Страница 8 из 13
Приложение А: Джек Адам Хантер;
Приложение Б: возможно, бессмертные вампиры;
Приложение В: бабушки и дедушки.
Кроме моей бабушки. Моя бабуля потрясающая! Когда мне было два месяца, она катала меня в корзине, прикрепленной к ее «Харли-Дэвидсон». Вполне вероятно, что именно этот опыт, полный ветра, выхлопных газов и моторного рева, превратил меня в ту лихую героиню, которой я являюсь сейчас. Думаю, родители отправили ее в дом престарелых, мотивировавшись тем, что брать маленькую внучку на прогулку с бандой байкеров является первым признаком слабоумия или что-то типа того. Но сейчас, когда я в Джорджии, мы наконец-то воссоединились. Были слезы. И сопливые платки. Это длилось примерно пять минут, после чего мы перешли на стадию безумства.
– Я, конечно, не из тех, кто подвергает сомнению обоснованность совершения тщательно продуманных поступков, – говорю я, протягивая бабушке еще одну горсть фейерверков. – Но если бы я была такой, ну, знаешь, очень скучной, несчастной и, безусловно, непохожей на себя, то обязательно бы спросила: какого черта мы делаем на этой крыше в четыре часа утра, вопросительный знак. Нет, как минимум четыре вопросительных знака. И очень встревоженные смайлы.
Бабушка фыркает, засовывая оставшиеся фейерверки в дымоход. Их так много, что мне больше не разглядеть внутри темных кирпичей. Час назад мы подняли через дымоход фитиль, который бабушка сейчас привязывает к огромной куче собранных вместе фитилей всех фейерверков. Сидя на корточках, она смахивает тонкие окрашенные в зеленый цвет волосы с глаз и сверкает мне озорной ухмылкой.
– Моя обязанность, как председателя приветственно-прощального комитета дома престарелых «Сильверлейк», устраивать девочкам и мальчикам должные проводы. Никакой похоронной процессии и скучной чепухи священника. Виола была хорошей женщиной, безгранично любившей жизнь. Она никогда не хотела скучных проводов, но ее дети всегда твердо на этом настаивали. И даже после смерти бедняжки они не посчитались с ее, можно сказать, последним желанием!
– Ужас! – восклицаю я синхронно с бабулей.
– Точно, – указывает она на меня, сверкая глазами цвета корицы, как у меня и папы. – Ужас. Ужасно. Отвратительно, что в наши дни люди не уважают мертвых. Поэтому мы просто обязаны почтить память моей мертвой подруги должным образом.
– Набив дымоход фейерверками.
– Набив дымоход фейерверками! – соглашается она. – Когда утром придет медсестра и разведет в камине огонь, она заодно подожжет и все это! Виола над этим хорошо посмеется.
Я улыбаюсь и помогаю бабушке спуститься по пожарной лестнице. Бабуля у меня высокая и в прекрасной форме для своих семидесяти лет, но все-таки она худая, а ее запястья и пальцы крохотные. Когда мы возвращаемся на твердую почву и шагаем по лужайке к ее зданию, бабушка обнимает меня за шею.
– А как насчет твоих похорон, детка? – спрашивает она.
– Ты говоришь о тех, которых никогда не будет, потому что я соберу семь жемчужин дракона и пожелаю вечную жизнь?
Она смеется.
– Да, именно. Что на них пренепременно должно быть?
Я задумываюсь на целых шесть с половиной секунд.
– Поцелуи. Танцы нагишом. Может быть, торт.
Бабушка ухмыляется, пока мы поднимаемся по побеленной лестнице.
– Что? Что за выражение лица? Почему ты так на меня смотришь?
– Ох, ничего. Просто ты так повзрослела, вот и все. Ты сказала «поцелуи», не покраснев на пять оттенков.
– Да, теперь я очень зрелый, ответственный подросток, так что спокойно могу обсуждать свои трудности и невзгоды.
– Угу, – произносит с надеждой бабушка.
– Например, поцелуи. Я действительно кое с кем целовалась. – Бабушка ждет. – Ну, я сначала его ударила, и только потом мы поцеловались. Но это был хорошо продуманный, пропитанный зрелостью удар.
Бабушка долго и громко смеется. Когда она открывает дверь в свою комнату, проходит и садится на кровать, я указываю на нее пальцем.
– Даже не смей называть вещи, которые ты хочешь на свои похороны. Потому что когда старики говорят нечто подобное, это обычно сбывается, а если ты умрешь, то я стану бесконечно несчастной.
– Это сбывается потому, что мы мудры, дорогая.
– Это сбывается потому, что у вас, ребята, чертовски потрясающие мозговые силы, которые, кажется, способны на все, кроме дарования бессмертия. И зубов.
Бабуля смеется, снимая тапочки и ложась на кровать.
– Иди сюда.
Я, спотыкаясь, подхожу к кровати и присаживаюсь. Бабуля берет меня за руку и медленно гладит ее, смотря мне прямо в глаза.
– Множество людей в твоей жизни будут говорить тебе, как, исключительно по их мнению, ты должна жить. Кто-то, вероятно, не выскажет это прямо. Кто-то просто убедит, и слова не сказав, что тебе нужно жить определенным образом. – Она смотрит в окно, за которым лишь темнота, усеянная звездами, и улыбается, а затем снова переводит взгляд на меня. – Послушай меня внимательно, детка. Не живи жизнью, которая не приносит тебе счастья. Если ты не счастлива, оставь своего возлюбленного. Если ты не счастлива, уйди с работы. Если ты не счастлива, сделай все, чтобы стать счастливой. Потому что только ты сама можешь сделать себя счастливой.
Я открываю рот, чтобы возразить, но она шикает на меня.
– Я знаю. Знаю, что многие вещи и люди дарят тебе счастье. Но они не смогут сделать тебя счастливой, если ты не позволишь. Это исходит от тебя. От твоего сердца. Только ты можешь позволить счастью расти внутри себя. Некоторые люди этого никогда не узнают. Некоторые никогда не позволят зародиться счастью или же сделают это слишком поздно. Некоторые никогда этого не сделают, потому что боятся. Но это самое худшее, что можно сделать с собой. Это наказание. Многие даже не знают, что сами себя наказывают. Итак. Я хочу, чтобы ты знала. Хочу, чтобы ты попыталась стать счастливой.
Чувствую, как мои глаза наполняются слезами, и пытаюсь их сдержать. Если я сейчас заплачу, то, возможно, больше никогда не смогу остановиться.
– Была одна девочка, – говорю я. – П-подруга. Она никогда... никогда не позволяла.
– И где она сейчас? – терпеливо спрашивает бабушка.
– Она... – Я крепче сжимаю бабушкину руку. – Она покончила с собой. Я была последней... я б-была последней, кто с нею разговаривал, ба, и я...
Бабушка обнимает меня своими сильными, тонкими руками, и мне в нос ударяют запахи корицы и затхлого лена, исходящие от нее.
– Я могла бы... я должна была это понять, должна была...
– Ты ничего не смогла бы сделать, – уверенно произносит бабушка.