Страница 17 из 86
Хал и Мэри расхохотались, а Роза цыкнула на мальчишку:
— Ну и ребенок, вечно что-нибудь такое скажет!
— Всегда! — ответила Мэри. — Ты думал, я их крашу?
— Да нет, — сказал Джерри Маленький. — Но только они у вас такие красивые и новые! Правда? — И он вопросительно посмотрел на Хала.
— Совершенно верно! — подтвердил Хал и добавил: — Не стесняйся, говори! Девушки любят комплименты.
— Комплименты? — как эхо, повторил Джерри Маленький. — А что это такое?
— Неужели не знаешь? — удивился Хал. — Это когда говорят девушке, что волосы у нее как утреннее солнце, глаза как вечерние сумерки, а вся она точно дикая роза на горной вершине.
— Вот как? — недоверчиво произнес маленький итальянец. — Ну, все равно, кисель она делает очень хороший!
24
Настало время прощаться, и Хал, морщась от боли, поднялся, чтобы проводить Мэри домой. Она внимательно посмотрела на него и только сейчас поняла, как он страдает. По дороге она спросила:
— Зачем вы взялись за такую работу, если можно было без нее обойтись?..
— Но должен же я зарабатывать себе на жизнь!
— Не обязательно таким трудом. Умный молодой человек, американец…
— Видите ли, мне было интересно познакомиться с шахтерской жизнью.
— Вот вы и познакомились, теперь можете уехать.
— Ничего со мной не случится, если я еще поработаю.
— Неужели? Откуда вы это знаете? В любой день вас могут вынести ногами вперед!
Куда девалось теперь ее «светское оживление»? Голос Мэри был полон горечи, как всегда, когда она заговаривала о Северной Долине.
— Я знаю, что говорю, Джо Смит. Разве я не потеряла здесь двух братьев? Таких хороших мальчиков во всем мире не сыщешь! Я видела и других ребят. Они шли в шахту со смехом, а оттуда их потом выносили мертвыми. Или искалеченными — это даже страшнее для рабочего человека! Иногда по утрам меня тянет пойти стать у входа в шахту и закричать: «Вернитесь! Сегодня же уходите в город! Голодайте, если придется, просите милостыню, но найдите себе другую работу, только не эту, не эту!»
Ее голос стал громче, и в нем звучал страстный протест, но тут ворвалась новая нота — какой-то личной заинтересованности и страха:
— А теперь еще хуже, потому что здесь появились вы, Джо. Мне страшно видеть, что и вас затягивает шахтерская жизнь! Такой молодой, сильный, совсем не похожий ни на кого из здешних! Уходите, Джо, бегите отсюда, пока не поздно!
Он был потрясен страстностью ее слов.
— Обо мне не беспокойтесь, Мэри, — сказал он. — Ничего со мной не случится. Поработаю еще немного и уеду.
Дорога была в ухабах, и он держал ее под руку. Почувствовав, что она дрожит, он быстро добавил:
— Не мне нужно бежать отсюда, а вам, Мэри. Вы ненавидете эти места, жизнь здесь — мучение для вас. Неужели вы никогда не подумывали уехать?
Она не сразу ответила. Но когда заговорила снова, то возбуждение уже улеглось, и в голосе ее — вялом и однотонном — звучало отчаяние:
— Стоит ли думать обо мне? Для меня выхода нет — для нищих девушек вообще нет выхода. Я пыталась что-то сделать, но это все равно, что биться головой об стену. Я даже не могу накопить на железнодорожный билет. А уж как я старалась! Два года подряд копила. И знаете, сколько накопила? Семь долларов. Всего-навсего — за два года! Да разве что накопишь в таком месте, где на каждом шагу у тебя разрывается сердце! Презирай не презирай их за трусость, но как не поможешь женщине, у которой муж погиб, а ее с детьми посреди зимы выставили на улицу?
— Слишком вы добрая, Мэри.
— Нет, нет, не в этом дело. Разве я могу уехать и бросить братишку и сестру, которым я нужна?
— Но вы же будете зарабатывать и присылать им деньги!
— Я и здесь кое-что зарабатываю. Меня нанимают иногда убирать, а иногда сиделкой к больным.
— Но в другом месте вы сможете зарабатывать больше!
— Я могу получить работу в ресторане: это семь-восемь долларов в неделю, но тогда мне придется больше тратить на себя, а то, что я им пришлю, они здесь растратят без толку. Я могла бы поступить прислугой и работать по четырнадцать часов в день. Но, поймите, Джо, я не хочу еще больше закабаляться! Я хочу чего-нибудь красивого, своего собственного! — Она внезапно взмахнула, руками, словно ей не хватало воздуха. — О, я хочу красивой, чистой жизни!
Хал снова почувствовал, что она дрожит, и, так как дорога была неровная, он — движимый сочувствием — поддержал свою спутницу за талию. В том мире, где царят праздность и довольство, такое внимание к спутнице вполне уместно, и он даже не задумался, подходит ли это в обращении с дочерью шахтера. Но когда Хал прижал ее к себе, он почувствовал приглушенное рыдание.
— Мэри! — шепнул он, останавливаясь. Почти не сознавая, что делает, Хал обнял ее другой рукой и ощутил ее горячее дыхание на своей щеке; она вся задрожала в его объятиях.
— Джо! Джо! — шептала она. — Увезите меня отсюда!
Душистый цветок, роза шахтерского поселка, она тронула Хала до глубины души. Тропа любовных наслаждений расстилалась перед ним в эту лунную летнюю ночь, и здесь рождались такие же чувства, как и в роскошных садах богачей. Но прошло несколько минут, и холодный страх отрезвил Хала. Там, дома, его ждет другая девушка. А кроме того, ведь он же решил, приехав сюда, найти способ отплатить беднякам за те преимущества, которые он получил в жизни: за свое образование, за независимость. Совесть запрещала ему быть хищником по отношению к этим людям. Хватит с них Джеффов Коттонов!
— Мэри, — печально сказал он, — мы не должны этого делать.
— Почему?
— Потому что я не свободен. Есть другая.
Она вздрогнула, но не оттолкнула его. Только спросила едва слышно:
— Где она?
— Дома, ждет меня.
— Почему вы мне сразу не сказали?
— Сам не знаю.
В этот миг Хал сообразил, что у Мэри есть основания для обиды. По нехитрым понятиям ее круга, он зашел достаточно далеко в своих отношениях с ней: они гуляли вдвоем — и люди это видели; он считался ее «ухажером». Он заводил разговоры о ее жизни, требуя, чтобы она делилась с ним своими переживаниями. Беднякам не понятны такие тонкости, как интеллектуальный интерес, платоническая дружба и праздное волокитство!
— Простите меня, Мэри, — сказал Хал.
Мэри ничего не ответила; подавив рыдание, она медленно высвободилась из его объятий. Он боролся с желанием снова прижать ее к себе. Как хороша она собой, как много в ней жизни, как хочется ей счастья!
Но он держал себя в узде и больше уже не прикасался к ней, лишь смиренно попросил:
— Мэри, мы ведь можем остаться друзьями, правда? Поверьте, мне очень, очень жаль…
Но жалости к себе она не терпела.
— Ладно, ничего, — сказала она. — Я понадеялась, что смогу вырваться отсюда. Вот чего я ждала от вас!
25
Хал обещал Алеку Стоуну заниматься слежкой за шахтерами. Однажды вечером начальник остановил его на улице и спросил, не собрал ли он каких-нибудь полезных сведений. Халу захотелось подшутить над ним.
— Майк Сикориа — человек безобидный, — сказал он. — Любит пошуметь, ему бы только найти слушателя, больше ничего не надо. Старый он, вот и ворчит. Но есть тут другой субъект, к которому, по-моему, стоит приглядеться.
— Кто ж это такой? — спросил Стоун.
— Я фамилию не знаю. А зовут его Гас. Он работает у клети. Краснолицый такой.
— Знаю! — сказал Стоун. — Гас Деркинг.
— Вот, вот! Он все старался вызвать меня на разговор о профсоюзе. Вечно пристает с этим. По-моему, он один из смутьянов.
— Ладно, — сказал начальник. — Я за ним послежу.
— Только не говорите, что это я сказал, — забеспокоился Хал.
— Нет, нет… Что ты! — Легкая улыбка появилась на лице Стоуна.
Хал ушел, тоже посмеиваясь про себя. Дело в том, что Мадвик указал Халу на краснолицего Гаса, как на одного из хозяйских «стукачей».
Разоблачение осведомителей было весьма сложной задачей, и в иных случаях не сразу можно было догадаться, с кем имеешь дело. Однажды в воскресенье утром Хал пошел на прогулку в горы. По дороге к нему присоединился незнакомый парень, который очень быстро перевел разговор на условия труда в Северной Долине. Он сказал, что живет здесь около недели, но успел заметить, как возмущаются рабочие проделками в весовой. Сам он не имеет прямого отношения к добыче угля, вопрос о недовешивании лично его не касается, но ему интересно было бы услышать мнение Хала.