Плерома

– Какие-то петарды, – пробормотал он, – как будто Новый Год.

Гость опять прибег к своему платку.

– У меня создается впечатление, что вы не слишком-то рады меня видеть.

– Вы не должны обижаться… учитель, – сказал с улыбкой Крафт, поворачиваясь к столу. – Мы немного смущены. Как-никак у нас конец света.

Бандалетов снова набрал номер на видеофоне, но тут же дал отбой.

– Вот вы говорите, что происходящее не опасно. Но объясните тогда, что происходит?

– Охотно. Это даже и хорошо, что вы спросили. Даже отлично. Самая суть дела. Мы сразу проверим все и докажем. Происходящее было предсказано им, и если сейчас все разрешится предсказанным образом…

– Хотите, в ножки вам падем. Гарринча – Бог, а вы пророк его.

– Желаете смеяться? – Изяслав Львович с печальной обидой покосился на Бандалетова.

– Нет, мы желаем слушать, – вмешался Крафт. – Говорите же, что это за туча над нами?

– Вы правильное применили слово – туча. Хотя и не совсем правильное, ну да ладно. Правильно то, что это, – Изяслав Львович махнул в сторону окна, – не над всем миром. Это просто искусственные острова очень большого размера. Хотя сейчас и запрещено заниматься фундаментальной наукой, нашлась группа научных декабристов, которая на свой страх и риск продолжала это делать. Был придумал огромный опыт, повсюду тайно навербовали сторонников, недовольных мировыми порядками. Самоубийц, например, заманили обещаниями конца мира. Суицидалы – самые обязательные люди. Потом разбросали по всей планете оборудование, и в назначенный час оно сработало. Теперь над нами проходит Нейстрия, как это названо в романе, а назавтра будет Австразия. Так назывались два королевства на которые распалась империя Карла Великого, если помните. В северном полушарии они будут регулировать наступление дня и ночи. В южном – Лемурия и Гондвана. Понятно? Таким образом, можно будет устроить нормальное чередование дня и ночи. Жизнь станет почти неотличимой от той, что вело человечество до Плеромы. Человек вновь побеждает. Даже со дна страшной катастрофы он умудряется подняться и вернуть своему миру привычные очертания. Гимн необыкновенной приспособляемости рода человеческого. Гимн его умению рискнуть. Ведь считалось, что дальнейшие упражнения с природой материи смертельно опасны. Но нашлись смельчаки, которые перешагнули через запрет.

– А вдруг суицидалы, как вы их называете, не обманулись, и это действительно конец всему? – спросил Бандалетов.

Изяслав Львович снисходительно улыбнулся.

– Воля ваша, но ведь пока все идет как по писанному.

Вадим выскользнул из своей комнаты в коридор, подтягивая трусы. На разведку. Как там папа с мамой, и что, в конце концов, это все же на улице происходило, пока он занимался тем, чем занимался. Похлопал по стене в поисках выключателя. Этот пластмассовый угрюмец всегда оказывается не в том месте, где ищешь. Ждать возможности не было. Ибо сзади почувствовалось теплое движение в комнате. Все еще в чаду и угаре крутых постельных переживаний скатился босыми пятками по родным ступеням, распахнул входную дверь и задохнулся.

Темно.

Ничего не видать. Ни-че-го. Ни вперед, ни вверх, ни вправо, ни назад. И главное, не было этого привычного чувства – сейчас глаза привыкнут. Наоборот, паника – не привыкнут! Никогда! Тьма облепляла так плотно, настолько полностью, что на нее, кажется, можно было опереться. Вадим стал отступать, как бы под весом этого впечатления, зацепился пяткой за что-то, чуть не упал, потом все-таки сел на задницу. Горло перехватило. И тут сверху бесшумно хлынул ярко-желтый свет. И сверху раздался тихий, уже ставший таким родственным голос.

– Вади-им!

Он перевернулся на четвереньки и начал споро взбираться вверх по ослепительным ступеням. Спасенье было наверху. Добрался до поворота лестницы, повернулся, увидел на вершине второго пролета величественную женскую фигуру, завернутую в простынную тогу. Начал подниматься на ноги. И тут старинная пыльная лампочка звонко перегорела. Но это его не остановило. Куда же ему было теперь деваться?

– Вот Аля, смотри. Два ящика свечей, литров под сто керосина, я уж не говорю про спички – целый ящик. А тут под попоной маленький дизелек, запускается на раз. И бочка соляры к нему.

Александр Александрович победоносно расхаживал по своей пещере, перечислял запасенные богатства. Супруга сидела на автобусном сиденье, испуганно сложив руки на коленях, и равномерно моргала.

– Я знал, с самого начала знал, что хорошо это не кончится. Я имею в виду все это молоко в небесах. Не могло оно оказаться навсегда. Это как-то, извини за выражение, не научно. Что мы знаем о мире самое основное? После белого дня всегда идет черная ночь. Так что, готовь сани днем.

Жора бежал по улице, стараясь ни с кем не столкнуться. Возбужденные, сердитые, растерянные люди то и дело попадались навстречу. Хватали за руки, но, увидев незнакомого, улетали в дальнейшую темноту. «Паша! Маша! Витя!» и в ответ «пама! пама! бабушка!».

Темнота была, впрочем, неполной. Почти в каждом доме горело несколько окон. И их становилось все больше. Население приходило в себя. Отовсюду слышался предупреждающий собачий лай – смотрите, смотрите, темнота!

В маленьком скверике у дома Любы сидел на скамейке пьяный старик и отвратительным голосом немелодично пел. «Когда весна придет, не знаю!» После каждой спетой строчки останавливался, тыкал в небо кривым пальцем и начинал ядовито хохотать. Жоре на этого человека было наплевать, он не знал, что это учитель и предатель Май-борода. Десантник стремительно добрался до дверей квартиры и позвонил. Оттуда донеслось звонкое, испуганное:

– Кто это?

Бажин сидел за деревянным столом, обхватив голову руками. В углу глухо полыхала печь, помещение освещалось только тем скудным огнем, что пробивался по периметру печной дверцы. За другим концом стола стоял Матвей Иванович, на плече которого висела Люба.

– Так значит, это ты все придумал, да?

Бажин презрительно подвигал нижней челюстью из стороны в сторону.

– Если бы. Я только исполнитель. Мелкий. И, как выясняется, еще и обманутый. Абсолютное ничтожество.

– То, что ты себя хочешь порешить, твое дело, весь белый свет в печку – ладно, но ее-то почему? Ты же ее любишь, сам сказал.

– Когда я в это ввязывался, Любу еще не знал.

– Но потом, когда уже знал, мог остановить? Почему продолжал?

– Папа, я сама пришла. Сама! Я влезла сюда, я навязалась, на шею кинулась.

– Помолчи!

– Почему он…

– Но ты же видел, он пытался, он…

– Это с топором-то…

Бажин сипло вздохнул.

– Да что вы, в самом деле. Ведь никакой трагедии не произошло. Фарс. Мне бы надо было уже привыкнуть. Я смешной человек. Все, к чему я обращаюсь, превращается в чепуху. Даже смерть.

– А я? – спросила Люба.

Официальный человек Сурин бежал по улице, тыкая себе под ноги и по сторонам скромным огнем фонарика. В оснащение человека, обслуживающего власть, входило и осветительное приспособление. Мало ли что может случиться. И вот это мало ли что случилось. Надлежало немедленно связаться с начальством для получения новых указаний. Но связаться не удавалось. Это было, в общем, понятно, начальство торопливо переваривает вал новых обстоятельств и там наверху сейчас не до мелких дел. Долг мелкого исполнителя – вернуться в то место, откуда его легко могут извлечь для нового употребления. Поэтому цель – коммуникационная кабина.

– А вы не знали? – Изяслав Львович всплеснул руками. – Он был родом из маленького городка, родители – лимита. Это он перед вами разыгрывал москвича, пусть не слишком породистого, но москвича. Поэтому неудивительно, что действие его романа происходит в райцентре. Он даже название дал ему соответствующее: «Рай. Центр». В смысле центр рая. На мой взгляд, слишком прямолинейно, даже наивно. И уж совсем не оригинально. Ну кто только не уподоблял свое детство эдему! Жизнь в милом сердцу сельце – существование до грехопадения. Оставление потока естественной жизни – грехопадение. Город – Содом, ну и так далее.