Страница 27 из 126
Первый раз человек катил в такси, поговорить хотелось.
«Волга» коротко взвизгнула тормозами, замерла под кустом уличной сирени, растущим из крохотного кружка в асфальте у самого края тротуара, и шофер не поворачиваясь неумолимо сказал шершавым голосом:
— Каждый платит полностью со счетчика. Всю цифру. Хотите — сидите. Не хотите — выходите.
— Хотим, — торопливо согласился Кеша и махнул вперед своей веточкой сирени.
Машина дернулась, крякнув от досады на остановку, и покатилась довольно резво. Конечно, шофер жулик, но если бы ехал в ней кто-то один, пришлось бы ему сполна платить? Не придерешься. А не хотите — выходите. И в конце концов, что значит мелкий расход для домовладельца? Не привык еще, зверь лесной. Надо привыкать.
Кеша обнимал чемодан, нюхал сирень и пытался рассмотреть пролетающие за стеклами дома, полузакрытые деревьями, потому что деревьев было много, а дома покуда не поднимались выше их. Зажглись уличные фонари, вспыхнули окна, и город начал расти и вырос, а деревья стали маленькими. Ему это немного в диковинку было — он привык к соснам и лиственницам, всегда шумевшим над крышей, над головой. А тут дома над деревьями.
На площади, где он вылез, был сквер из совсем игрушечных деревьев, обступивших большой фонтан. Водяные струи его взвивались выше стриженных под шары зеленых деревьев-малюток и с шумом падали, рассыпая брызги через края круглой мраморной чаши.
За фонтаном желтело и светилось внушительное здание театра — это было легко угадать по щитам с афишами, прислоненным к бессчетным колоннам. На широких ступенях Кеша остановил тоненькую театралку с целой башней из витков косы на голове и такую разодетую, что у него в глазах зарябило: и кружева, и бусы… Нет, рискованный город! Как на праздник попал он из своей глухомани.
— Простите… Вы это… не знаете, где тут такая улица… Тринадцати тополей?
— Направо, за углом, — быстро сказала девушка. Она торопилась.
— Так близко? — удивился Кеша.
— Вон там, куда завернул трамвай. За углом, — повторила девушка, оглядела его фигуру с черным пальто на плече, в суконной кепке и сапогах, чуждую для апреля и Ташкента, и побежала.
— Постойте.
Кеша протянул ей свою ветку сирени.
— Мне не надо.
— Ловите.
Говорят, из леса выходят угрюмцы. А этот Кеша с улыбкой жил.
На воротах висел пудовый, вероятно еще теткин, замок. Дом скрывался за глиняным забором и зеленью, вихрами лезущей через забор прямо в глаза. От нее по-ночному крепко пахло. Дворик, видимо, был густо засажен всякой всячиной, уже цветущей вовсю.
У ворот, ныряя под мостик, бежал суетливый ручей. Словно бы для проверки голоса, вода натыкалась у моста на большой камень и булькала, а дальше ворчала в узком горле трубы, исчезающей под асфальтом: по ней ручей перебирался на другую сторону улицы.
Что же делать, однако? Кеша туда-сюда прогулялся у глинобитного забора. И дом есть, и ночевать негде. Из распахнутого окна невдалеке странно звучала незнакомая мелодия, будто бы на одной толстой струне. Незнакомые люди жили вокруг… А все же он — хозяин!
Кеша ступил сапогом в ручей, взялся за камень и дернул на себя. Камень, казалось лежавший здесь от века, неожиданно легко перевалился, и Кеша чуть не упал, ступил в ручей второй ногой и вытолкал камень к забору. Вода побежала тише.
Теперь, с камня, можно было заглянуть во двор.
Кеша стоял, положив локти на забор, и разглядывал свои владения, озаренные из окон соседнего двухэтажного дома. Маленький сад, маленький дом в его глубине. Вот он, твой особняк, домовладелец… В темном, слепом окне, обращенном к Кеше, плавало отражение уличного фонаря.
Ну ладно, если закрыты ворота, можно попасть к себе через забор. Кеша поставил на него чемодан, положил пальто, подпрыгнул и подтянулся на руках.
— Куда лезешь? Эй! — раздалось тут же из открытых балконных дверей соседнего людского обиталища.
Властно держась за подтяжки, там стоял тяжелый мужчина. Из-за его плеча высунулась женская голова.
— Это чужой дом! Люди!
Голос у нее был пронзительный, и люди не замедлили появиться едва ли не во всех окнах — от старух до детей.
— Это мой дом, — успокоил Кеша, спрыгивая во двор.
— Наследник приехал? — зычно рыкнул мужчина с балкона.
— Ну! — ответил Кеша, приближаясь к крыльцу.
На дверях домика болталась бирка с сургучной печатью — хрупкий, но властный знак закона и неприкосновенности.
Кеша поставил чемодан на крыльцо, бросил на него пальто. И сел сам. Женщина с балкона удивилась:
— Племянник Галины-ханум?
— Ну!
С другого балкона, облокотившись на перила, смотрел крепкий парень в белой майке. Он засмеялся и сказал:
— Заходи ночевать!
— Правда зовешь?
— Почему — не правда? Давай!
Утром бросился ему в глаза большой самодельный плакат со словами: «Люби свое тело! Адольф Спивак». Вчера глаза слипались, как у ребенка, от обилия впечатлений или с непривычки, потому что самолет обогнал время. На Шилке в ту пору, когда он зашел к Алимджану, была уже глубокая ночь.
А когда Кеша проснулся, уже и здешняя ночь кончилась, и Алимджан делал зарядку. Это была зарядка — не оторвешься! Он поднимал гири, растягивал пружины с деревянными ручками, громко дышал, насыщаясь воздухом до пупка. И красив он был, конечно. Атлет в трусиках! Тугой живот его надувался, грудь вздымалась, ноздри трепетали. Выдыхал он, складываясь пополам, разевая рот как на медицинском осмотре и мотая безвольными руками над гирями и гантелями, разложенными у ног, как товар на базаре. И все это под музыку! Крутились диски на маленьком настольном магнитофоне, менялись мелодии…
— Вот хорошая песня! — сказал Кеша, пряча зевок. — А!
Он лежал у раскрытого окна и мечтательно слушал плавные голоса, прикрывшись простыней по грудь и закинув руки под голову, где вместо подушки лежало комом его пальто.
— Как она называется? — спросил он, повернувшись на бок.
Алимджан не ответил, набирая воздух в развернутую грудь.
Кеша присел на раскладушке, выглянул в окно. По листьям деревьев скользили капли. И срывались. А утреннее небо лучилось, как голубое стекло.
— Эй! Разве ночью дождик шел? — серьезно удивился Кеша, щурясь.
Алимджан опять не ответил, не то пританцовывая, не то шагая под полечку или под марш. Наплясавшись, он ткнул пальцем кнопку магнитофона и рухнул на диван, лицом вверх. Вся стена над диваном была увешана флажками и дипломами: «За первое место». Они окружали этот самый плакат, на котором Адольф Спивак призывал любить свое тело.
— А это какой такой Адольф?
Алимджан дышал, закидывая ноги за голову. Наконец прогудел самое длинное «х-а-а-а-а» и сказал:
— Песня называется «Когда я счастлив». Дождя не было. Спивак — врач нашей команды. Что еще вас интересует, дорогой гость?
— А листья-то мокрые. Почему?
— Я полил, пока вы дрыхли. Свежий воздух и глубокое дыхание способствует форсированному обмену веществ.
Кеша засмеялся и как бы подбил цитату:
— Адольф Спивак!
— Умные молчат и действуют, а лентяи болтают, теряя свое здоровье.
— Адольф Спивак!
— А ну, потри!
Алимджан перевернулся на живот.
— Сейчас.
Кеша вскочил, сунул ноги в сапоги и, вышмыгнув из комнаты в своих длинных, болтающихся трусах, загромыхал по коридору. Когда он вернулся, Алимджан уже завязывал галстук перед зеркалом, и наяринский лесничий еще откровенней залюбовался им: белая рубашка, узкий пиджак.
— Какой ты метатель молота? Артист!
— Я учусь в педагогическом, — сказал Алимджан.
— А с чего живешь?
— Стипендия… Мама и сестренка в колхозе…
— Сестренка? — оживился Кеша. — Сколько лет?
Алимджан дал гостю подзатыльник.
— До кишлака двести километров.
И скользнул глазами по несуразным сапогам, которые присел натянуть Кеша, наматывая на ноги портянки и говоря:
— Продам дом — куплю пиджак, такой же, как у тебя. Одевай свое тело!