Страница 82 из 126
— Я рыбу взял, — тихо сказал Леша, — пойду, мне некогда.
И отступил за дверь. У камбуза распорядился, чтобы гостю отнесли завтрак. Не видел, как Ласточкин по-стариковски неуклюже поднялся с койки, не слышал, как он раздраженно, вслух удивился: «Уже рыбу взял?!»
Когда Ласточкин вышел наконец из каюты, день показался ему черным и бездонным. Оттого, вероятно, что море, такое бесконечное, открылось впереди. Без земли. Холодные и неживые краски тускло мерцали на тяжелой воде. Чужое какое-то море! Но ведь море не виновато в том, что случилось…
И небо было как мутная вода.
Черные тени лодок таяли далеко… Что за лодки? Откуда?
Какая-то жутковатая даль…
Надернув плащ на плечи, Ласточкин обошел рулевую будку и остановился на нижней палубе, у дыры трюма.
Паренек в синем ватнике веником сметал в глубокий трюм остатки хамсы, бьющей хвостами по мокрым доскам палубы. Сейнер, набирая скорость, тянул за собой клин белой пены, шел неизвестно куда.
«Везут меня, как вещь», — подумал Ласточкин, но скоро сообразил, что они приближаются к доркам, к месту лова. Значит, выгрузив первую рыбу, бригадир уже перебрал сеть и начал второй замет.
Парень в ватнике, кинув веник, замахал рукой, истошно закричал рулевому:
— Айда на ворота, запирай «щель»!
— Цыц! — неожиданно одернул его Ласточкин, и парень даже присел.
— Второй бригадир нашелся! Жди сигнала! Я тебе покажу «айда»!
Но тут и рыбаки недовольно закричали, чтобы сейнер шел в разрыв между лодками, загоняя рыбу в глубь сети.
— Чего там мешкаете?!
Однако момент был уже потерян, и черноусый, как казак, рулевой круто положил сейнер набок, огибая дорки с сетью по большому кругу, чтобы второй раз зайти с нужной стороны.
— Что вы кружитесь? — гаркнул Ласточкин. — Вы работаете или свадьбу справляете? Куда, куда, эх ты, черт тебя тряси! Пусти.
Он плечом вытолкнул рулевого из рубки и сам схватился за натертые ладонями рукоятки штурвала. Дрожь пробежала по рукам. Ласточкин не сразу поборол ее. И пока малым ходом сдавали на дорки, и пока рыбаки — все молодые — подсушивали сеть с уловом и подводили ее под «хватку» — большой сачок на тросе с лебедкой, — Ласточкин не бросал штурвала. Белыми брюшками взблеснула крупная хамса, опрокинутая в трюм из первой «хватки», и тогда он уступил место усачу.
Какой-то рыбак кинул из дорки под ноги Ласточкину мокрую пачку сигарет:
— Попросите кока, пусть положит на камбуз, высушит.
Кто-то велел пареньку в синем ватнике:
— Яша, подай чайничек чаю, чем послаже! Ласточкин смотрел на все, как сквозь мутную пелену.
«Хватка» за «хваткой» опрокидывалась рыба в трюм, брызги летели на плащ Ласточкина, на брюки, на ботинки, высыхали и оказывались чешуей. Через полчаса, стоя на ветру, он сделался похожим на мельника в муке.
Сеть подтягивали выше и выше, но дна все не было видно, и каждый раз «хватка» вылезала наружу, грузная, обросшая хвостами рыб, как еж иглами. Когда над дырою трюма выросла гора рыбы, Леша попросил Ласточкина отодвинуться, чтобы «сыпать» улов на палубу. Мягкая живая гора стала расползаться. И палубу завалили до краев…
— Ну вот, теперь смотрите сами, — сказал Леша, закуривая. — Остальное будем в море кидать.
— Много там еще? — не своим голосом спросил Ласточкин, как-то странно, с всхлипом, потянув в себя воздух.
— Много, — беспощадно ответил Леша.
— Погодите, — попросил Ласточкин.
— Чего ждать? Сейнеров рядом нет. Вызовешь — они свою рыбу захотят взять. У них — свой план, свои заработки.
— Погодите, — повторил Ласточкин. — Я уйду.
«Я уйду», — как эхо звучали в ушах его собственные слова. Может быть, совсем пора уходить, старый человек, пора прощаться с морем?
Он сел на койку, потом прилег, кололо сердце. Что за ерунда, никогда раньше этого не было!
Нет, было, только ты скрывал это, врал самому себе.
Сначала он слышал толчки своего сердца, словно сердце боялось задохнуться и просилось наружу, потом уже стучала вся грудь, как одно огромное сердце. «Что это со мной?» — подумал Ласточкин.
Каюту еще рывком вскинуло…
— Это шторм снова, — шептал себе Ласточкин. — А ты отвык от моря… Ну же, держись, старина, держись. Войдите же кто-нибудь там, эй, войдите… Где вы все?! Я сейчас закричу!..
Он нашел в себе силы улыбнуться Леше, когда тот возник на пороге с миской в руках.
— Надо вам поесть, — донесся до него гулкий голос. — Нельзя же голодному. И тушенка пропадет.
— Я сам пропал, — отозвался Ласточкин. — Тошнит меня что-то. Укачало.
Леша помолчал, растерянно приглядываясь к громоздкому человеку, лежащему на койке все в том же плаще, в пиджаке, в лишней одежде…
— Зыбь-то совсем тихая… С чего могло укачать?
Теперь, когда кто-то второй появился в каюте, рядом.
Ласточкину не хотелось признаваться в своей беде, он даже тихонько снял руку с сердца и подумал: «Молодой, не догадается, ему и в голову не приходит…»
— Может, соленой хамсы с картошкой? — спросил Леша.
— Нет, — вздохнул Ласточкин. — Значит, тут большие косяки?
— Можно бы еще брать и брать, — ответил Леша. — Но вот… видите… теперь я не рыбак, я транспорт. Весь день буду идти на берег. А можно и ночью брать… Как-то дней за пять до этого шторма стояли мы ночью близ Железного рога. Луна светит. Тишь, ну прямо — ни мур-мур… Катера среди моря — как нарисованные. Говорю вот этому, в синей куртке, Яше Сайченко: «Сиди на вахте. Как мартын закричит: «Кирки, кирки» — сбудишь меня». Лег, скоро слышу, толкает: «Мартын кричит». Выхожу, еще темно, а рыба поднялась. Вижу — светится, скачет, поплескивает…
— Плющит, — подсказал рыбацкое слово Ласточкин.
— Да. Взяли сразу центнеров двести. Еще кинули — с палубой нагрузились. Хорошая рыба… Днем ее моторы пугали, мартын забивал… Тонн двенадцать отдали сейнеру «Палтус», тонн пять — «Спортсмену»…
— Чего ж они сами зевали?
— Рыба в сеть не просится, ее надо брать.
Ласточкин отвел глаза от Леши, спросил:
— Как же ты обо мне подумаешь?
— Я? — переспросил Леша.
— Да…
— То есть я… в общем…
— Да ты руби сплеча! Я вот всегда рублю сплеча.
— Оттого с вами и говорить боятся, — сказал Леша. — Рыбаки к вам заходить не любят…
«Как же не любят! — поразился Ласточкин. — Я ж от них никогда не отгораживался, всю жизнь с ними… Почему я не сержусь на него за эти слова? Сердце остыло…» И сейчас же болью отозвалось из глубины: «Сердце остыло… Сердце остыло…»
— А ты меня не испугался, бригадир, — с усмешкой проронил Ласточкин, — ты вон какую штуку выкинул. А? Так все же нельзя, парень! Научить тебя надо.
— Чему? — спросил Леша.
— Ну, как — чему… Этому… Тому, чего у тебя нет…
— Порядку?
— Порядку? Может, и ему.
— Так ведь это как его понимать, порядок. Я не для себя рыбу ловлю…
— Да, верно… Я не то хотел сказать….
— Дисциплине? — то ли с насмешкой, то ли с возмущением доискивался Леша.
— А что ж, и дисциплине. У меня, например, на десять утра назначено совещание. Инженеры со всех цехов вызваны. А я вот где…
— Можно подойти к рации, отменить совещание на сегодня, — сказал Леша.
— Как отменить? А сколько сейчас?
— Восемь утра, — повторил Леша, улыбаясь. — Мы ведь на час раньше встаем.
С трудом Ласточкин вытащил из кармана часы. Да, да… Восемь, а словно уже весь день прожит…
— А рация работает?
— Починили.
— И все же научить тебя надо! — сурово сказал Ласточкин.
— Трусости? — тихо спросил Леша. Ласточкин не ответил ему на это.
— У тебя отец где работает?
— Всю жизнь рыбалил. Под Будапештом руку напрочь отбило, теперь в рабкоопе пекарней заведует.
— Я вот ему пожалуюсь, чтобы он заставил тебя уважать старших.
Вот оно в чем дело!
— Так ведь я к вам с уважением, Григорий Ефимович.
— Другой из тебя сделал бы котлету!
— Так ведь я другого и в море ни за что не повез бы… не рыбака…