На мостике тральщика

Мы буксируем болиндер, а морской буксир следует замыкающим. Идем средним ходом. Через несколько часов Опара докладывает, что с помощью команды баржи заделаны все крупные пробоины и поступление воды почти прекратилось. Нашим морякам пришлось работать в тяжелых условиях: трюмы баржи до отказа загружены боевой [68] техникой, дает себя знать и сильная качка. Выражаю группе Опары благодарность за умелые действия.

В Севастополь приходим утром 7 ноября. Когда ошвартовались у пирса, на борт тральщика поднялся контрадмирал Фадеев. Он объявил благодарность всему личному составу.

Савощенко тут же направился в политотдел. Оттуда он принес газеты с докладом И. В. Сталина о 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. А к вечеру мы узнали, что в Москве на Красной площади состоялся традиционный парад войск. Нашей радости нет границ. «Не бывать фашистам в нашей столице Москве! - заявляют моряки «Щита». - Наступит срок - и на нашей улице будет праздник!»

Поздно вечером мы с комиссаром обмениваемся впечатлениями дня. Возбужденный Никита Павлович обнимает меня и с присущей ему страстностью говорит:

- Ну, командир, сегодня у нас с тобой и у всего экипажа сил и энергии втрое прибавилось! Вот что значит слово и дело партии!

В первой половине декабря «Щит» принимал активное участие в проводке в главную базу боевых кораблей и транспортов с войсками, боеприпасами, продовольствием, топливом. В этот период из резерва Ставки в Севастополь была переброшена 388-я стрелковая дивизия и большое число маршевых подразделений (около шести тысяч человек).

С моря главную базу флота прикрывали мощные минные заграждения. Корабли и суда могли проходить лишь по узким фарватерам. Но с приближением линии фронта к Севастополю эти фарватеры оказались под воздействием вражеской авиации и артиллерии. В ночное же время движение по ним затруднялось еще и тем, что все маяки и навигационные огни были погашены. В период осенне-зимних штормов на фарватерах возросла к тому же минная [69] опасность: мины срывались с минрепов и свободно плавали на поверхности моря. От этих мин наибольший урон, к сожалению, несли мы сами.

Вот в таких условиях и возникла острая необходимость в проводке тральщиками боевых кораблей и транспортных судов по узким проходам между минными полями.

Для встречи кораблей и судов тральщик выходил из Севастополя с наступлением темноты и возвращался перед рассветом. Так как днем экипаж не всегда мог отдохнуть - систематические авиационные налеты и артобстрелы требовали постоянной боевой готовности, - проводкой судов поочередно занималось, как правило, несколько тральщиков. Чаще других эту работу выполнял БТЩ № 27, которым командовал Адольф Максимович Ратнер.

Обычно тральщик встречал идущие в Севастополь транспорты и боевые корабли у подходного буя фарватера номер три. У этого буя слабый мигающий огонь, сам же фарватер состоит из двух колен, а в точке поворота стоит неосвещенная веха. От всего экипажа тральщика, и в первую очередь от его командира и штурмана, требовалось большое искусство, чтобы провести суда точно по оси фарватера.

Днем «Щит» чаще всего отстаивался в Стрелецкой бухте, а вечером меня вызывал к себе начальник штаба ОВРа капитан 2 ранга В. И. Морозов. Владимир Иванович каждый раз проводил краткий инструктаж. Он неторопливо объяснял, когда и кого нам предстоит встречать, какие произошли изменения в обстановке на сухопутном фронте и на морском театре, сообщал специальные опознавательные сигналы, сведения о состоянии моря и прогноз погоды.

Бывало, что в одну ночь приходило несколько караванов и отдельных судов. В этом случае мы вместе с Владимиром Ивановичем рассчитывали время выхода тральщика для встречи каждого из них. [70]

Возвратившись на корабль, я обычно собирал накоротке командный состав. Доводил до него задание. Затем надевал меховой реглан и поднимался на ходовой мостик.

На фарватеры мы выходили в любую погоду, даже радовались, если ночь выдавалась пасмурная. Штурман Чуйко и его подчиненные делали все, чтобы тральщик мог благополучно и вовремя достигнуть места встречи с кораблем или транспортом. А надо сказать, что пройти в полной темноте по узкому коридору, пролегающему между минными полями, дело далеко не простое.

Придя в подходную точку, мы открывали радиовахту на ультракоротких волнах и ходили переменными курсами около буя, вблизи минного поля. Стопорить машины было нельзя: каждое мгновение могли появиться вражеские торпедные катера или подводные лодки. На ходу легче уклониться от торпеды. Расчеты орудий и пулеметов постоянно находились в полной боевой готовности. На верхних боевых постах несли вахту наблюдатели. У каждого из них имелся свой сектор наблюдения за воздухом и морем. При обнаружении плавающей мины наблюдатель резко свистел. Если мина показывалась слева - раздавался один свисток, если справа - два свистка, а когда прямо по курсу - три свистка. Услышав сигнал, я тут же маневрировал, чтобы оставить мину в стороне. Расстреливать ее пока было нельзя. Это могло привлечь внимание противника. Мы просто замечали опасное место и, зная направление и силу ветра, примерно рассчитывали, куда отнесет мину к тому времени, когда будем идти обратно.

Когда показывались силуэты судов, обменивались с ними опознавательными сигналами и позывными. Я давал сигнал «Следовать за мной», и «Щит» впереди конвоя направлялся фарватером в базу. При этом учитывалось, что противник на внешнем рейде уже выставил свыше ста неконтактных мин. Места их падения были известны, и каждое из них требовалось аккуратно обойти. Если над [71] нами появлялись самолеты противника, отбивались всем конвоем.

Иногда случалось, что связь с конвоем по радио поддерживалась, но его самого не было видно. Из-за ошибки в счислении конвой считал, что находится у подходного буя, и не шел дальше, боясь попасть на минное поле. В таких случаях мы были вынуждены рисковать: включать секунд на тридцать сигнальный прожектор. Тогда конвой мог нас хорошо видеть и смело двигался нам навстречу. А однажды пришлось включить и боевой прожектор, дальность видимости которого гораздо больше, чем сигнального. Это был большой риск. Но другого выхода у меня не было. Ведь я не имел права далеко уходить от подходного буя, чтобы не потерять его из виду и самому не «заблудиться».

«Щиту» в разное время довелось конвоировать почти все черноморские транспорты. И ни один выход для встречи судов не был похож на другой.

Нам нравилось ходить с быстроходными судами «Абхазия», «Армения», «Грузия», «Сванетия», «Белосток», «Львов», имевшими скорость 12-14 узлов. До войны они курсировали на пассажирских линиях от Одессы до Батуми, а некоторые из них совершали и зарубежные рейсы. Хороший ход имел также транспорт «Серов».

Часто приходилось сопровождать и тихоходные транспорты, в частности «Азов», «Березина», «Красный Профинтерн», «Курск», «Кубань», «Калинин», «Пестель», «Зырянин», «Жан Жорес», «Василий Чапаев», «Фабрициус», имевшие скорость до 8 узлов. Особенно трудно было конвоировать транспорты, скорость которых не превышала 3-4 узлов. Если дул сильный встречный ветер, эти суда вообще не выгребали, и казалось, что они стоят на месте. В этом случае нам ничего не оставалось, как брать их на буксир. [72]

Много раз нам доводилось сопровождать танкеры «Передовик», «Серго», «Москва».

Мы хорошо знали капитанов судов, с которыми нам приходилось выходить на огненные фарватеры. Это были смелые и опытные моряки, такие, как П. А. Безайс, М. Н. Григор, К. И. Мощинский, Д. К. Кравченко, И. Ф. Короткий, И. Ф. Иванов, К. К. Третьяков, В. Я. Труш, В. А. Габуния, Г. Е. Фалько, С. А. Найден и многие другие. Эти капитаны и возглавляемые ими экипажи пользовались большим уважением на флоте. Во время налетов на конвои фашистские летчики стремились прежде всего потопить транспорты с войсками и военными грузами. Чтобы уклониться от бомбовых ударов, судам приходилось искусно маневрировать (чем меньше ход, тем труднее это делать).