Король-Уголь

6

Три дня Хал работал в недрах шахты, а потом ужинал и охотился за клопами у Ремницкого. Наконец, слава богу, наступило воскресенье — маленькая передышка, чтобы снова увидеть дневной свет и посмотреть, что собой представляет Северная Долина. Это была деревня, раскинувшаяся на милю с лишним вдоль горного каньона. В центре находились большая дробилка, надшахтное здание и электростанция с высокими трубами, а поблизости — магазин угольной компании и два кабака. В поселке были еще и другие пансионы, кроме заведения Ремницкого, и длинные ряды дощатых хибарок с двумя, тремя и четырьмя комнатами, в которых нередко жило по нескольку семей. Поодаль, на одном из склонов, стояло школьное здание, а рядом — однокомнатный домишко: церковь, священник которой исповедовал веру «Всеобщей Топливной компании». Ему безвозмездно предоставляли этот дом, дабы дать церкви реальное преимущество перед кабаками, которым приходилось платить Компании высокую арендную плату. Но такова уж врожденная порочность рода человеческого, что даже, несмотря на подобное преимущество, церковь не могла побороть кабаки, ибо ад в этом шахтерском поселке пользовался куда большей популярностью, чем рай.

Человек, впервые попавший в Северную Долину, прежде сего испытывал ощущение полной заброшенности. Горные вершины, дикие и обнаженные, с рубцами геологических эпох, рано прячущееся за каньонами солнце, снег в самом начале осени — казалось, что рука природы здесь поднимается против человека, и он отступает перед ее мощью. В самом поселке ощущалось еще более безнадежное запустение, свидетельствовавшее о тупой, полуживотной жизни. Кое-где можно было увидеть жалкие огородики, но шлак и дым убивали всякий зеленый росток, и темно-серый цвет преобладал здесь над всеми другими цветами. Земля была усеяна грудами шлака, ржавой проволокой, жестянками из-под консервов. Тут же играли перепачканные с ног до головы ребятишки.

Одна из частей поселка называлась Бедняцкая слобода. Там, среди курганов шлака, кое-кто из эмигрантской голытьбы получил разрешение выстроить себе жилье из старых досок, жести, обрывков толя. По сравнению с этими лачугами даже иной курятник мог бы показаться солидной постройкой, тем не менее во многих из них ютилось чуть ли не по двенадцати человек — мужчины и женщины, кутаясь в грязные одеяла и тряпки, спали вповалку на земляном полу. Дети здесь копошились, словно черви. Голые, в одних лишь рваных рубашонках, они бесстыдно показывали свои ягодицы. «Вероятно, так играли дети еще в пещерном веке», — думал Хал, и чувство отвращения охватывало его. Он явился сюда, движимый любовью и интересом к народу, но здесь это ему не помогало. Разве мог человек с тонкой нервной организацией, вкусивший изящной и культурной жизни, научиться любить людей, которые оскорбляли его обоняние, слух и зрение своим дурным запахом, неграмотной речью, физическим уродством? Что сделала цивилизация для этих несчастных? Что могла она для них сделать? В конце концов на что еще годятся эти люди, кроме той грязной работы, на которую их сюда пригнали? Так нашептывало Халу высокомерное расовое сознание англосакса, наблюдавшего пришельцев из средиземноморских стран, даже форма черепа которых ему не нравилась.

Но Хал победил в себе это чувство и мало-помалу начал видеть иную сторону жизни. Во-первых, он полюбил шахту. Это были старые разработки — настоящие города, прорубленные в глубоких недрах, их главные штреки тянулись нередко на много миль. Однажды Хал улизнул с работы и проехался на вагонетке по шахте. И только там он понял по-настоящему все величие этого мрачного и безлюдного лабиринта, погруженного в глубокую тьму. В шахте № 2 пласт залегал под уклоном приблизительно в пять градусов; на некоторых участках порожняк длинными составами перегонялся по канатной дороге, но, возвращаясь гружеными, вагонетки уже катились силой собственной тяжести. Это требовало напряженной работы «тормозных» — ребят, в чьи обязанности входило ручным способом тормозить вагонетки. Но бывало и так, что вагонетки срывались, вызывая новые беды, вдобавок к тем повседневным, которые всегда сопряжены с добычей угля.

Толщина пласта колебалась от четырех до пяти футов, и в этом проявлялась жестокость природы, потому что шахтерам в забоях, то есть там, где непосредственно добывается уголь, приходилось думать о том, как бы сделаться поменьше ростом. Посидев немного на корточках и понаблюдав труд забойщиков. Хал понял, почему у них старческая походка и руки всегда висят как плети и почему когда в вечерний час они выходят из шахты, то напоминают своим видом стадо павианов. Уголь добывали, подрубая снизу обушком пласт, чтобы затем взорвать его порохом. Шахтер вынужден был работать, лежа на боку. Это-то и меняло его физический облик.

Всегда, когда начинаешь понимать жизнь других людей, то переходишь от презрения к сочувствию. Хал увидел страшную породу живых существ, каких-то подземных гномов, которых общество загнало в эти недра ради собственной выгоды. Наверху по залитому солнцем каньону сновали длинные железнодорожные составы с углем; этот уголь развозили во все концы земного шара, в такие места, о которых шахтер даже понятия не имел; благодаря этому углю вращались колеса промышленности, производя товары, которых шахтер никогда в своей жизни не видел и не увидит. Уголь будет ткать дорогие шелка для прелестных женщин, будет шлифовать драгоценные камни для их украшений; он будет мчать через пустыни и горные хребты поезда с мягкими спальными вагонами и уводить роскошные пароходы от зимних бурь в сверкающие синевой тропические моря. И прелестные женщины в дорогих шелках и бриллиантах будут есть и спать, смеяться и лгать в свое удовольствие, так же мало зная о подземных гномах, как и те — о них. Когда Хал все это продумал, он подавил свою англосаксонскую гордыню, найдя оправдание тому, что казалось отталкивающим: варварской тарабарщине этих людей, их домам, кишащим насекомыми, их голозадым ребятишкам.

7

Вскоре Халу повезло — выпал свободный денек, нарушивший монотонное течение будничной работы в конюшне; то был случайный праздник, не предусмотренный в договоре с начальником. В шахте № 2 обнаружились какие-то неполадки с вентиляцией — у Хала начались головные боли, а шахтеры заворчали, что их лампы горят низким пламенем. Дело принимало серьезный оборот, и был дан приказ поднять мулов на-гора.

Все получилось очень забавно. Увидев солнце, животные так бесновались от восторга, что не могли не вызвать общего хохота. Они то и дело ложились на землю и кувыркались в густой угольной пыли. А когда их отвели подальше, туда, где росла настоящая трава, они совсем обезумели от счастья, точно школьники на загородной экскурсии.

И вот у Хала оказалось несколько свободных часов. Так как он был молод и еще не успел исцелиться от праздного любопытства, он взобрался на крутую стену каньона, чтобы поглядеть на горы. Когда уже к вечеру он сполз оттуда вниз, картина шахтерской жизни вдруг расцветилась для него новыми яркими красками: случайно он очутился на каком-то дворике, где его заметила незнакомая девушка, снимавшая с веревки выстиранное белье. Она показалась ему красавицей — рослая, сильная, с волосами того цвета, который в литературной речи называется золотисто-каштановым, и с ярким румянцем на щеках, каким природа награждает жителей тех стран, где вечно льют дожди. С тех пор как Хал поселился здесь в горах, он еще не видел ни одного привлекательного лица, поэтому не удивительно, что эта красавица сразу заинтересовала его. А если девушка сама смотрит на парня, почему же ему не ответить ей взглядом? Хал не подумал, что он и сам довольно хорош собой: горный воздух разрумянил его щеки и зажег огонек в веселых карих глазах, а горный ветер растрепал его темные кудри.

— Здрасте! — проговорила, наконец, девушка приветливым голосом, безошибочно выдавая свое ирландское происхождение.

— Мое почтение! — ответил Хал в тон ей, а затем галантно добавил: — Простите, что я так вторгся в ваши владения.