Куколка

У двери ничего не удалось подслушать. Бэлль время от времени слышала шаги и голоса, но говорили всегда по-французски. По вечерам снизу доносились звуки музыки и взрывы смеха — то же самое она слышала и дома, в Лондоне. Но там к Бэлль пару раз за вечер спускалась Мог, последний раз обычно чтобы подоткнуть одеяло и поцеловать ее на ночь. А здесь никто не приходил к ней после ужина, и два раза случилось так, что в лампе закончился керосин и Бэлль пришлось оставить пазл и лечь спать.

Обычно ужин ей приносили довольно поздно — однажды, когда Бэлль ела, она услышала, как часы на церкви пробили восемь. Поэтому на пятый день, когда ужин принесли задолго до наступления темноты, Бэлль почувствовала: что-то наконец должно произойти.

Суп был овощной, очень вкусный, с сухариками, на второе — пирог с рыбой и вареный картофель. И уже привычный бокал красного ликера, но сегодня он имел немного необычный вкус. Бэлль решила, что в ликер, должно быть, добавили вина. Как бы там ни было, девочка выпила бокал до дна.

Когда дверь снова открылась, Бэлль решила, что пришла одна из служанок, чтобы забрать поднос. В сопровождении Дельфины, экономки, которая привела сюда девочку в первую ночь, пришла еще одна служанка, ростом пониже. Дельфина заговорила по-французски, но поскольку Бэлль удивленно таращилась на нее, жестом велела следовать за ней.

Бэлль обрадовалась возможности выйти из комнаты, но побаивалась неизвестности. Следом за Дельфиной она миновала два лестничных пролета и оказалась в ванной.

Ванна была уже наполнена, и женщины принялись раздевать Бэлль.

— Я сама могу раздеться! — воскликнула она, с раздражением отталкивая их. — Оставьте меня!

Ее собственное темно-синее платье из саржи забрали в первый же вечер и дали ей более красивое, легкое зеленое платье с оборками по подолу, с шелковыми, зелеными в горошек, воротником и поясом. Несмотря на постоянный страх, Бэлль обрадовалась платью, потому что оно было красивым и давало надежду на то, что с ней не случится ничего плохого, раз о ее внешнем виде так заботятся. Сейчас на стуле в ванной она увидела чистую, отороченную кружевом рубашку и панталоны — вероятно, ее собирались куда-то вести.

Бэлль не понравилось то, что женщины не уходили, даже когда она осталась совершенно обнаженной — они явно намеревались искупать ее, как маленького ребенка. Но ей пришлось покориться, даже не понимая смысла происходящего.

Они терли ее, как будто она была грязной бродяжкой с улицы. Затем вытащили пробку из ванны и ополоснули ее волосы несколькими кувшинами теплой воды. И лишь когда тело Бэлль принялись старательно вытирать полотенцем, девочка поняла, что ее опоили. Не тем снотворным, которым потчевал ее Кент — спать совсем не хотелось. Но она чувствовала некоторое оцепенение и легкость, так что даже начала беспомощно хихикать, когда женщины стали помогать ей надевать чистое белье.

Волосы сушили целую вечность. Их терли сухим полотенцем, потом укладывали в локоны, пока они не стали походить на длинные темные спирали, лежащие вдоль лица. За дверью что-то прокричали, и Дельфина крикнула в ответ.

Женщинам явно велели поторопиться, потому что неожиданно они обеспокоенно засуетились из-за того, что волосы Бэлль все еще влажные. Они забыли надеть на нее платье. Служанки распахнули дверь ванной и, поддерживая девочку под руки, босую, в одном белье, потянули вверх по лестнице.

Четыре дня назад, когда Бэлль приехала сюда, она мало что успела разглядеть в доме, только потертый ковер. Но тогда она была напугана, а большинство газовых ламп не горело. Сейчас все лампы были зажжены, и дом оказался гораздо больше, чем ей показалось сначала. На лестничный пролет выходило пять-шесть дверей, а обои были такими старыми и грязными, что невозможно было разглядеть узор.

Женщины открыли дверь на третьем этаже. За ней был короткий коридор, который вел в отдельное крыло дома. В конце коридора была еще одна дверь.

Дельфина открыла ее. За ней оказалась мадам Сондхайм. Дельфина что-то пробормотала, по-видимому, извинялась, затем немного подтолкнула Бэлль вперед и влево и закрыла дверь у нее за спиной.

Это была очередная бедно обставленная комната. Расстеленная железная кровать, на которой лежала только простыня и пара подушек, ставни на окнах, умывальник — и больше ничего. Но если комната на чердаке казалась довольно уютной, потому что была маленькой и со скошенным потолком, эта комната была большой и пустой.

На краю кровати сидел здоровяк с толстым румяным лицом. На нем был серый костюм и жилет в серо-черную полоску. Мужчина улыбался ей.

Мадам, по-видимому, представляла Бэлль — девочка расслышала свое имя. Она затрепетала. Бэлль попыталась выскочить через черный ход, но мадам оказалась проворнее и помахала ключом, чтобы показать, что дверь заперта.

Без лишней суеты мадам Сондхайм повернулась к Бэлль и стянула через голову ее новую рубашку. Вторым неуловимым движением она спустила панталоны, и Бэлль оказалась совершенно голой.

Девочка расплакалась и стала закрывать руками обнаженное тело, но мадам ударила ее по рукам, потом провела ладонью по телу Бэлль, не переставая стрекотать — Бэлль подумала, что так ведут себя торговцы лошадьми, когда пытаются продать животное.

Но больше всего ее пугало выражение лица мужчины. Он смотрел на Бэлль так, как будто не ел несколько недель, а она была сочным куском мяса. Его глаза блестели, на лбу выступила испарина, он облизывал губы. Мадам перестала расхваливать Бэлль и подтолкнула ее к мужчине, а потом к кровати.

С последними словами, которые, как чувствовала Бэлль, означали: «Теперь она вся ваша», мадам ушла и заперла за собой дверь.

— Ma chèrie[6], — произнес мужчина, и Бэлль поняла, что это ласковое обращение, поскольку его использовали обе женщины.

Он склонился над ней, лежащей на кровати, и поцеловал в губы. Бэлль отвернулась, потому что у него изо рта невыносимо воняло, а на лице росла борода. Но ее отвращение ничуть не отпугнуло мужчину. Он засунул руку ей в промежность и стал раздвигать половые губы, не сводя с девочки глаз.

И тут мужчина как одержимый стал срывать с себя одежду, пока не остался в одной шерстяной нижней рубашке. У него были короткие толстые ноги, белые и волосатые, но больше всего Бэлль испугал его пенис с блестящей пурпурной головкой, который показался ей просто огромным.

Девочка попыталась соскользнуть с другой стороны кровати, когда мужчина навалился на нее, но он схватил ее за руку и рывком уложил на прежнее место. Затем он раздвинул ей ноги, присел между ними на колени и воткнул ей в промежность пальцы свободной руки, продолжая удерживать другой рукой. Бэлль плакала, но ему было наплевать на ее слезы. Он что-то бормотал, касаясь ее интимных мест, и казалось, находился в трансе. Но при этом здоровяк не забывал играть со своим членом, поглаживал его, касался головкой ее тела. Бэлль затошнило от омерзения.

Неожиданно мужчина воткнул член ей в промежность, схватил ее за ноги и задрал их вверх, продолжая входить в нее все глубже.

Еще никогда за всю свою короткую жизнь Бэлль не испытывала такой боли. Ей казалось, будто ее разрывают пополам. Она кричала и плакала, но мужчина ее не слышал. И только когда она стала отчаянно вырываться, он обратил внимание на ее крики и больно ударил по ягодице, еще крепче прижимая к себе. Он все время говорил, повторяя одни и те же слова. Бэлль догадалась, что это грязные ругательства.

Мужчина стал двигаться все быстрее, пружины кровати протестующе скрипели, заглушая крики Бэлль. Боль стала невыносимой, и девочке показалось, будто она сейчас умрет. Она была не в силах даже кричать, во рту и в горле у нее пересохло. Бэлль плакала, думая о маме и о Мог, и молилась, чтобы Господь скорее прекратил ее мучения.

Наконец пытка закончилась и мужчина опустился на кровать, потный, как боров. Бэлль слезла с кровати и забилась в дальний угол. По ногам у нее текла кровь и какая-то липкая вонючая жидкость. Ее всю трясло, к горлу подкатывала тошнота.