Король-Уголь

Он предложил ей пойти вместе с прощальным визитом к Джону Эдстрому. Хал не видел старика с тех пор, как, позабыв второпях проститься, он убежал из дома Мак-Келлера разыскивать вагон Перси Харригана. Внизу, в вестибюле, Хал подошел к своему брату, который упорно продолжал ждать его. Хал сказал ему, куда и зачем он идет. Эдуард воздержался от замечаний, но заявил, что отправится вслед за ним, если Хал не против. У него нет ни малейшего желания знакомиться с ирландской Жанной д’Арк, и он будет следовать на приличном расстоянии, чтобы уберечь брата в случае опасности. И вот по улице двинулась ночная процессия: впереди шел Хал с Мэри, за ними Эдуард, а шествие замыкал сотрапезник Эдуарда из ресторана — коммивояжер, торгующий скобяным товаром.

Хал не знал, как начать прощальный разговор с Мэри. Он понятия не имел, как она сейчас к нему относится, и в душе сознавался — не без легкого укора совести, что боится узнать истину. Решив, что веселый тон — самый подходящий, он прежде всего похвалил ее поведение во время стачки. Но вызвать ее на разговор не удалось: Хал понял, что она погружена в собственные мысли.

— Я вам кое-что хочу сказать, — внезапно начала она. — Несколько дней назад я даже знала, как я все это скажу, а сейчас теряюсь…

— В чем же дело? — рассмеялся Хал. — Говорите, как собирались!

— Нет, не могу. Тогда я была обозлена, а сейчас я преклоняюсь перед вами.

— Я, конечно, не хочу, чтобы вы были обозлены, — сказал Хал, продолжая смеяться. — Но это я должен преклоняться перед вами. Вы ведь сами знаете, что я-то ведь ничего не добился.

— Вы сделали все, что было в ваших силах, больше, чем все мы. Знайте, этого я никогда не забуду. Но все же я хочу поговорить с вами и о другом.

Она шла, глядя вперед, ломая от волнения руки.

— В чем же дело? — Он все еще старался сохранить веселый тон.

— Помните нашу встречу наутро после катастрофы? Помните, я вам сказала… что готова уехать с вами? Ну, вот. Теперь я беру свои слова обратно.

— Ну, конечно, Мэри! — поспешил он заверить ее. — Вы были тогда очень расстроены. Вы сами не знали, что говорите.

— Нет, нет… Не в этом дело! Я просто передумала. Я не хочу губить себя зря.

— Я тогда уже вам сказал, что вы передумаете: ни один мужчина не достоин такой жертвы.

— Эх, Джо! У вас речь ласковая, утешительная, но я хочу, чтобы вы знали правду. А правда в том, что я видела другую девушку. И я ненавижу ее!

Они прошли некоторое расстояние молча. Хал был достаточно благоразумен, чтобы понимать опасность этой темы.

— Я не хочу показаться самоуверенным, Мэри, — мягко сказал он. — Но я убежден, что вы измените свое мнение по поводу этого тоже. Вы не будете ее ненавидеть, скорее вы ее пожалеете.

Мэри рассмеялась отрывистым, резким смехом.

— Это для меня непонятная шутка.

— Сейчас вам это кажется шуткой. Но вы поймете когда-нибудь, что я не шутил. У вас есть прекрасная цель в жизни: вы знаете, за что бороться. А она… — тут Хал замялся, неуверенный в своем отношении к этому вопросу, но после минутного колебания продолжал: — Она еще должна многому научиться. И, возможно, так и не научится. А из-за этого потеряет много хорошего.

— Ничего, хорошее она не собирается терять! — мрачно сказала Мэри. — Мистера Хала Уорнера, например. — Она сделала паузу, потом заговорила снова: — Я хочу, чтобы вы меня поняли, мистер Уорнер…

— Ах, Мэри, — взмолился Хал, — не называйте меня так! Я — Джо.

— Хорошо, — согласилась Мэри, — оставайтесь Джо, чтобы у вас сохранилось воспоминание об интересном приключении, когда вы несколько недель были рабочим. Ну вот, это тоже часть того, что я вам хотела сказать. У меня есть гордость, хоть я и дочь простого шахтера. А в тот день в доме у Минетти мне указали на мое место.

— В каком смысле? Не понимаю.

— Не понимаете? Серьезно?

— Честное слово нет!

— Когда доходит до женщин, Джо, у вас, видно, смекалки не хватает. Вы вот не заметили, как эта девушка обошлась со мной. Я для нее была словно какое-то насекомое. А так как она не знала, кусается ли это насекомое, то не стала рисковать. Просто взяла и стряхнула меня, вот так. — И Мэри сделала движение рукой, как будто сбрасывая жучка.

— Да ну! — взмолился Хал. — Вы несправедливы.

— Нет, я справедлива — по мере сил, конечно. Я тогда поволновалась, Джо, а потом все это обдумала. Сейчас я даже понимаю, что, пожалуй, это не ее вина. Это у нее классовое. Все вы такие. Самые лучшие из вас — даже вы, Джо!

— Да, — отозвался Хал^ — Так же говорил и Тим Рэфферти.

— Ну, Тим перегнул. Но в этом есть доля правды. Вам кажется, что если вы пришли сюда, так сразу стали настоящим рабочим. Неужели вы сами не понимаете, какая между нами разница? Точно пропасть в миллион миль лежит между бедной невежественной девушкой из шахтерского поселка и дочерью богача! Вы вот проповедуете, что не надо стыдиться бедности, вы полны всяких благородных чувств к тем, кто ниже вас, — а разве вы когда-нибудь поставите меня на одну доску с ней? Вы ясно это показали в тот день у Минетти.

— Поймите, Мэри, — Хал заставил себя рассмеяться, — я привык слушаться Джесси. Я ведь с ней знаком гораздо дольше, чем с вами.

— Ах, Джо! Вы добрый и очень мило разговариваете. Но хотите узнать настоящую правду? Вы как-то сказали, что приехали к нам, чтобы узнать правду!

— Да, — еле слышно ответил Хал и больше уже не перебивал ее.

28

Мэри заговорила очень тихо, и Хал обратил внимание на то, как богат интонациями и чувством ее голос, когда она волнуется.

— Всю свою жизнь, Джо Смит, я провела в шахтерских поселках. Я видела, как избивают и грабят мужчин, как плачут женщины и голодают дети. Угольная компания всегда казалась мне огромным хищным зверем, которым пожирает людей. Но до нашей встречи у Минетти я не понимала, почему это так. В книжках я читала про благородных дам, но в жизни никогда ни с одной не разговаривала. У Минетти мне пришлось впервые, так сказать, раскусить такую даму. Там я вдруг увидела, куда идут деньги, которые выжимают из шахтеров! Я поняла, зачем нас грабят, зачем по каплям пьют нашу кровь. Все это — ради таких благородных дам, чтобы холить их и нежить. И все бы ничего, если бы она не явилась в тот самый день, когда наши люди погибали в шахте. Они умирали ради этой нежной белой кожи, ради этих нежных белых ручек, ради этих шелков, в которые она вырядилась. Господи, Джо, знаете, на кого она была похожа? На ловкую пушистую кошку, которая только что съела целый выводок мышат, и вся морда у нее в крови.

Мэри остановилась, чтобы перевести дыхание. Хал молчал, и она заговорила снова:

— Я это обдумала, и мне все стало ясно. Но я не хочу, Джо, чтобы вы считали меня лучше, чем я есть. Слушайте же: я задала себе вопрос: «Неужели я ненавижу ее такой черной ненавистью из-за людей, погибающих в шахте? Или, может быть, только из-за одного человека, который мне нравится, но который принадлежит ей?» И ответ был мне совершенно ясен. Тогда я задала себе еще один вопрос: «А захочу ли я, если вдруг представится возможность, стать такой, как она? Стану ли я делать то, что вот сейчас делает она? Соглашусь ли взять грех на свою душу?» И сказала себе: «Нет! Не хочу! Не согласна. Видит бог, Джо, это истинная правда, — не хочу ради чьей бы то ни было любви!»

С этими словами она подняла сжатый кулак, но потом опустила его и долго шла, даже не глядя на Хала.

— Вы хоть тысячу лет гадайте, — продолжала Мэри, — и все равно не узнаете, что я перечувствовала тогда у Минетти. И не в том беда, что она важничала передо мной. Беда в том, что она унизила меня в моих собственных главах. Я, мол, дочь пьянчуги-шахтера, а она — не знаю, кто ее отец, — она какая-то дивная принцесса. Самое главное — что она в этом уверена, Джо! Тут даже не только то, что у нее много денег и красивых вещей, и не то, что она умеет так гладко говорить, а я — нет; и не то, что у нее нежный голосок, а у меня голос грубый, особенно когда я злюсь, вот как сейчас. Нет, самое главное — вот эта ее уверенность. Да, да, эта уверенность, уверенность — точное слово: уверенность! У нее красивые вещи, и всю жизнь они у нее были, вот ей и кажется, что она имеет на них какое-то особое право. А я ни на что не имею права, разве только на горе. Меня день и ночь преследуют заботы и страхи, а сейчас ко всему вдобавок я лишилась крова! Вы знаете, Джо, мой характер — меня не так-то легко сломить. Но когда мне с таким презрением указали на мое место, я ушла и спряталась, зарылась лицом в землю, не знала, что делать от злости. Я твердила себе: «Все так и должно быть. Где мне с ней сравняться?! С такой красавицей! Ну что это за руки? — И в лунном свете Хал увидел, как быстрым, страстным жестом она вытянула руки. — Вот почему у нее есть право на этого человека. Как это я посмела даже поднять на него глаза? Он уедет, и я должна буду это пережить и залезть обратно в мою грязную лачугу с дырявой крышей!» Вот какие дела! А когда я ему говорю об этом, что он мне отвечает? Он тихо и ласково просит меня пожалеть ее! Господи Иисусе! Надо же такое придумать!