Король-Уголь

Он последовал за ней в комнату и понял, что бодрящее ощущение исходит от самой Мэри. Какой у нее свежий, приветливый вид! Старенькое ситцевое платье, в прошлую встречу грязноватое, теперь было выстирано, а на плече, на месте прорехи, виднелась аккуратная заплатка из нового синего лоскута.

В доме было всего две комнаты и обе заняты под спальни, поэтому Мэри пригласила гостя в кухню. Хал увидел, что стены здесь совершенно голые, нет даже часов. Готовясь к приходу гостя, девушка могла похвастать перед ним лишь чистотой. Дощатый пол только что выскребли песком; вымыли и кухонный стол, и кастрюли на плите, и надбитый чайник, и миски с полки. В кухне находились сестренка и братишка Мэри — Дженни, темноглазая, темноволосая, худенькая девочка, с грустным, испуганным личиком, и Томми — круглоголовый мальчуган, ничем не отличающийся от тысячи других круглоголовых веснушчатых ребят. Оба они сидели совершенно прямо, с какой-то неприязнью, как показалось Халу, уставившись на него. У Хала возникла мысль, что их тоже терли и мыли, но так как точный день и час прихода гостя не был известен, то детей, вероятно, подвергали этой операции каждый вечер; и можно себе представить, какие при этом вспыхивали семейные сцены и какие высказывались лестные замечания по адресу нового «ухажера» старшей сестры!

В комнате создалась неловкая атмосфера. Мэри даже не пригласила гостя присесть и сама продолжала в нерешительности стоять. Хал попробовал завязать беседу с детьми, но Мэри перебила его:

— Мистер Смит, помните, мы сговорились пойти погулять? Ну что, пойдем?

— С удовольствием, — сказал Хал, и, пока она прикалывала шляпку перед разбитым зеркалом, он, улыбаясь, продекламировал детям две строчки из студенческой песни своего колледжа:

Томми и Дженин были слишком застенчивы, чтоб отпустить какое-либо замечание, но Мэри воскликнула:

— Консервные банки — вот что здесь видно под луной!

Они вышли. В этот тихий летний вечер приятно было гулять при луне, особенно на окраине поселка, где на крылечках сидело меньше усталых людей, чем в центре, и меньше было крикливой детворы. Попадались здесь и другие юные парочки, которых тоже привлекла серебристая луна — самый тяжкий дневной труд не мог настолько истощить их силы, чтобы они не поддались очарованию этого тихого летнего вечера.

Хал настолько устал, что готов был бродить и бродить молча, но Мэри не терпелось узнать, кто он, этот таинственный юноша.

— Мистер Смит, вы ведь недавно начали работать на шахте? — как бы невзначай спросила она.

Хал чуточку смутился.

— Как вы догадались?

— И по виду и по разговору… Вы не похожи на здешних. Мне это трудно выразить, но когда я на вас смотрю, я вспоминаю стихи.

Как ни лестно показалось Халу это наивное признание, он предпочел не выдавать свою тайну и перевел разговор на стихи.

— Я кое-что читала, — призналась девушка, — может, даже больше, чем вы думаете.

Это было сказано не без вызова.

Он задал ей еще несколько вопросов и узнал, что на нее, как и на молоденького грека Энди, оказало свое опасное влияние одно американское учреждение — начальная школа. Там Мэри научилась читать, а хорошенькая молодая учительница пристрастила ее к этому занятию, снабжая девочку книгами и журналами. И так Мэри получила ключ к сокровищнице знаний и ковер-самолет, чтобы облететь мир. Эти сравнения употребила она сама, так как среди книг, которые ей давали читать, были и «Сказки Шехерезады». В дождливые дни она, бывало, пряталась от младших братьев и сестер за диван и, положив книгу так, чтобы на нее падал свет, погружалась в чтение.

Оказалось, что Джо Смит тоже читал эти книги. Удивительно: ведь книги стоят денег и доставать их так трудно! Она рассказала, как ей приходилось обыскивать поселок, чтобы найти новый «ковер-самолет», как она наткнулась на книгу стихов Лонгфелло, на учебник истории Америки, на роман под названием «Давид Копперфилд» и еще один — его она прочитала недавно, и он поразил ее больше всех. Называется он «Гордость и предрассудки». «Чудеса, — подумал Хал, — чопорная, сентиментальная Джейн Остин в шахтерском поселке, в глуши на Дальнем Западе Америки! Неожиданное приключение и для Джейн и для самой Мэри!»

Что же все-таки Мэри извлекла из этой книги? Неужели она, как фабричные девчонки, упивалась скучными описаниями праздной жизни? Нет, эта книга вызвала в ней только чувство горечи. Внешний мир, где царит свобода, чистота, где люди живут красивой, достойной жизнью, — все это не для нее, она пригвождена к кухне в шахтерском поселке. После смерти матери все пошло из рук вон плохо. Дальше Мэри продолжала рассказ глухим и обозленным тоном. Никогда еще не слышал Хал таких безнадежных нот в таком юном голосе.

— Вы нигде в другом месте не жили? — спросил Хал.

— Нет, жила в двух других шахтерских поселках: сначала в Гордоне, а потом в Ист-Ране. Но везде одно и то же!

— А в городах вы бывали?

— Раз или два в году, езжу на денек… Я и в Шеридане была однажды, слышала, как одна дама пела в церкви.

С минуту она молчала, погруженная в воспоминания. Потом вдруг голос ее изменился, и Хал мог только догадаться в темноте, что она вызывающе откинула назад голову.

— Ну нечего гостям рассказывать про свои неприятности. Ведь ужасно надоедает слушать чужие жалобы — вот хотя бы моей соседки миссис Замбони. Вы ее знаете?

— Нет, не знаю, — сказал Хал.

— Один бог ведает, как эта бедная женщина мучается. Муж у нее никудышный — все время пьянствует, а у них одиннадцать человек детей. Куда одной женщине столько? Правда?

Она спросила это с такой наивностью, что Хал даже рассмеялся.

— Конечно, ни к чему, — подтвердил он.

— Мне кажется, люди помогали бы ей охотнее, если бы она не ныла вечно! Да еще на своем словацком языке, которого никто не понимает.

И Мэри принялась комично рассказывать про миссис Замбони и про других разноязычных соседей, изображая, как они калечат ее родной ирландский диалект. Халу ее юмор казался наивным и очаровательным, и он до конца прогулки наслаждался этой забавной болтовней.

13

Но на обратном пути их беседа приобрела трагический оттенок. Услыхав за спиной чьи-то шаги, Мэри оглянулась; затем, схватив Хала за рукав, оттащила его в сторону от дороги и шепнула, чтоб он молчал. Мимо них шаткой походкой проковылял какой-то сгорбленный человек.

Он повернул к крыльцу и скрылся в дверях дома; тогда Мэри сказала:

— Это мой отец. Он отвратителен, когда напьется.

Хал почувствовал во тьме, как тяжело она дышит.

Так вот в чем здесь беда — семейные неполадки, на которые она ему намекала при первой встрече! Теперь Халу стало понятно, почему у нее в доме голые стены и почему она не просила его посидеть. Он молчал, не зная, что сказать. И, пока он подыскивал нужные слова, Мэри вдруг горячо заговорила:

— Как я ненавижу О'Каллахена! Это он спаивает отца! Дома у него все сыты, жена всегда в шелках, каждое воскресенье ходит к мессе и задирает нос перед дочерью простого шахтера. Иногда я готова задушить их обоих.

— А какая от этого будет польза? — поинтересовался Хал.

— Никакой, я знаю — ведь на его месте появится кто-нибудь другой. Тут нужно сделать что-то более важное — все как есть изменить. Нужно начать с тех, кто зашибает деньгу на О'Каллахене.

Значит, Мэри доискивается до причин! Хал сначала думал, что она страдает от унижения или страха перед пьяными скандалами дома. Но нет, оказывается, она ищет корней чудовищной проблемы пьянства. Остатки какого-то бессознательного снобизма помешали Халу изумиться, как глубоко вникает в сущность вещей эта дочь простого шахтера, но, как и в первую встречу, вместо жалости он почувствовал уважение к ее уму.