Связующие нити

Трис был мрачный и уставший. Я замечала, что он, хоть и молчит, но часто смотрит на меня, и подумала, что поменяйся всё наоборот, и пропал бы он, на несколько дней уйдя в Здание, со мной бы случилась истерика. Что делать — неизвестно, что случилось — тоже неизвестно, вернётся ли он когда‑нибудь, или его за одной из дверей зашвырнуло в далёкое прошлое… я содрогнулась. Ведь Здание со временем было связано, и это теперь не просто теория сожжённых мостов, а факт, подтверждённый моей собственной персоной и Нилом.

— От того, что случилось, тебе сейчас не страшно?

— Страшно, — я соврала, и взяла его под руку, — больше не хочу.

— Дело закрыто, если между Виолой и Виктором нет связующей нити.

— Да, но есть другая.

— То есть?

— Между Виолой и маленькой куколкой.

Тристан на это ничего не сказал. Я остановилась около каменного льва и погладила его по холодному носу. Потом от памятника капитану с подзорной трубой до самых дверей здания, в котором была мастерская, Трис снова шёл, не начиная нового разговора и не продолжая старого. Я спросила его, хочет ли он подняться, но он отказался:

— Я домой. Жду тебя к ужину.

Этот учебный год давался мне тяжелее предыдущих, — я думала об этом, когда ехала в маршрутном такси к родителям в сторону южной окраины, — мне больше не доставляет удовольствие работа с учащимися. Не хотелось им рассказывать о художниках и интересно подбирать репродукции, чтобы впоследствии задать вопрос для размышлений, не хотелось их слушать. Мне было абсолютно всё равно, поступит из них кто‑нибудь в этом году, или провалят экзамены именно по моему предмету.

— Сегодня понедельник… сегодня понедельник… — пробормотала я, подходя к дому по раскисшей неасфальтированной дороге, пытаясь свыкнуться со своим намерением поехать загород послезавтра, а послезавтра уже сейчас.

Глава 19.Ведьма

Как обычно после родителей я отправилась к леди Гелене. Она тоже жила загородом возле холмов, только на две улицы выше от моего дома. Я познакомилась со старушкой, когда мне было семнадцать лет, и не могла до сих пор от неё оторваться, — так мне понравилась и она, и её жилище, и её образ жизни, и её философия С натяжкой можно было бы сказать, что леди Гелена мне подруга, но глядя правде в глаза, — никакая не подруга. Если наставница, — то в чём? Гелена не занималась искусством, не читала мне мораль, никогда не лезла с советами, если я её не просила. Не занималась благотворительностью, не занимала денег и не протежировала меня среди своих многочисленных и, кажется, влиятельных знакомых, чтобы я могла её счесть за свою покровительницу.

Каждый понедельник она оставляла для меня время, зная, что я приеду, и ни разу я не заставала у неё дома кого‑нибудь ещё, кроме нас двоих никогда никого не было. Она ставила чайник, пока он закипал, кормила птиц, заваривала зеленый чай, открывала для меня коробку конфет, сама лакомилась только распаренным изюмом или курагой, не прикасаясь к шоколаду, и внимательно слушала. Я могла ей рассказывать любую чепуху, случившуюся за неделю, и Гелена никогда не говорила, что это чепуха. На подоконниках, на столах, на полу в больших вазах у неё всегда стояли свежие гвоздики, — алые, розовые, белые, — всегда однотонные и всегда в больших количествах, будто она сама покупала или ей дарили их целыми лотками, забирая у продавцов всё, что есть. Мне кажется, что дарили, потому что каждый раз доставая конфеты, она сердилась на своих прошлых гостей:

— Про мои любимые цветы все знают, а запомнить, что я не ем этой кондитерской гадости, не могут! Вместо этой шикарной коробки с наплёванными в неё, как горох, конфетами, можно было бы три килограмма фиников купить.

Я тоже, помню, на праздники стала покупать для неё гвоздики и сухофрукты, но она быстро пресекла это, сказав, что об этом заботятся те, кого она видит раз или два в году, а от меня ей не нужно никаких подарков и гостинцев. Сколько же у неё было знакомых, если каждый раз я видела новые цветы, а конфет за прошедшую неделю накапливалось коробок восемь — десять. Я любила леди Гелену и безмерно её уважала, и иногда про себя называла старой ведьмой. Сказать так о себе вслух могла лишь сама Гелена, что часто и делала.

Дом её с маленькими и тесными комнатками напоминал мне сочетание моей каморки в Здании с моей прихожей в квартире, — сундучки, пачки писчей бумаги, всего много повсюду, где‑то навалено, где‑то аккуратно сложено. Обжитая, уютная норка, наполненная щебетом, чириканьем и слабым красивым звуком хлопающих крылышек. Тем, у кого была аллергия на птиц, в этом доме находиться было смертельно опасно.

Геле открыла мне, показавшись в проеме двери в ослепительно жёлтом летнем платье с тяжёлой массой бус на прямой груди, волнистые и кипельно — белые волосы, не забранные ни в косичку, ни в старушечий пучок, свободно спадали на плечи, и от этого ареола загорелая кожа шеи и лица казалось едва ли не коричневой. Легко спустившись с крыльца, босая дошла до калитки и отперла засов. Этому я не удивлялась, — она и зимой по снегу ходила мне открывать босиком, не накинув на плечи даже платка.

— Здравствуй, Геле.

— Здравствуй — здравствуй!

Пока я разувалась в сенях, она в стороне окатила ступни чистой водой и пошла первая в комнаты, оставляя на досках пола влажные следы.

— Чайник сейчас наберу… проходи.

Как только я вошла в комнату, многие птицы всполошились, и моё появление было сопровождено шумом. Подвешенные клетки закачались, поднялась летучая пыль. Усевшись на круглый стул, стала дожидаться, пока Геле всё принесёт и накроет, — этот процесс тоже давно уже был закреплён, и никаких "я помогу" не принималось. Она шлёпала по полу пятками, жестикулировала сухими руками и постоянно поправляла волосы. Несмотря ни на какие морщины, которые были уже как у старого дерева, а не старого человека, не смотря на отсутствие почти всех зубов и абсолютную седину, Геле производила на меня впечатление юности. В ней не было благородной старины, степенности, покоя. Она не шаркала тапками, не зачёсывала волосы и не стригла их коротко, не носила халатов… Мне казалось, что она бессмертна, её никогда не покинет энергия и жизнь.

— Глаза у тебя сегодня грустные, — она провела пальцами по моему лбу, коснулась подбородка, потом, прежде чем сесть на своё место, осмотрела мои ладони. — Что интересного расскажешь мне?

Она иногда так делала, — то вглядывалась в руки, то, схватив, начинала поглаживать обе ладони в течение нескольких секунд, то поправляла мне чёлку, каждый раз пальцами проглаживая лоб горизонтально, то бралась за подбородок, и каждый раз, когда такое происходило, мне хотелось сказать "А — а-а" и высунуть язык. К счастью, подобные причуды на леди Гелену находили изредка.

Несчастие моё заключалось в том, что я не могла рассказывать ей всей правды, какой хотела. Меня тянуло поделиться всем, что касалось работы в Здании, тайной всего, что там происходило, но было нельзя.

— Леди Геле, вчера я встретила одну женщину, которая рассказала мне историю своей жизни. И то, что она говорила, так похоже на некоторые вещи, которые ты рассказывала мне раньше.

— Какие?

— Об истоках.

— Начни по порядку, а я пока птичек покормлю.

Я рассказала, насколько могла рассказать об истории Виктора, Виолы и её маленькой куколки.

— Это не непохоже, это то же самое, о чём я говорила! — в конце моего рассказа старушка ушла за чайником, а, вернувшись, произнесла это. — Счастливая Виолоа, у них настоящих Женщин и Мужчин больше, чем в нашей вырожденной группе стран. Мы выдохлись, духовно умерли целым народом, превратившись в шелуху и оболочку.

— Объясни мне, я не понимаю. Что значит настоящих и не настоящих?

— Хо! Да это ещё с тех эпох, когда не существовало ни стран, ни наций… Люди тогда знали больше тайн, больше умели, глубже познавали истинное в природе, и были счастливее, чем мы со всеми нашими автомобилями, унитазами и холодильниками. Тогда каждая женщина была Женщиной, а мужчина — Мужчиной.