Страница 19 из 60
— Ключи стащили у Миши, — уверенно бормочет свекровь.
— Восемь месяцев назад? — Я изображаю сарказм. — И сидели и ждали? Идите, мама, мойте собаке лапы. Ключи я сейчас найду…
Свекровь кладет две связки ключей на обувную тумбочку, подхватывает Людоеда и бредет в ванную. Я беру одну связку, недолго думая, и вторую и иду за серебряным сердцем.
По моей «соломенной» спальне Муза Анатольевна прошла ураганом. Даже кейс с диссертацией валяется на полу раскрытым. Ящики письменного стола выдвинуты, и я с грустью признаю — наказанием за ложь станет часовая уборка каждой комнаты. Их, как вы помните, у нас четыре.
Как оказалось, я узко мыслила. Помимо комнат в нашей квартире прихожая, удобства, кухня и две лоджии. Наказание стало поистине достойным.
Прицепив одну из связок на брелок, я кладу ключи в карман Мишиного парадно-выходного пиджака и изображаю поиски в другом конце комнаты — на полках среди книг.
— Нашла?! — Свекровь вбегает в спальню и обводит ее полубезумным взором.
— Вы в платьевом шкафу смотрели? — спрашиваю я, увлеченно перебирая учебники по сопромату.
— Искала! — истерически взвизгивает свекровь. — Везде искала!
«Накладочка вышла» — думаю я, и предлагаю:
— Посмотрите еще раз, Муза Анатольевна.
Свекровь вышвыривает из шкафа одежду вместе с вешалками, в кармане пиджака звякают ключи, и, не веря своим глазам, Муза Анатольевна извлекает их наружу.
— Вот они, — плаксиво констатирует свекровь, — надо же, а мне казалось, я все карманы обшарила…
Она довольно улыбается, и я наивно полагаю, что кошмар закончен. Ключи найдены, серебряное сердце мягко сверкает гравировкой «my love»…
— Сима, где мои ключи?! — через секунду вопит свекровь из прихожей.
Я бреду на голос, нахожу Музу Анатольевну в совершенно невменяемом состоянии и чувствую себя последней гадиной.
— А куда вы их положили, мама?
Свекровь несется в ванную комнату и рушит с полок порошки, шампуни. Всякие мази и притирки летят в стороны, вверх, вниз, на пол и в биде…
— Так… Людвига я несла с ключами… или без? Сима! Я Людвига с ключами несла?
Мне тоже хочется кричать и топать ногами. Я так устала от лжи, что хоть в биде топись! Или с восьмого этажа вниз головой! Две взрослые и, хочется думать, разумные женщины не могут договориться. Живем, как разведчики на нелегальном положении. И все оправдывается благородством намерений: «Маму нельзя беспокоить…»
А что сейчас происходит, легкое беспокойство? Тяжелое помешательство, вот что сейчас происходит! Интересно, в других семьях так бывает?
Сорок минут Муза Анатольевна ползает из прихожей в ванную и обратно. Заглядывает во все углы и ищет две пропавшие связки ключей. Если бы я взяла одну, оставив другую, то мне бы несдобровать, не отвертеться…
— Муза Анатольевна, вы на кухню заходили?
— Не помню, — бормочет свекровь, обыскивая гостевые тапочки. — Я уже ничего не помню…
Как-то раз Муза Анатольевна весь день искала туалетное мыло. Потом плюнула, сходила в магазин и купила новое. Через несколько месяцев брусок розового цвета был обнаружен в морозильном шкафу среди замороженных грибов.
— Вроде бы, я только в ванную… с Людвигом… и обратно…
— Точно?
Свекровь грузно опускается на табурет и оглядывает прихожую. Выглядит она, как Людвиг, застигнутый на праздничном столе возле блюда с заливным, — мол, сама не понимаю, как со мной такое…
В моей душе стоит адская темнота. Сказать, что я разгоняю ее раскаянием, — значит не сказать ничего. В адской темноте рыдает сердце, опаленное сполохами ненависти к самой себе. Хочется засунуть два пальца в рот и вытошнить из себя черную пустоту.
Как я, Серафима Вольская, дошла до этого? Издеваюсь над пожилой женщиной, с которой делю кров восемь лет! Или фамилия Мухина изменила мою сущность? Когда-то я не могла соврать маме, что задержалась у подруги за подготовкой к экзамену… Ложь вползала в меня постепенно, год за годом меняя, подчиняя и разрушая в конце концов. От прежней Серафимы Вольской осталась лишь оболочка с фамилией Мухина.
И представляете, что делает этот фантом в следующее мгновение? Он косится на часы, прикидывает время, разевает рот и… спокойно произносит:
— Муза Анатольевна, сейчас я уберусь в ванной, налью вам воды с успокоительной солью, вы примете ванну… расслабитесь… и ляжете спать. Что-то вы неважно выглядите.
— Да? — с надеждой спрашивает свекровь. — Думаешь, поможет?
— Обязательно. — Я похлопываю Музу Анатольевну по плечу. — Вам надо отдохнуть.
— Да, да, — бормочет свекровь, — что-то я совсем… плоха… это от бессонницы…
В порыве раскаяния я ставлю в ванную комнату магнитофон с релаксирующей музыкой, засовываю в воду свекровь и убираюсь в квартире, как Золушка перед отправкой на бал.
Но лживых Золушек ждет не сказочный принц, а злой маньяк на остановке меж двух заборов. Символизм ситуации доведен до абсурда.
В половине седьмого я помогаю Музе Анатольевне лечь в постель, даю ей выпить снотворного и, получив на прощание вялый приказ: «Выгуляй Людвига», удаляюсь на кухню. К холодильнику, за бутылкой мятного ликера.
«Еще полгода такой нервотрепки, сопьюсь, к чертовой матери!» — цедя мятную дрянь, думаю я.
Довольный жизнью Людоед чавкает «рокфором».
Прежде чем идти за булочную к спрятанному джипу, я выглядываю в окно и замечаю на лавочке выставку невест в годах. Курятник в полном сборе, цветет нарядами и модными в этом сезоне веерами. Даже кот Ираиды Яковлевны прилип к хозяйскому бедру и наблюдает мир.
Придется снова надевать бриджи и майку с высоким воротом. Я вздыхаю и прячу в шкаф легкий летний сарафан. Впрочем, липкая духота летнего вечера обещает грозу, и не все ли равно, в чем мокнуть среди бетонных заборов?
У двери задерживаюсь перед зеркалом и поправляю прическу. Изысканный макияж: губы тронуты розовой помадой, ресницы хлопают тушью «тройной объем», высота скул подчеркнута румянами в тон помады…
Для кого все это?
Вопрос тривиален. Конечно, не для маньяка и Людвига.
— Совсем ты, Серафима, сбрендила, — говорю своему отражению и иду здороваться с невестами.
Невестам скучно, томно, жара вызывает стенокардию и притупляет обычное любопытство.
— С Людвигом гуляешь? — спрашивает Ираида Яковлевна.
— Как чувствует себя Муза Анатольевна? — спрашивает Маргарита Францевна.
— Что-то парит к дождю, — бормочет Таня Леонидовна.
— Гуляю с Людвигом. Музе Анатольевне лучше, но сейчас она спит. Синоптики дождя не обещали, — отвечаю я по порядку.
— Врут, как всегда, — лениво обмахиваясь веером, страдает Таня Леонидовна.
— Не скажи, — оживляется Ираида Яковлевна. — Говорят, новый спутник с Плесецкого запустили… Жди дождя.
Невесты начинают спорить, и мы с Людвигом ускользаем.
Серебристый джип соседа спрятан не только за булочную, но еще и кустами замаскирован. Я обхожу газон, невольно поправляю прическу и ругаю себя за этот жест. «Уймись, Серафима! Миша умный, добрый, чуткий, нежный…»
Людоед свободно скачет до задней раскрытой дверцы джипа, но на подножке неожиданно начинает капризничать. До этой заминки мы с Левой не сказали друг другу ни слова. Как будто всю жизнь встречаемся в кустах у булочной. Случись кто из невест рядом, так бы и решил.
— Ну парень, не ерепенься, — говорит Лев и, выйдя из салона, пытается взять собаку на руки.
Людоед оскорбленно тявкает, потом задумывается и через секунду оказывается на заднем сиденье.
— Анекдот хотите? — усаживаясь за руль, интересуется бандит.
— Хочу, — киваю я и жеманно (вот идиотка!) сюсюкаю: — А он приличный?
— Вполне, — ухмыляется Лева и трогает машину с места. — Вопрос. Зверь на четырех ногах, с рукой во рту… кто такой?
— Слон, — довольная своей догадливостью, отвечаю я.
— Бультерьер с оторванной рукой в зубах.
Жестокий анекдот мне не нравится, и я не хихикаю даже из вежливости. Оглядываюсь на Людоеда и вижу, что пса подобная реклама вполне устраивает. Он разевает пасть в зевке и демонстрирует устройство для отрывания конечностей.