Страница 53 из 58
— На левом фланге движение, — слышу тревожный крик начальника оперативной части капитана 3 ранга Бабурина.
— Значит, живы наши соседи, — радуется Ищенко.
— Живы-то живы, но они отходят, — с тревогой замечает Бабурин.
Да, это действительно так. Подразделения нашего левого соседа — 386-й стрелковой дивизии — медленно перемещаются к Сапун-горе. Телефонная связь с ними нарушена.
Мы видим, как отчаянно дерутся наши друзья — красноармейцы. Винтовочным огнем, гранатами, штыками отбиваются они от врага, но слишком неравны силы. [218]
И гитлеровцы хоть и медленно, но теснят красноармейцев. Наш пятый батальон пытается помочь соседу. Филиппов организует фланговый ружейный и пулеметный огонь по прорвавшемуся на гору противнику. Немцы думали, что они сожгли все живое на склоне горы. Но они ошиблись. Батальон моряков живет и борется. Меткие очереди наших пулеметчиков заставляют немцев залечь. Тогда противник вновь обрушивает на окопы батальона огонь минометов и пушек, подтянутых теперь вплотную к Сапун-горе.
— Прочно удерживаю позиции, — по-прежнему спокойно докладывает Филиппов.
Но прорыв на левом фланге уже не прикрыть. Войска противника обтекают наши позиции. Их головные отряды прорываются в двух направлениях — на Корабельную сторону Севастополя и на Английское кладбище.
Приказываю первому батальону развернуть одну стрелковую роту, усиленную двумя станковыми пулеметами и взводом противотанковых ружей, фронтом к Ялтинскому шоссе.
И тут телефон замолчал. Проводная связь прекратилась со всеми батальонами и со штабом армии. Восстановить ее не удается. Снаряды падают так часто, что линии рвутся сразу в нескольких местах. Действует пока лишь радиосвязь.
В 14 часов командир четвертого батальона капитан Родин доносит по радио, что начал отход и наш правый сосед — 9-я бригада морской пехоты. Минометная рота батальона расходует остатки своего боезапаса по прорывающейся пехоте врага.
На склонах Сапун-горы продолжают сражаться два наших батальона. С наблюдательного пункта не разглядеть, что там делается: все скрыто в дыму. Сквозь грохот взрывов долетают до нас то лающие выкрики гитлеровцев, то протяжное раскатистое русское «ура».
Вопросительно смотрят на меня Ищенко и Бабурин. Что же дальше? Мы не сомневаемся в стойкости наших людей. Но знаем, что силы батальонов с каждой минутой тают и тают...
После нескольких попыток удается связаться по радио со штабом армии. Докладываю обстановку на участке бригады. Кончаю словами: продолжаем упорно удерживать [219] наш рубеж. Радиограмма принята, и чуть легче становится на душе.
В 15 часов получаем приказание командующего армией отойти на рубеж Максимова дача — хутор Николаевка. Противник уже подходит к бывшему английскому редуту «Виктория» и к развилке дорог на Ялту и Симферополь. Автоматчики врага просочились к шоссейной дороге в пятистах метрах от нашего командного пункта. Мы обойдены противником с обоих флангов. Запоздай распоряжение генерала Петрова, бригада оказалась бы в окружении.
Батальоны начинают отход на новый рубеж в 16 часов. Я выжидаю, когда мимо НП пройдут последние подразделения, но краснофлотец-связной кричит:
— Немцы!
В ста шагах от нас со стороны шоссе в развернутом строю показался взвод фашистских автоматчиков. Командую: «В ружье!» Огнем автоматов останавливаем фашистов и заставляем их залечь. Нас всего пятеро: я, Ищенко, Бабурин, радист и связной.
Осматриваюсь. В полукилометре от нас начинается Хомутова балка. Приказываю пробираться к ней. Отстреливаясь, по одному перебегаем к балке, чтобы оторваться от наседающего врага.
С беспокойством слежу за своими спутниками. Пробежав десяток шагов, каждый падает на землю, стреляет, потом вновь бежит. То и дело на пути вырастают фонтаны земли. Вокруг свищут пули. Теряем Бабурина. Еще через сотню шагов падает радист: он погибает от пули автоматчика. Неподалеку от него смертельно ранен наш связной. Мы остаемся с комиссаром вдвоем. Силы наши на исходе. Добежав до первой глубокой воронки, бросаемся в нее и лежим, никак не можем отдышаться.
Над самой землей с ревом носятся немецкие самолеты. Они охотятся за людьми. Один из «юнкерсов» замечает нас. Он пикирует над нашей воронкой. Нарастающий вой мотора и леденящий душу визг сирены сливаются с дробью пулеметной очереди. Седая паутина трассирующих пуль тянется вниз. Там, где пули впиваются в землю, возникают крохотные облачка пыли. Их ровная, словно проложенная по линейке, строчка стремительно приближается к нам. Кажется, сейчас эта струйка стали пронзит тебя. Невольно сжимаешься. Хочется [220] стать как можно меньше. Пули швыряют пыль в лицо, но нас не задевают. Самолет прерывает стрельбу, выходит из пике, разворачивается и снова устремляется к нашей воронке. Снова трещат его пулеметы.
Мы лежим с Ищенко рядом. Я смотрю в его широко раскрытые глаза, гневно следящие за самолетом.
— Саша, а ведь мы выживем. Вот увидишь, выживем. — Черные запекшиеся губы комиссара дрогнули в улыбке:
— А куда мы денемся. Ясно, жить будем. Нам еще нужно отплатить гадам за такие минуты.
Стрекот пулеметов внезапно оборвался. Догадываемся, что у фашистского летчика кончились патроны. Мы поднимаемся из воронки и бежим. Самолет носится над нами настолько низко, что мы видим злое лицо фашистского летчика и кулак, которым в бессилии он грозит нам.
Южнее Максимовой дачи выходим на огневую позицию нашей 76-миллиметровой батареи. Три орудия ее разбиты, около них лежат трупы краснофлотцев. Возле уцелевшего четвертого орудия суетится один боец-заряжающий. Мы с комиссаром помогаем ему. Втроем собираем последние снаряды, валяющиеся у замолкнувших орудий, заряжаем пушку, стреляем в сторону противника. Произвели двенадцать выстрелов. Больше снарядов нет. Противотанковой гранатой уничтожаем последнее орудие батареи и идем дальше. Вскоре мы оказываемся у полуразрушенного здания госпиталя на Максимовой даче.
Так закончился врезавшийся нам на всю жизнь день 29 июня 1942 года. От бригады осталась горстка людей. Геройски сражавшийся под командой молодого капитана Филиппова пятый батальон почти весь погиб на склонах Сапун-горы. Храбрецы из первого батальона капитана Попова, десять часов сдерживали до полка пехоты противника у Ялтинского шоссе. Четвертый батальон капитана Родина, неоднократно переходивший в контратаки у высот Карагач, уничтожил несколько сотен фашистских солдат. Противник дорого заплатил за Сапун-гору.
Сейчас передо мной полтораста матросов — все, что уцелело от трех батальонов. Собираю их в одну роту. [221]
Под командой капитана Минчонок она утром занимает оборону в истоках Хомутовой балки.
Покидаем наш командный пункт на Максимовой даче. Тыловую группу возглавил полковник Кольницкий. Вместе с ним следуют капитан 1 ранга Евсеев и полковник Будяков. Погрузив на машины раненых и самое ценное из штабного имущества, они отправляются в Севастополь.
Старший сержант Григорий Кульчинский со своим отделением из пяти краснофлотцев обходит все помещения и землянки в районе КП: не остались ли раненые. За забором казармы разведчики слышат незнакомую речь. Обида взяла моряков: в землянке, которая еще вчера была их домом, теперь расположились фашисты.
— Не бывать им в Севастополе! — зло шепчет Кульчинский.
Он взводит гранату, бойцы следуют его примеру. Моряки подползают к забору. По сигналу своего командира разом бросают гранаты в землянку. Слышатся взрывы, а вслед за ними крики и стоны вражеских солдат.
— Теперь можем уходить, — говорит Кульчинский.
Мы оказываемся в балке Делегарди, недалеко от вокзала. Здесь располагаются взвод связи под руководством старшего лейтенанта Петра Михайловича Харченко и последняя наша 76-миллиметровая батарея под командованием старшего лейтенанта Иванова — две пушки и сто снарядов.
Ищенко побывал в роте, отбивающейся от врага, обошел артиллеристов. Возвращается ко мне молчаливый, грустный.
— Что будем дальше делать, товарищ генерал?