Мы отстаивали Севастополь

— Может быть, повторишь «минную дегустацию»? — спрашиваю с улыбкой.

— Нет уж, хватит, — комиссар шевельнул ногой и застонал. — Все-таки противная штука. Ночей не сплю.

— Поправляйся, Николай, и не спеши. На фронте [161] пока спокойно. А мне пора идти: через час у меня занятие с командирами батальонов.

— Ты и комиссаров прихвати, пускай учатся, как лучше воевать.

Ехлаков очень ревностно относится к боевой подготовке политработников. Сам всегда стремится в бой и не любит таких, которые пытаются отсидеться во второй линии.

На другой день Ехлаков вдруг появился в бригаде. Пришел ко мне, опираясь на палку:

— Не могу больше лежать в госпитале, долечусь у себя в санчасти: из нее, если потребуется, я в любое время уйду.

— Ну что же, если ты такой неугомонный, лежи у нас. Отберем у тебя штаны и сапоги, без них все равно никуда не уйдешь, — пригрозил я.

В марте к нам прислали капитана 1 ранга Евсеева. Я его знал по совместной службе в севастопольском гарнизоне. Перед войной он был командиром учебного отряда. В последнее время работал в штабе флота на Большой земле, чем-то там провинился, и его с понижением направили на фронт. Я не интересовался, чем он проштрафился. Что бы там ни было, но мы получили человека, солидного по званию, образованию и опыту работы. Предложил ему должность офицера оперативной части штаба бригады. Евсеев охотно согласился.

— Только вот одеться вам, Александр Киприанович, придется в защитную армейскую форму, — предупредил я.

— А подберете на мой рост? — усомнился Евсеев. Высокий, широкоплечий, он головой упирался в потолок землянки.

— Найдем!

В землянку, прихрамывая, вошел комиссар Ехлаков. Знакомлю его с Евсеевым.

— Слыхал, слыхал, — пожав ему руку, улыбнулся комиссар. — Грехи «замаливать» к нам? Поможем тебе, у нас коллектив дружный, один за всех и все за одного.

Капитан 1 ранга облачился в гимнастерку и брюки-галифе, в кирзовые сапоги, отпустил небольшие рыжие усы. Внешне он стал выглядеть армейским офицером из запаса. Но, как и все наши матросы, под гимнастеркой носил тельняшку и, чтобы были видны ее голубые полосы, [162] ворот держал расстегнутым. Зовут его теперь «товарищ полковник». Вначале он не сразу отзывался, когда к нему так обращались, но постепенно привык. Вскоре в бригаде все узнали высокого, сутуловатого «морского полковника», который с утра до вечера ходит по передовой, все выспрашивает, всем интересуется, вникает в каждую мелочь. Это исполнительный и старательный работник. Начальник штаба А. Я. Кольницкий им доволен.

Изредка мы бываем в своем тылу, на Максимовой даче, которая считается нашим запасным командным пунктом. Здесь располагаются политотдел, строевая часть штаба, финансовая часть, медицинская служба бригады с лазаретом, офицерская столовая, клуб, типография газеты, авторота. В городе, на территории зенитного училища, остались лишь продовольственная и вещевая службы и всевозможные мастерские.

Как-то мне на наблюдательный пункт позвонил Ехлаков:

— Командир, что слышно на передовой?

— Ничего освоенного, потихоньку постреливаем.

— А ты знаешь, какие у нас пельмени будут на обед? Сам пробовал фарш — пальчики оближешь. Исключительные пельмени. Приезжай.

— Ладно, соблазнил. Приеду.

Мы с Федоровым направились к машине. Шофер Лукьянцев уже прогрел мотор.

— На Максимову дачу! — приказываю ему. — Комиссар звонил, говорит, пельмени сибирские к обеду готовятся.

— У нашего комиссара все сибирское: пельмени сибирские, песни сибирские, ухватки сибирские, — перечисляет Лукьянцев. И шутливо добавляет: — Правда, последнее время кое к чему и кавказскому склонность наблюдается.

Догадываюсь, на что намекает мичман. Холостяк Ехлаков часто заглядывается на Асю Гасанову.

Машина быстро домчала нас до Сапун-горы. По привычке обвожу взором наш фронт. Немцы молчат.

В столовой вестовой уже накрывает стол. Из кухни доносится аппетитный запах сибирских пельменей. Внезапно со стороны фронта послышались частые орудийные выстрелы. Начальник штаба Кольницкий докладывает по телефону, что против второго батальона капитана [163] Гегешидзе, на участке Итальянского кладбища, немцы перешли в наступление.

Выбегаем из столовой, садимся в машину. Лукьянцев на предельной скорости гонит к горе Гасфорта. Федоров, трясясь на заднем сиденье, ахает: позабыл захватить наши каски.

— Перестань, — останавливаю его причитания. — Может, уж и гору мы потеряли, а ты по каске плачешь. Смотри, какая там перепалка идет.

— Ты бы лучше по пельменям горевал, — ворчит Лукьянцев. — Так и не отведали мы их.

На горе Гасфорта вспыхивают огоньки разрывов, клубы черного дыма тянутся к небу.

Все отчетливее слышна ружейно-пулеметная стрельба. Останавливаемся у разрушенного хутора при повороте с Ялтинского шоссе на Чоргун. Мы с Федоровым бежим к высоте. Пока добираемся до окопов, бой стихает.

Гегешидзе, потный, возбужденный, докладывает, что в 13 часов немецкие батареи открыли огонь по нашему переднему краю. После короткой артиллерийской подготовки пехота противника бросилась на наши позиции. Командир шестой роты старший лейтенант Фирсов поднял свою роту в контратаку. Капитан Гегешидзе приказал открыть огонь минометной батарее, а затем включились в бой тяжелые минометы дивизиона Волошановича. Пока Фирсов и его бойцы отбивали натиск врага, Гегешидзе подвел из второго эшелона четвертую роту и ударил немцам во фланг. После жаркой стычки гитлеровцы отошли, оставив более пятидесяти трупов. Наш батальон потерял пять человек убитыми и десять ранеными. Погиб старший лейтенант Фирсов, отважный, волевой командир. В своей неизменной кубанке, подвижный, решительный, с острыми усиками на загорелом лице, он был очень похож на легендарного Чапаева. Краснофлотцы так и говорили о нем: «Наш Чапаев». Бойцы шестой роты и все мы тяжело переживаем эту утрату.

Я надолго теряю вкус к сибирским пельменям. Так и кажется, что, не будь их, проклятых, все сложилось бы иначе. Находясь на командном пункте, я бы своевременно принял меры. Тогда, возможно, и Фирсов остался бы жив.

Да, и в период затишья нужно быть начеку. Малейшая неосмотрительность чревата бедой. Фронт стабилизировался, [164] а бои идут. Гибнут люди. Мы похоронили героиню Севастопольской обороны пулеметчицу 25-й Чапаевской дивизии Нину Онилову, ласково прозванную бойцами Анкой, в честь прославленной пулеметчицы времен гражданской войны. Чуть позже севастопольцы со скорбью проводили в последний путь командующего авиацией флота Героя Советского Союза Н. А. Острякова и прибывшего из Москвы генерала авиации Коробкова. И многих других командиров, краснофлотцев и красноармейцев потеряли мы в эти дни так называемого затишья.

Все понимают, что впереди тяжелые испытания. И фронт, и город готовы ко всему. Севастополь помогает своим защитникам, чем может. Мы проверяем продукцию севастопольских заводов — минометы и мины к ним — непосредственно на переднем крае. Конструкторы и мастера приезжают к нам, и мы в их присутствии стреляем из изготовленного ими оружия по противнику. Впрочем, рабочие и на заводах трудятся под огнем, на станках, которые приходится восстанавливать после каждого обстрела. Не хватает инструмента, материалов. В таких условиях трудно рассчитывать на высокую точность изготовления. Но моряков не смущают некоторые недоделки. Если мина туго входит в ствол, вооружаются напильником и подгоняют ее тут же на огневой позиции, а если мина слишком свободно проваливается, то наматывают сальник из пакли. Мы заботимся только об одном: накопить побольше боеприпасов.

Излишняя запасливость чуть не подвела нас. Однажды в стороне от нашего участка послышался грохот. Мы и внимания особого на него не обратили, думали, что это нас не касается. Но вдруг доносят мне, что рвутся снаряды на нашем артиллерийском складе за французским кладбищем. Тотчас же едем туда. Оказалось, шальной вражеский снаряд поджег наш оклад. Пожар быстро потушили, боезапас вывезли, но раскрылась наша тайна. Дело в том, что этот склад мы прятали от всех. Наш предприимчивый начальник артснабжения капитан Авшович сумел раздобыть столько снарядов, что решил часть их припрятать про запас. Так и возник «нелегальный» склад за французским кладбищем.