Страница 22 из 63
Самолёт сам валится вправо — из-за большой дыры в правой плоскости. С трудом справляюсь с управлением. Мы уже далеко, но немцы продолжают стрелять, отводят душу…
И на обратном пути Валя, к моему удивлению, не болтала, не пела.
— Ты что, Валюта? — забеспокоилась я. — Не ранена? Не заболела?
— Нет, нет!
— Влюбилась в этого подполковника? — Ну да!
— А что, он симпатичный.
— Не в моём вкусе. Мне нравятся высокие мужчины.
— Скажу Бершанской.
— Она и так ворчит: полк влюблённых.
— Подполковник, между прочим, всё на тебя поглядывал. Говорит с Бершанской, а глаза пялит на моего штурмана.
Ничего подобного я, конечно, не видела, просто хочу расшевелить немножко Валю.
— Ты скажешь. Всего два раза посмотрел. Очень нужно. Ему сорок лет, наверное.
Я не отступала:
— Любви все возрасты покорны. Посмотрел бы он на тебя в парадной форме! Синяя юбочка, коричневая гимнастёрочка, беленький подворотничок, глаза как два маленьких прожектора — умереть можно.
Мне удалось всё же рассмешить штурмана.
— Ещё посмотрит, — сказала она. — Только я не одна буду в юбочке, весь полк. И столько прожекторов — ослепнет, меня и не разглядит.
— Ему сердце подскажет.
— Говорю, не в моём вкусе! — упрямо заявила Валя. — Хочешь, Магуба, я спою тебе песню, которую ты ни разу не слышала?
— Конечно, хочу. Давно пора.
— Слова и музыка народные! — объявила Валя как на сцене. — Исполняется впервые!
— Поздравляю, — сказала я и подумала: «Вот и в нашем экипаже объявилась поэтесса. Чем мы хуже других? Кто бы мог подумать. В карты ворожила — и вот…».
Валя молчала.
— Ты давно пишешь стихи? — спросила я.
— С первого дня войны!
— Почему скрывала?
— Почему, почему… Стеснялась. Никому не рассказывай, ладно?
Я успокоила её:
— Не засмеют, не бойся.
— Всё равно.
С этой ночи до конца войны мы летали с повышенной бомбовой нагрузкой. В результате боеспособность полка увеличилась почти вдвое. Командир первой эскадрильи Дина Никулина летала даже с 500 килограммами бомб. Только самые дряхлые моторы не справлялись с дополнительным грузом. Мы убедились в этом в ту же ночь…
Самолёту Раи Ароновой предстоял капитальный ремонт, ресурсы мотора были на исходе, но она, посоветовавшись со своим штурманом Полиной Гельман, заявила:
— Не хотим плестись в хвосте!
Подвесили 300 килограммов и улетели. Задание то же — бомбить аэродром под Балаклавой. Потом рассказали о своих мытарствах.
Взлетели нормально, но самолёт выше 500 метров не поднимался. А впереди — Крымские горы! Что делать? Проще всего — вернуться. Но отступать не хотелось. Кроме того, садиться в темноте с таким грузом рискованно.
Решили «покрутиться перед горами», наскрести высоту. Не получилось. Стали искать седловину. Нашли. Впереди, над целью, увидели лучи прожекторов, взрывы зенитных снарядов, и так обрадовались, словно прилетели к тёте на блины. Сразу легли на боевой курс. Но тут вспыхнул САБ! Не под ними, а над ними — другие самолёты оказались выше их. Немцы стреляли как по мишени. Но девушки задание выполнили, сбросили на аэродром бомбы, и Рая начала выжимать из мотора всё, что можно. Словом, выкрутились, но больше не рисковали.
Пока техники возились с нашим самолётом, мы с Валей пили чай в столовой.
— Приятно после такой встряски чайку попить, — сказала она. — Только время идёт, жалко. Я видела в капонирах истребители. Трудно целиться, но из четырёх бомб одна попадёт, и то хорошо. Может быть, те самые «вульфы», которые сделали налёт на наш аэродром. Пока мы тут сидим, девочки их раздолбают.
— Останется что-нибудь на нашу долю. На мысе ещё два аэродрома. Спой-ка, Валюша, что-нибудь народное. — На слове «народное» я сделала ударение.
Валя покраснела.
— Понравилась тебе та песня? Правда?
— Конечно. Она в сто раз лучше той, в которой поётся: «Мы летим, ковыляя во мгле…»
— Про полёты и Севастополь я только сегодня сочинила. Есть у меня ещё одна песня, которая мне самой нравится. Пойдём, по дороге спою. Мелодия, конечно, примитивная, так, что-то вспомнилось похожее. Жаль, нет у нас в полку своего композитора.
— Удивительно, что нет.
Вышли в степь, Валя запела:
— Отличная песня, — похвалила я. — Покажи девушкам. И Бершанской.
— Рано ещё показывать.
— Почему? — удивилась я. — Ничего не рано. Всё покажи, что написала. Ты настоящая поэтесса. Признаться, не ожидала от тебя такого… Слов не хватает.
— А я ничего не записывала. Придумываю всегда в полёте, пою, пою про тебя, что в голову придёт. Чаще всего, конечно, ерунда, на земле всё забывается, как будто ветерком выдувает. А на душе всё легче становится. Эти две песни только и остались. Ну, ещё отдельные строчки. А над этими двумя ещё хочу поработать.
— Не надо. Вдруг испортишь, — возразила я. — После войны наведёшь блеск.
— Нет, поработаю. Последний куплет будет у меня припевом: «Над степью, над морем…» А после Керчи — куплет о Севастополе. Потом о Белоруссии. И так далее. Последний — о Берлине.
— Это ещё когда будет. Перепиши обе песни для м. еня, ладно? Без твоего разрешения никому не покажу…
Мы полетели бомбить тот же аэродром на мысе.
— Поглядим, осталось ли что-нибудь на нашу долю, — сказала Валя, сбрасывая САБ.
Осталось — часть бомб наших предшественниц упала между капонирами. До утра работы хватит.
В перекрестье нескольких прожекторных лучей повис наш многострадальный «По-2». Сколько же боеприпасов израсходуют на него немцы?
С небольшим интервалом отцепились две пары стокилограммовых бомб. Падаю в море… Один виток. Второй. Третий… Изгрызли самолёт, как бешеные псы… Отвязались наконец. Над аэродромом САБы…
В эту ночь мы больше не летали.
Ночь шестьсот девяносто восьмая
В юности мне приходилось участвовать в скачках, однажды я вышла даже победительницей и получила приз — сапожки из тонкой, мягкой кожи, расшитые узорами. Победу мне принёс гнедой скакун Алтынбай, быстрый, как ветер. Так давно это было, и вот снова скачу во весь дух. Каждая жилка натянута до предела, из-под копыт, как брызги, разлетаются камешки… Та-кой снился мне сон. Ещё, ещё быстрее! Конь наклонил голову, грива, колеблемая ветром, вдруг стремительно закружилась перед глазами, превратилась в пропеллер, и меня это почему-то нисколько не удивляет. Гул мотора становится всё громче… Я проснулась: услышала нарастающий грохот пикирующих самолётов, в ужасе вскочила.