Страница 3 из 14
Однако трудно было удержаться — тем паче что Анна Гавриловна и сама по духу своему принадлежала к той же партии, что и ее подруга. Это была партия приверженцев потомков царя Ивана V Алексеевича, брата Петра Великого. А Наталья Федоровна, кстати сказать, стояла к этой партии куда ближе, чем Бестужева!
Наталья Лопухина, в девичестве Балк, была еще ребенком пристроена к дочери Ивана Алексеевича, царевне Екатерине Иоанновне. Сам царь Петр не больно-то жаловал Модесту Балк, мать Натальи. Ведь до замужества фамилия Модесты (в России ее звали Матрёною, что вызывало в ней неутихающую злость на всех русских вообще и на государя Петра в частности) была Монс, она была родной сестрой небезызвестной Анны, которую государь некогда называл «сердечко мое», а потом дал ей бесповоротную отставку. Однако Петр Петром, а Екатерина Алексеевна (Марта Скавронская тож!) была с Модестою-Матреною весьма дружна и дочери ее оказывала такую протекцию, какую только могла.
Вот так и получилось, что гофмейстерина Матрена Балк и фрейлина Наталья Балк отъехали вместе с Екатериной Иоанновной в Мекленбург, когда та вышла за тамошнего герцога. Матрена сумела сделаться герцогине истинной подругою. Пользовалась любовью Екатерины Иоанновны и Наталья, хоть и была намного младше ее. Они были неразлучны и знали все тайны своей госпожи.
Порою в Мекленбург наезжал царь Петр, и тогда размеренный, скучноватый уклад жизни мигом ломался до неузнаваемости. Петр питал немалую страсть к своей племяннице и первым делом при встрече тащил ее в постель. Ходили даже слухи, будто малышка Елизавета-Екатерина-Кристина[4] вовсе не дочь герцога Мекленбургского Карла-Леопольда, а рождена Екатериной Иоанновной от своего дядюшки. Сие мнение, кстати сказать, разделял и сам герцог Карл-Леопольд. Однако это была полная чушь. Стоило только взглянуть на Лизхен, чтобы убедиться: она такая же белесая, бесцветная немка, что и папенька, ровно ничего от яркого, неистового Петра в ней и не ночевало.
В один из таких наездов Петр обратил внимание на Наталью. Он в эту пору вновь начал благоволить к ее матушке, поскольку в фавор к нему вошел брат Матрены Виллим Монс. И император задался целью непременно устроить брак Натальи. В женихи ей он выбрал Степана Васильевича Лопухина.
Вскоре после рождения Елизаветы-Екатерины-Кристины гофмейстерина и фрейлина Балк вернулись в Россию. Почти сразу сыграли свадьбу, и этот брак можно было считать для дочери немецких выскочек, пусть и жалованных императорской семьей, довольно выгодным. Ведь Степан принадлежал к старинной русской аристократии: он был в родстве с Евдокией Лопухиной, первой женой Петра, и хоть царица Евдокия ныне вековала по монастырям и находилась в суровой немилости, а все ж родовитость никуда не денешь! Конечно, можно было усмотреть довольно кривую усмешку судьбы в том, что родственник Евдокии берет в жены племянницу той женщины, которая сделала жизнь Евдокии невыносимой и отняла у нее мужа, однако искать какую-либо логику в действиях Петра было бессмысленно. А может быть, напротив, он как раз и упивался этой самой иронией судьбы.
Лет двадцать спустя после свадьбы Степан Васильевич уверял жену английского консула леди Рондо, что Петр принудил их с Натальей вступить в этот брак, что невеста ненавидела жениха, а он был к ней равнодушен, несмотря на ее красоту. Может статься, что и так, а впрочем, поначалу супруги вполне уживались. Степан Васильевич был человек легкий. Он ни в чем не стеснял жену и, когда она захотела остаться в лютеранском вероисповедании, не стал ей перечить.
Шло время, Наталья родила сына, затем дочь… Будущее виделось ей радужным, тем паче что матушка ее, Модеста-Матрена Балк, интриговала, чтобы Наталью взяла к себе фрейлиной императрица Екатерина, да и дядюшка Виллим не уставал радеть о своих… Однако не тут-то было!
В декабре 1719 года умер сын Петра и Екатерины — младенец Петр Петрович, которого император мечтал назначить своим наследником. Забрезжило, что сын Алексея Петровича (а ведь матерью покойного царевича была Евдокия Лопухина!), великий князь Петр Алексеевич, вполне может сделаться когда-нибудь государем. Тогда и настанет новое торжество забытой фамилии!
В предвкушении сего будущего торжества Степан Васильевич крепко выпил и в таком виде появился в Троицкой церкви на Петербургской стороне, где собрались придворные для встречи тела умершего царевича. Став у клироса, он ехидно ухмылялся, и ухмылка сия была замечена его приятелями, которые начали между собой вести такой разговор:
— Зря я с Лопухиным ссорился!
— А что так?
— Да, видать, его, Лопухина, свеча не угасла, будет ему время и впредь!
Эта досужая беседа была услышана недобрым ухом. Прижали приятелей к ногтю, выяснили, что под свечой имели в виду великого князя Петра Алексеевича, которому Лопухин сродник, вспомнили кривую усмешку Степана Васильевича, сыскали во всем этом, вместе взятом, государеву измену — и закатали Лопухина в ссылку в Архангельскую губернию, аж в Кольский острог. Вместе с семьей и детьми…
Ехать пришлось в январе — феврале 1720 года (ни малого промедления не дали), но путь был для Натальи еще не самым тяжелым испытанием. А вот влачить день за днем жалкое существование, видеть унижение мужа, которого дважды нещадно били батогами, наблюдать, как спивается этот слабый духом человек, как постепенно забывает себя, впадая в буйство, вступая в драки со всяким отребьем… О, это было непереносимо!
Самая малость любви и привязанности к мужу у Натальи тогда иссякла. Она поняла, что может рассчитывать только на себя — ну, или на других мужчин. Только не на Степана! Он получил от нее все, что мог: двух детей и несколько лет супружеской верности. И все, и довольно с него, будет!
Наталья засыпала письмами матушку, а того пуще — Виллима Монса. Звезда его в эти годы сияла как никогда ярко, он был в невероятном фаворе что у императора, что у императрицы. Именно с его помощью Лопухиных через три года ссылки удалось вытащить из Колы в Москву, которая в ту пору была совершенной провинцией, а потом — вернуть в Петербург.
Ах, с каким нетерпением ждала Наталья возвращения в столицу! И не только потому, что хотела вновь закружиться в вихре придворных удовольствий (до этого, до полного прощения злопамятным государем, было еще далеко!). Она страстно желала как можно скорей выказать дядюшке свою признательность…
Красавец Виллим Монс в ту пору считался человеком всемогущим. Ему было мало того, что сыпалось из щедрых рук очарованного им императора и влюбленной императрицы: он сделался величайшим взяточником своего времени! Брал за протекции у высших государственных чинов, у их величеств — брал много, брал постоянно…
Степан Лопухин голову сломал, чем можно подольститься к такому забалованному человеку, однако жена только снисходительно пожала плечами:
— Мы ведь родня. Какие тут могут быть деньги?!
Конечно, о деньгах между ними речи не шло. Все совершилось полюбовно в полном смысле этого слова. Виллим еще до замужества Натальи поглядывал на нее с жадностью, но тогда время их любви еще не настало. А теперь, увы, эта вспышка бурной, тайной, запретной страсти была обречена!
Едва Лопухины разместились в столице и начали распрямлять плечи, как грянула над ними новая напасть: их родственники и благодетели, Модеста Балк и Виллим Монс, были арестованы за взяточничество и подверглись каре. Матрену били плетьми и сослали в Сибирь. Виллиму отрубили голову…
Все до единого знали, что преступление его состояло большей частью в том, что государыня была от него без ума. Любовника жены Петр простить не мог ни за что. Мигом позабыл, как сам был расположен некогда к Виллиму, — и послал его на плаху. Да и Модеста, сказать правду, тоже пострадала больше не за взятки, а за сводничество…
Ах, как рыдала Наталья, сидя в закрытом экипаже, который тащился вслед тюремной телеге, в которой везли на казнь Виллима, а на экзекуцию — Модесту!.. Конечно, была вполне приличная причина плакать: ведь матери предстояло быть сосланной, однако не только из-за нее, родимой, разрывалось сердце красавицы, нет, не только… Невыносимо было смотреть на Виллима, похудевшего и побледневшего, но по-прежнему обольстительного. А как он держался! Чудилось, слезы тех дам, которые таращились на него со всех углов, со всех улиц (такого женского нашествия к месту казни в Петербурге еще не видывали!), придавали ему силы и бодрость.
4
Будущая Анна Леопольдовна.