Страница 119 из 126
Правда, моряки не испытали в тихую погоду священного трепета при виде зеленых морских просторов, покрытых как бы вынесенной речной травой с ползающими по стеблям ракообразными «чудовищами» (а на самом деле водорослями «саргасса», давшими название Саргассова моря этой части Атлантики). Но жуткое чувство внезапно охватило добровольных спутников Колумба. И эти сорвиголовы и смельчаки готовы были от безотчетного ужаса спасаться неизвестно от чего и куда, броситься хоть за борт.
Но у борта они застывали, словно парализованные, не в состоянии занести ногу для прыжка. Они смотрели друг на друга выпученными, вылезающими из орбит глазами, мотая отяжелевшими головами с вздыбленными, словно наэлектризованными волосами.
Адмирал видел невероятное превращение своих отчаянных спутников, всегда готовых на любое опасное дело. Было от чего и ему самому потерять самообладание, но он нашелся. Оказывается, он предвидел!..
Сбежав по трапу на нижний ярус, он приказал что-то пажу де Сольедо. И тот, словно взорвавшись, пошел по палубе в неистовой пляске.
Эта нелепая с виду выходка все же увлекла за собой наиболее видных соратников адмирала: прежде всего «маэстро» корабля (его шкипера), силача-великана Хуана де ла Коста и неразлучного с ним «пилота» (штурмана). Им была темнокожая Паралесо Ниньо. Быстрая, гибкая, она снискала себе прозвище «Крошка», необычайно подходившее к ней.
Все трое на глазах адмирала и перепуганной команды сотрясали палубу в ураганном плясе. Адмирал, посмеиваясь, любовался ими, сравнивая их ураганные движения с другим, невидимым и далеким, отзвук которого, как утверждали знатоки моря, мог вызвать беспричинный ужас у людей. Ужас, да не у всех!
Адмирал незаметно для себя даже притопывал больной ногой. Сто тысяч дьяволов и одна ведьма! – подзадоривал он сам себя. – Вот это пляс! В былые времена ему могли бы позавидовать черные бесовки африканских джунглей или краснокожие воины у победного костра, исполнительницы танца живота с тихоокеанских островов и исступленные фанатики шествия шахсей-вахсей, мусульмане-шииты.
Всем им далеко, думал адмирал, до грузно притопывающего, готового проломить палубу гиганта и порхающих вокруг него невесомых теней, одной – воплощению легкости и изящества со шляпой в перьях, другой – знойного порыва и движения.
Христофор Колумб и сам бы примкнул к ним, а не только притопывал бы в такт, если б не нога, поврежденная при спасении товарища, когда тот сорвался в пропасть при восхождении на одну из альпийских вершин.
Кроме Колумба, никто не знал, что уши пляшущих по адмиральскому приказу заблаговременно были заткнуты смолой и танцоры подчиняются лишь движениям темной руки Ниньо, бьющей в бубен.
Остальные моряки, не отдавая себе отчета в происходящем, невольно увлеченные заражающим танцем, начинали непроизвольно двигаться в такт бубну, постепенно как бы пробуждаясь от кошмара.
В древности танец «тарантелла» спасал от ядовитых укусов тарантула, заставляя быстрее течь кровь по жилам, способствуя борьбе организма с ядом. Теперь же танец, воздействуя на пораженную психику членов команды, отвлекал их от угнетающих ощущений. Победив ужас, танец уберег команду от участи экипажей, неведомо почему покидавших корабли в этой части океана, тайна вод которого изучалась столетиями.
Христофор Колумб велел теперь всем заткнуть уши смолой. Паж де Сольедо, разносивший смолу, с огорчением смотрел на свои нежные, перепачканные смолой руки, думая, чем бы их отмыть.
Между тем паника, вызванная запредельными, действующими на психику отзвуками далекого шторма (пять-шесть герц!), улеглась.
Дав о себе знать издалека, шторм все же и сам пришел к испанским кораблям.
Закрученный над океаном исполинский вихрь, в центре которого стояла обманчивая тишина, когда не хлопают бессильно повисшие паруса, пронизанная неслышными для слуха, ио губительными колебаниями (инфразвуками!), сдвинулась и задела своим «ободом» флотилию Колумба.
Несущиеся с непостижимой скоростью потоки воздуха рванули паруса, заставили задрожать каравеллу, готовую ринуться против волк, но сразу же потерявшую из виду обе сопровождающие «Санта-Марию» каравеллы. Им предстояло выстоять в борьбе с взбесившейся стихией в одиночку.
Рвались стародавние косые паруса. Вздымались перед бушпритом мраморные горы с пенными гребнями у самых осевших к воде черных туч. Гул, свист, скрежет, грохот разламывал черепа. Но страха у моряков Колумба теперь уже не было, хотя шансы на спасение каравеллы были ничтожны.
Колумб, как никто другой, понимал это.
Теперь и предстояло всем его товарищам, как и ему самому, показать черты характера, достойные «подвига зрелости».
На вантах над ревущими волнами повисли юные моряки, убирая паруса. Пенные брызги хлестали их по лицам.
Великой традицией молодежи двадцать пятого века стало знаменовать вступление в жизнь «подвигом зрелости». Его совершали и в космосе во время полетов к другим планетам, и штурмуя недоступные горные вершины, и в лыжных походах к обоим полюсам Земли, или участвуя в Великих Стройках Тысячелетия, призванных вернуть планете изначальную красоту и пышность ее природы.
В равной мере «подвигом зрелости» считалось и заманчивое повторение славных деяний предков (разумеется, в точно таких условиях, в которых они когда-то совершались!). И потому в 2492 году, спустя тысячу лет после открытия Америки, смельчаки взялись повторить плавание Христофора Колумба на таких же, как у него, утлых суденышках и без всяких средств связи, полагаясь лишь на собственное мужество. Примером для них служили знаменитые плавания пятьсот лет назад ученого и романтика двадцатого (столь далекого!) века Тура Хейердала с товарищами, пересекших на плоту Тихий океан и на тростниковых лодках египтян и шумеров Атлантический и Индийский.
Молодые энтузиасты были романтиками и, ступив на борт сделанных по древним образцам суденышек «Санта-Мария», «Пинта» и «Ниньо», приняли исторические имена открывателей Нового Света.
Так невозмутимый двадцатилетний болгарин Христо Колев стал Христофором Колумбом, а прелестная полька, восемнадцатилетняя Ванда Сельедская – пажом де Сельедо. Их друг по альпинистским походам добродушный увалень с Балатона, где он вырос, по его словам, «под парусом», Иштван Коча превратился в «маэстро» корабля под именем Хуана де ла Коста. «Пилотом» же «Санта-Марии» стала готовая пойти за венгром хоть в пучину морскую шестнадцатилетняя, огненная по характеру кудрявая кубинка, тонкая и гибкая, как тростинка родных сахарных плантаций, белозубая, темнокожая крошка Нинетта Перелокья, решившая приплыть на каравелле вместе с другом на Кубу к родителям. Для экипажа она значилась, как и тысячу лет назад, Паралонсе Ниньо, «младший брат» капитана самой маленькой из каравелл «Ниньо».
Многие из добровольцев откликнулись на призыв Всеевропейского Союза Коммунистической молодежи повторить открытие Америки и отправились с «Колумбом», наэлектризованные «страшными рассказами» о Бермудском треугольнике, который предстояло каравеллам пересечь.
Веками исследовались эти места, и сотки лет не было окончательного ответа на то, что же было причиной исчезновения кораблей и самолетов, терявших ориентировку и радиосвязь. Упрямое человечество век за веком приносило в жертву ненасытным загадочным силам множество жизней. И невозможно было опровергнуть антинаучные гипотезы о существовании якобы в этом месте земного шара «базы инопланетян», способных переводить корабли и самолеты в некое высшее измерение, откуда порой они и возвращались с часами, отставшими на десятки минут, даже не подозревая о случившемся, но по большей части исчезая совсем.
Страстным защитником этих гипотез был Иштван Коча и, конечно же, преданная ему темпераментная Нинетта.
– С тобой рай хоть в шалаше, хоть во дворце, хоть в инопланетном зоопарке, – смеялась она.
– Чтобы на нас там глазели «мозги на щупальцах», – на полном серьезе отвечал Иштван.