстилось. — Она задумалась. Потом взглянула на рыжебородого: — Кошка — зверь, в хозяйстве нужный. Вот что, Кориславе. Сбегай-ка в ту деревеньку — ведь там она где-то ходит — да слови. Мясца вон в туесе возьми, да примани.

— Кошку? — Рыжебородый пожал плечами. — Как скажешь, хозяйка. Мешок дай только.

— Возьми, Кориславе...

Он вскоре вернулся... неся на плече стонущего мозглявого мужика.

— Это что еще? — удивленно посмотрела на него бабка. — Кошка?

— Выходит, она, — с усмешкой кивнул Корислав, не подозревая даже, что был сейчас недалек от истины.

Так вот и очутились они в усадьбе старой ведьмы Гиздимеи. Истома Мозгляк да Вятша с Порубором. Окромя них, на усадьбе жила немая дебелая девка по кличке Корова — она и в самом деле в основном возилась с коровами да козами — ну и рыжий мужик Корислав, с началом осени предпринявший неудачную попытку сбежать.

Фокус колдуньи со змеями произвел большое впечатление на отроков, но не на Истому. Уж тот-то на свете пожил да постранствовал, много чего повидал, в отличие от глупых доверчивых отроков. К бабкиному колдовству он отнесся скептически, и не только потому, что и сам когда-то использовал змей против Хельги. Нет, заговорить змей, оно, конечно, можно вполне, особенно если сильный колдун, а бабка, судя по всему, была ведьмой не из последних. Но не в заговоре тут было дело. Ночью после побега Корислава глаз не сомкнул Мозгляк, всё думал. И услыхал донесшийся с улицы тележный скрип и голоса мужиков, отчетливо слышные в ту тихую безлунную ночь.

— Встречай беглеца, матушка Гиздимея, — с хохотом крикнул кто-то из приехавших. — Судя по ошейнику — твой.

— Мой, мой... — недовольно протянула разбуженная колдунья. — Сколь хотите?

— По-всегдашнему — три куны.

— Три куны — то за живого, не за мертвого. За мертвого — две.

— Ну, давай две, — покладисто согласились мужики. — Да поскорей неси, нам в обрат ехать надо. Да, еще вот, Никодим-огнищанин баял — хорошо б ты наколдовала вёдро. А то всё дожди, дожди, а он, Никодим-от, еще со жнивьем не управился.

— А неча садить столько! Очи-то у Никодима завидущи.

— Так что ему передать-то? Будешь колдовать?

— Буду. Только опосля первого же ясного дня пускай приведет мне на двор козу аль овечечку.

— Скажем, матушка. Ну, прощевай. Жаль, работников у тя мало, чаще б бегали — чаще мы были с кунами!

— Типун вам...

Глухо заскрипели ворота.

Так вот в чем тут дело! Истома усмехнулся. Не в колдовстве вовсе, не в змеях и ошейниках. Нет, как раз в ошейниках, — видно, у бабки договор с местными, чтоб, как увидят кого в ошейнике, ловили или живота лишали. Ну, всё правильно. Откуда ей еще работников взять, как не обманом да хитростью? Так многие делали — друзьями прикинутся, заманят, потом оглянуться не успеешь, как уж вместо свободного людина зависимым рядовичем станешь или закупом, а потом, глядишь, и полным — обельным — холопом. Многие так поступали, многие. И не только князья да бояре, но и простые людины тоже. А как же? Работники-то, чай, всем нужны. А попробуй-ка, сторгуй на рынке хорошего раба, работящего да смирного, — намаешься торговаться!

Быстро разобравшись во всех ведьминых хитростях и попробовав снять ошейник — не удалось, бабка ковала на совесть! — Истома Мозгляк решил пойти другим путем — путем завоевания полного хозяйкиного доверия, тем более после побега и гибели Корислава та осталась без помощника-управителя, ну, не считать же за таковую глупую немую девку.

Действовал толково, ловко — то здесь, по дому, что без спросу подправит, то там работящий вид примет, то подгонит, покричит на работничков нерадивых — Порубора да Вятшу. А те уж бабку боялись — страшной колдуньей считали.

Так через недельку уже и стал Истома незаменимым ведьминым помощником, даже отдельное жилье получил — полуземлянку, узкую да темную, впрочем, светлые терема только у князей да богатых бояр были, так в них и горницы прозывались «светлицы». А упрочив свое положение, принялся Истома рассуждать о побеге. Умен был — пришедшую в башку идею на одном нахальстве бежать отмел сразу (помнил судьбу предшественника) — места за урочищем людные были, охотников да рыболовов хватало, враз по ошейнику бы признали, а кому ж не охота заработать три куны? Или хотя бы две. Две даже и лучше — забот меньше. Пронзил стрелой побегушника, кинул в телегу, да и поехал к ведьме за кунами. Не заработок — сказка.

Впрочем, не одна Гиздимея такая умная, бояре некоторые точно так же делали, да и людины, у кого серебришка хватало. Ну, а у кого не хватало, тот сбежавших работничков сам и ловил, в меру сил и способностей. Правда, у кого грамота какая была или послухи о том, что сбежавший и вправду его холоп или там закуп, — тому и князь мог помочь в розысках, а как же, на то он и властелин и установленного порядка радетель!

Сильно задумался Истома. Бежать — оно, понятно, надо, да как? Половчее бы что придумать. А вообще, да чего тут думать-то? Как людишки местные бабкиных беглецов определяют? Верно — по ошейнику. Так вот, его расковать бы... Одному не справиться, помощник нужен. Порубор? Вятша? Вятша посильнее, да уж больно зыркает зло. И помнит его, Истому, по острожку сгоревшему, поди и дружку своему рассказал. Да дружок-то его хлипковат, такого прижать чуть — всё, что хочешь, исполнит. С собой его тащить придется, как ошейник раскует, не бросать же здесь — хай подымет. Хотя... можно и не тащить — стукнуть по башке чем тяжелым, да хоть и кузнецким молотом. Только сперва Вятшу-«волчонка» куда-нибудь деть... Да на цепь и посадить, пущай сидит, пес. Только не тянуть со всем этим, осень на дворе, это пока сухо да тепло, седмица-другая, и польют дожди, задует холодный ветер, раскиснут дороги, превращаясь в грязное месиво. Пойди-ка тогда убеги, попробуй. Нет, ежели решаться, то сейчас, ни на миг не медля.

Между тем наступил вечер. Похолодало, но дождя, слава богам, не было, а на закате, за лесом, алела чистая полоска зари. По всем приметам, и завтра должно быть солнечно.

Закончив работу, парни вылезли из глиняной ямы и, тяжело дыша, упали на траву. Едва поднялись, когда услыхали скрип телеги — то ехала за глиной бабка Гиздимея.

— Уж потрудились, работнички, — сдержанно похвалила она, зорко следя за погрузкой.

Когда телега доверху наполнилась глиной, взяла под уздцы лошадь — повела, поставив сзади отроков — подталкивать — под присмотром Истомы. А тот и рад, намахался кнутом, выказывая преданность, немало зарубок от его плети осталось в этот вечер на спине Вятши, а вот Порубора щадил Мозгляк, пару раз всего и ожег, да следил внимательно, как тот оглядывается, испуганно и часто, как вжимает голову в плечи под каждым посвистом бича.

— Боишься? — довольно шептал Истома. — Это хорошо, что боишься.

После того как парни поели, он подскочил к хозяйке. Поклонился:

— Хорошо б, матушка, Вятшу-отрока сковать на ночь. Уж больно он глазищами зыркает, как бы не убег.

— Чай, не убежит, — добродушно хмыкнула ведьма. — Корислава судьбу помнит. — Она покопалась кривым ногтем во рту, вытаскивая застрявшие меж зубов остатки мяса. Потянулась, посмотрела на вызвездившее небо, зевнула: — Инда пора и почивать. Девка-то подоила ли коров?

— Сейчас проверю, матушка!

— Погодь. — Гиздимея засмеялась. — Экий ты неугомонный. Покуда бежать не решил. И ты не так ли мыслишь?

— Некуда мне от тебя бежать, матушка! — пал на колени Мозгляк. — Признаюсь те, как на духу, ищут меня в Киеве, еле упасся. Не ты б — точно убили.

— Да уж, — согласно кивнула старуха. — Головенку-то тебе пробили знатно. Болит?

— Ой, как болит, хозяюшка, — солгал Истома. — Особливо к дождю.