Король-Уголь

— Говори! Говори! Довольно терпели… Ура!

— Что случилось? — спросил Хал какого-то человека из задних рядов, а тот, узнав его, закричал так, что всем стало слышно:

— Джо Смит! Вот подходящий парень! Сюда, Джо! Бери слово! Говори!

Пока Хал расспрашивал, стараясь понять, в чем дело, новая волна криков заглушила его имя:

— Довольно над нами издевались!

И чей-то голос поднялся над всем нестройным хором:

— Повтори! Еще раз скажи! Ну!

Кто-то стоял на крыльце дома, возле которого собрались эти люди. Хал с удивлением узнал Тима Рафферти. Кто бы мог подумать, что это Тим — простодушный Тим, улыбающийся мальчик с веселыми ирландскими глазами? Сейчас его светлые волосы были всклокочены, а лицо искажено гневом.

— Лежит как мертвец, — с надрывом выкрикивал Тим. — Ничего не говорит, пальцем шевельнуть не может. Одиннадцать лет на них батрачил… Чуть не погиб в катастрофе. По их вине. Каждый из вас знает, что все случилось по их вине. Богом клянусь, что это так.

— А то нет! Он прав! Говори! Говори! — поддержали его со всех сторон.

— Ему сунут двадцать пять долларов, ну там еще уплатят за больницу. И дешево отделаются, потому что в больнице долго держать не станут — выпишут прежде, чем он на ноги поднимется. Помните, как было с Питом Калленом?

— Было дело! Помним!

— А проклятые адвокаты уже там… Суют им бумаги на подпись, пока они еще в себя не пришли. А я мог бы помочь, да меня туда не пускают! Господи помилуй, сколько еще можно издеваться? Что мы, рабы? Что мы, собаки — терпеть все это?

— И не будем терпеть! Хватит! — крикнул кто-то. — Сами пойдем туда и займемся этим делом!

— Пошли! — закричал другой. — К черту всех охранников!

Хал протиснулся сквозь толпу.

— Тим! Откуда вы это знаете?

— Один шахтер видел.

— Кто?

— Не могу назвать — его выгонят, если узнают. Но вы его знаете не хуже меня. Пришел и сказал. Они это делают, чтобы не платить отцу за увечье.

— Как всегда, — закричал англичанин Уочоп, стоявший рядом с Халом. — Вот почему они нас туда не пускают!

— Они это проделали с моим отцом! — вмешался новый голос. Хал узнал Энди, юношу грека.

— Завтра утром хотят пустить шахту номер два, — кричал Тим. — Кто пойдет в забой? С Алеком Стоуном, который плюет на людей и спасает мулов!

— Не пойдем в забой, пока не будет нам обеспечена безопасность! — громко заявил Уочоп. — Пусть опыливают стены, или я их всех пошлю к чертям!

— И чтобы правильно записывали вес! — раздался еще чей-то голос. — Нужен контролер у весов, тогда нам будут платить все сполна.

Снова вспомнили о Джо Смите:

— Джо Смит! Бери слово! Ты им сумеешь нос утереть?» Ты самый подходящий парень!

Хал стоял беспомощный и растерянный. Он считал, что битва уже выиграна, а тут, оказывается, начинается новая! Рабочие ожидают от него действий, взывают к нему, как к самому смелому из бунтовщиков. Ведь лишь немногие знают о внезапной перемене в его жизни.

Пока он колебался, руководство битвой успело уже перейти к другому: англичанин Уочоп вскочил на ступеньки и обратился с речью к толпе. Это был один из забитых, скрюченных шахтеров, но сейчас обстоятельства придали неожиданную силу его голосу. Хал слушал его в изумлении: кто мог бы предположить, что этот молчаливый, туповатый на вид человек годится в бойцы? Однажды Том Олсен завел с ним разговор, пытаясь его прощупать, но Уочоп ни о чем слушать не хотел, и пришлось махнуть на него рукой. А сейчас посмотрите: громко бросает в толпу слова, полные грозного вызова!

— Это шайка разбойников и убийц! Куда ни обернись — они нас всюду грабят! Я, например, больше терпеть не желаю! А вы?

Поднялся ужасный шум. Видимо, никто больше не желал терпеть.

— Правильно! Мы им покажем!

— Ура! Ура! Мы добьемся своих прав!

К толпе уже мчался Джефф Коттон с Бадом Адамсом, а за ними несколько охранников. Все повернулись в их сторону. Люди в задних рядах, оказавшиеся от них близко, сжимали кулаки и скалили зубы, как рассерженные псы. Лицо Коттона побагровело от бешенства, но он сообразил, что предстоит — серьезное дело, и метнулся назад, за подкреплением. Толпа заревела от восторга. Борьба началась, и рабочие уже выиграли первую битву.

3

Люди с криками и проклятиями двинулись по улице. Кто-то затянул «Марсельезу», остальные подхватили. Песня звучала безумной отвагой:

Здесь собрались рабочие двух десятков национальностей и пели они на разных языках, — но это была одна, общая песнь угнетенных всего мира. После каждых нескольких тактов вся толпа подхватывала, заглушая отдельные голоса:

Часть шахтеров разбежалась, чтобы оповестить народ, и вскоре весь поселок был тут. Мужчины размахивали шапками, а женщины поднимали руки и кричали, но нашлись и такие, которые остолбенели от ужаса, вспомнив о своих детях, — их, мол, не прокормишь революционными песнями.

Тима Рэфферти подняли на плечи в самой гуще толпы и заставили повторить свой рассказ. В то время как он держал речь, прибежала его мать и начала кричать надрывным голосом:

— Тим! Тим! Уходи отсюда! Что с тобой?

В отчаянии и страхе женщина ломала руки. Увидев Хала, она бросилась к нему:

— Джо, стащите его оттуда! С ума он, что ли, сошел? Что он делает? Нас выгонят из поселка и не дадут ни гроша! Куда мы денемся? Пресвятая дева, что с моим мальчиком? Что с ним?

Она снова принялась взывать к Тиму. Может, он и слышал ее крики, но он даже бровью не повел. Тим шел на штурм Версаля!

Кто-то закричал, что надо идти к госпиталю и защитить пострадавших от «проклятых адвокатов». В этом уже была определенная цель, и толпа двинулась туда. Хал пошел в задних рядах с женщинами, детьми и самыми робкими мужчинами. Он заметил несколько конторщиков и других служащих. Потом перед ним мелькнул Джефф Коттон, который давал своим людям приказ запастись оружием.

Прибежал Большой Джек Дэйвид вместе с Джерри Минетти. Хал отвел их в сторону, чтобы посоветоваться. Джерри весь горел. Наконец-то наступил час возмущения, которого он ждал столько лет! Почему же товарищи не произносят речей, не руководят людьми, не организуют их на борьбу!

Джек Дэйвид не был уверен в правильности такой тактики. Надо посмотреть, насколько серьезна эта вспышка.

Джерри ответил ему, что в их воле придать движению то качество, которое они захотят. Ведь если они возглавят это дело, то поведут за собой рабочих и сумеют их сплотить. Разве не этого добивается Том Олсен?

Нет, возразил ему великан валлиец, Олсен старается организовать людей тайно, считая это подготовкой к общему восстанию во всем районе. Это совсем непохоже на открытый бунт, вспыхнувший в одном лишь месте. Может ли такое движение рассчитывать на успех? Если нет, то глупо и ввязываться, — они этим только добьются своего изгнания.

Джерри обратился к Халу: каково его мнение?

Итак, Халу все-таки пришлось высказаться. Ему трудно судить, ответил он. Он так плохо разбирается в рабочем движении. Именно для того, чтобы учиться, он и приехал в Сёверную Долину. Трудно советовать рабочим мириться с тем обращением, которому их подвергают, но, с другой стороны, всякому ясно, что неудача обескуражит всех и после этого организовать народ станет еще труднее.

Эти соображения Хал высказал открыто, но в его душе таилось еще много такого, чем он не мог поделиться ни с кем. Ведь не скажешь же прямо этим людям: «Я ваш друг, но в то же время дружу с вашими врагами. В этот критический момент я не могу решить, кому мне присягнуть на верность. Семейные традиции связывают меня с вершителями ваших судеб, вдобавок я очень боюсь огорчить свою невесту!» Нет, он не мог произнести таких слов! Он чувствовал себя предателем и боялся смотреть в глаза своим товарищам. Джерри знал, что он каким-то образом связан с Харриганами, и, вероятно, сообщил об этом всем остальным. Надо полагать, они обсуждали этот вопрос и строили всевозможные предположения. А вдруг они заподозрили, что он шпион?