Страница 11 из 63
Ложусь на новый боевой курс. Вижу каменное сооружение, напоминающее усечённую пирамиду. Может быть, полуразрушенный маяк. Что там внутри — склад, штаб, столовая, пулемётные гнёзда?..
Лучше бы, конечно, всадить эту «сотку» в катер.
В мягком, воркующем — рокоте мотора слышится: «Не огорчайся… Вперёд…»
— Бросила, — в голосе Хиваз никакого энтузиазма. — Держи прямо на луну!
Резко даю полный газ, и в то же мгновение ослепительно яркая вспышка высветила, как мне показалось, всё побережье. Мощная взрывная волна подбросила самолёт, я едва не упустила управление. Падаем на луну.
Хиваз молчит, на неё не похоже, что с ней?
— Ты жива? Молчание.
Оборачиваюсь — Хиваз наполовину высунулась из самолёта, любуется делом своих рук»
— Могла вывалиться, — ворчу я. — Пристегнись.
— Как здорово! Склад горючего, а я думала… Прямо по курсу рвутся снаряды, сверху неумолимо опускается луч прожектора. Ныряю под него, немцы открыли огонь из автоматов. Лечу змейкой. Ушли…
— Под нами Гурзуф, — весело, докладывает Хиваз, — а зарево ещё видно!
Я глянула на указатель расхода горючего и поняла: до аэродрома не дотянем, встречный, ветер.
— Курс на запасной аэродром, штурман.
— Два градуса влево…
Севастополь, Ялта, Гурзуф, Артек… До войны за этими словами виделись белокаменные дворцы, здравницы» солнечный край, где всё для сердца мило. Пришёл враг, разрушил, разграбил, испоганил. Говорят, под Ялтой, в Ливадии, бывшем царском поместье, в бывшей всесоюзной здравнице Гитлер вручал Манштейну фельдмаршальский жезл. В тот бы вечер, когда они пировали, получить бы нашему полку задание.
Надо сразу, как только освободим Крым, заставить пленных восстанавливать всё, что разрушено. Генералов, всех офицеров, гитлеровских выкормышей, — на самые трудоёмкие работы, пилить ракушечник, месить глину. Сказать им: пока не восстановите, домой не отпустим.
Приземлились на небольшой, неровной площадке, когда стрелка расхода горючего стояла на нуле.
Подошёл дежурный, вооружённый винтовкой, пожилой, заспанный сержант из батальона аэродромного обслуживания.
— Горючее есть? — спросила Хиваз, выскочив из кабины.
— Нету.
— Когда подвезут?
— Не знаю.
— Почему не знаешь? — голос Хиваз зазвенел, но на дежурного это не произвело никакого впечатления. Даже не ответил.
— Есть тут ещё кто-нибудь? — спросила я.
— Никого, я один. Палатка, три «летучие мыши» — всё оборудование. Могу идти?
— А ты почему такой невесёлый? — сохраняя строгий тон, спросила Хиваз. — Тебя что, жеребёнок лягнул?
«Прошлый раз совершили вынужденную посадку с Валей, — вспомнила я, — и в наше отсутствие погибли Женя Руднева и Паша Прокофьева».
— А ты что приуныла? — Хиваз внимательно посмотрела на «меня. — Беспокоиться о нас не будут: кто-нибудь видел, как мы отбомбились и ушли. Тут городок близко, Старый Крым, там, наверно, комендатура. Сходить?
— Спать, штурман. Утро вечера мудренее.
— Слушаюсь, товарищ командир! — Хиваз быстро забралась в кабину и свернулась там, как котёнок.
Она, конечно, права. Оснований для большого беспокойства у Бершанской не будет. Утром кто-нибудь прилетит на выручку. А вот у меня душа не на месте. И у Хиваз тоже, хотя виду не подаёт. Только оторвёшься от полка, и чёрт знает что лезет в голову.
Я походила вокруг самолёта, прислонилась к фюзеляжу, закрыла глаза. Как в немом кино — аисты, весёлые девушки в цветущей долине, самолёты, и всё залито неестественно ярким, мучительно тревожным лунным светом…
Видимо, я задремала и простояла так очень долго. Когда очнулась, уже рассвело. Прямо перед собой я увидела полуразрушенную белую мечеть, служившую нам ориентиром, и неподвижную фигуру человека, сидящего у стены. Дежурного не видно, спит, наверно, в палатке.
Вынув пистолет, я подошла к незнакомцу. Худое, коричневое от загара, изрезанное морщинами, лицо, умные, живые, карие глаза, чёрные, с проседью волосы, такая же бородка, одет в лохмотья, в левой руке чётки, сделанные из раковин.
Полузакрыв глаза, не обращая на меня внимания, он не спеша перебирал чётки и еле слышно бормотал:
— Бисмилля ирахим… ля йлляхи иль алла…
«Местный татарин, — подумала я. — Кто он — друг или предатель, фашистский холуй? Сколько времени он тут сидит? Вооружён или нет? Если враг, почему не напал, почему сидит на виду? Отвлекает внимание?»
Его бормотанье я понимала с трудом: да будет всем мир… Прими, аллах, мою молитву…
— Ты кто? — спросила я по-татарски.
— Я Темир-шейх буду, — важно ответил он, глядя мне в глаза. — Святой человек.
— Первый раз вижу святого человека, — призналась я. — Что ты здесь делаешь?
— Ничего не делаю. Молюсь, ты слышала. Хочешь, помолюсь за тебя? Скажи, в чём нужда?
Местный говор, я такой уже слышала. Речь волжских татар мягче. И некоторые слова не наши, крымские.
— Что ж, — улыбнулась я, — попроси аллаха, чтобы я и мои подруги жили как можно дольше, а после смерти попали в рай.
В глазах «святого человека» мелькнула тень недовольства.
«Может быть, партизан? — соображала я. — Нет, открылся бы сразу. Загадочный человек».
— Горючее надо? — неожиданно спросил он.
— Надо, — не раздумывая, ответила я.
— Ещё что?
— Больше ничего.
Я хотела добавить, что если аллах даст нам горючее, дорогу в рай мы сами отыщем, но не успела — за спиной раздался голос Хиваз:
— Товарищ командир! Кто это? Эй, дежурный!
Я оглянулась, махнула Хиваз рукой: оставайся, мол, на месте, краем глаза увидела дежурного, вышедшего из-за палатки, он, оказывается, не спал. Снова повернулась к незнакомцу, но… его уже не было.
— С кем это ты разговаривала? — спросила Хиваз.
— Со святым человеком. — Я засунула пистолет в кобуру.
— Если со святым, почему так непочтительно, с пистолетом в руке?
— Выясняла, какому богу молится. Куда он подевался, ты не видела?
— По-моему, ушёл в стену.
— Я так и ожидала. Это был дух, только не знаю, злой или добрый.
Я пересказала наш странный разговор. Хиваз всплеснула руками:
— Почему хлеба не попросила, мяса, вина, фруктов, а ещё смелых, богатых женихов?
Подошёл дежурный, я описала ему внешность Темир-шейха, спросила, встречал ли он его.
— Из местных никто тут не появлялся, — ответил сержант. — Только ребятишки.
Он искоса, с опаской глянул на Хиваз и направился к палатке.
— Шашлыки неси! — крикнула вслед ему Хиваз. — Сколько можно ждать? И охраняй нас получше! Гляди в оба!..
Да, с таким штурманом не пропадёшь.
Взошло солнце. Над степью пролетали целые эскадрильи истребителей, бомбардировщиков, но «По-2» не появлялся. Единственное утешение — ни одного немецкого самолёта.
Прошёл час, другой. Даже Хиваз приуныла. Мрачные мысли назойливо лезли в голову.
Самолёт Лейлы появился около десяти часов утра. Мы готовы были броситься ему под колёса. Ещё не вылезая из кабины, она весело крикнула:
— Привезла горючее и скатерть-самобранку! Что бы вы без меня делали?
Все мои страхи разом улетучились.
Лейла выскочила из самолёта, потормошила нас, расцеловала. Её быстрая речь звучала, как соловьиное пенье:
— Все живы-здоровы. Немцы драпают. Полк на новом аэродроме, под Симферополем. Наши уже за Бахчисараем. А что ещё было! Расскажу — ахнете. Но сначала накормлю, напою.
Пока мы с Хиваз заправляли самолёт, Лейла расстелила на траве свою скатерть-самобранку — кусок брезента. В самом деле, как в сказке: молоко, творог, брынза, колбаса, булочки.
— Лейла-джан, ты настоящая ведьма! Колдунья! — Хиваз всплеснула руками. — Откуда всё это? Дежурный — сюда! Хотел уморить нас голодом, не вышло. Садись рядом со мной!
Улыбаясь, сержант присоединился к нашей компании.
— Заправляйтесь, а я буду рассказывать, — Лейла устроилась на крыле самолёта. — Сегодня чуть свет перелетели на новый аэродром. Площадку нам подобрали с воздуха — ровное, изумрудное поле. И сели, как говорится, в лужу. Липкая земля, взлететь невозможно. Выкатили самолёт Бершанской на дорогу, она улетела в штаб. Загораем. Глядим — из-за холма появляются трое. Немецкий офицер, двое румын. У немца в руке палка с белой тряпкой. Все с автоматами.