Сейф дьявола

На этот раз при обсуждении не было недостатка в интересных предложениях. Прямоугольники на макете Краус быстро заполнял принятыми темами будущих статей. Все шло гладко до тех пор, пока главный не дал слово Чернику. Тот предложил в первый октябрьский номер статью «По следам краловаков». Первым на это предложение откликнулся сам Краус:

— Что ж ты предлагаешь статью о каких-то краловаках, когда у тебя уже есть интереснейший репортаж с Шумавы? Или ты хочешь положить его под сукно и ждать, пока о нацистском тайнике напишут другие журналы?

— Об этом и речи быть не может. Но дело в том, что репортаж об открытии тайника пока нельзя публиковать.

— Почему?

— У меня нет разрешения тех товарищей, которые приступают к обследованию подземелья. Им требуется спокойная обстановка.

— Я понимаю, но когда об этом станет известно общественности, будет поздно. Произойдет то же самое, что с шумавскими озерами. Тогда ты тоже был самым информированным. И что из этого вышло?

— На этот раз я застраховался. Репортаж об обнаружении тайника я уже написал. После совещания передам его, но публиковать этот материал мы пока не можем.

— Хорошо. В таком случае статью о краловаках берем условно. Мы ее напечатаем в том случае, если ко времени выхода в свет номера не будет получено разрешение на публикацию репортажа о тайнике. А кто нам даст знать о том, когда его можно будет публиковать?

— Я рассчитываю, что завтра утром вновь поеду на Шуману. Как только мне станет известно что-нибудь новое, я тут же позвоню. Кроме того, я хочу собрать материал о краловаках. На Шумаве я нашел одного человека…

— Хорошо, это уже твое дело. Меня интересует, нужен ли тебе фотокорреспондент с машиной, пока ты будешь исследовать подземелье и вопрос о краловаках.

— На все время, конечно, нет. Как только появятся конкретные результаты, я тут же позвоню и Антонин сможет ко мне приехать.

— Согласен. А теперь пойдем дальше…

Редакционное совещание продолжалось. Неожиданно его прервал приход секретарши, которая вызывала Черника к телефону.

— Звонят по междугородной, — доложила она Краусу, обычно запрещавшему вызывать кого бы то ни было с совещания. Когда Черник вышел, она сообщила, что звонит долгожданный подполковник Вумл.

— Гумл, дорогая, подполковник Гумл…

Петр быстро схватил телефонную трубку.

— Вам, уважаемый журналист, просто невозможно дозвониться, — шутливо говорил подполковник. — Пытался сделать это утром, но вы, видно, отсыпались после воскресенья, да?

— Как раз наоборот. Сегодня я был в редакции уже в половине девятого.

— И это, по-вашему, рано?

— Для такой погоды даже чересчур рано. Но, вижу, столь мерзкая погода не могла испортить вашего хорошего настроения. Или я не прав?

— Абсолютно правы. Секретарша вам сказала, что завтра я возвращаюсь на Шумаву?

— Да. Я очень рад, потому что это означает — дома у вас все в порядке.

— Разумеется! Это была просто глупость со стороны моего парня и его друга: они отправились в гости к родственнице друга и, конечно, задержались там. Вдобавок ко всему они заблудились в этом Линце. Поэтому ничего удивительного, что автобус уехал без них. Хорошо, что у ребят хватило ума вернуться к этой родственнице и от нее позвонить в Прагу. Жена узнала, что с сыном все в порядке в пятницу утром, а в субботу Иван приехал домой. Вот и все приключение.

— Я же вам говорил, что это просто недоразумение.

— Но хватит об этом. Я звоню вам не для того, чтобы рассказать о похождениях моего сына. Завтра утром я вместе с капитаном Бенедиктом уезжаю на Шумаву. Мы посоветовались с ним и решили: если вам интересно, то мы приглашаем вас с собой.

— Это просто замечательно! Во сколько и откуда отъезд?

— Ждите нас в шесть часов утра у цветочного магазина, там, где вас высадил шофер, когда мы возвращались в Прагу.

— Отлично! С нетерпением жду встречи с вами и с Шумавой!

— До свидания!

Петр Черник медленно положил телефонную трубку. По оконному стеклу все еще барабанил дождь. У некоторых эти звуки вызывают раздражение. Чернику же казалось, что день вдруг наполнился солнцем и покоем. Радостное, светлое настроение овладело всем его существом.

Милан Грубер

Пациент секретной службы

повесть

1

Ночные дежурства в полицейском участке городка Гёпфриц, что на севере Австрии, всегда проходили однообразно. Для инспектора Якоба Пассвега подлинным мучением было высидеть восемь часов в пустом полутемном кабинете, сонно глядя на выцветшую карту гёпфрицких окрестностей и снимая время от времени телефонную трубку, чтобы заверить усердного служаку — комиссара Мольцера из участка в Хорне, что в районе все в порядке. За те несколько месяцев, в течение которых инспектор сидел в этой богом забытой дыре, дежурства проходили одинаково спокойно и неинтересно. Все это совершенно не устраивало человека, чувствовавшего себя в своей стихии только тогда, когда бешено трезвонят телефоны, завывают сирены полицейских машин, а по комиссариату грохочут сапоги полицейских оперативного отряда.

Инспектор Пассвег не вписывался в эту спокойную гёпфрицкую обыденность и воспринимал свой перевод сюда как вопиющую несправедливость. Он до сих пор с болью в душе вспоминал тот день, когда его вызвал венский полицай-президент и сообщил о переводе в распоряжение хорнского участка. Такое решение было принято на основании расследования, вскрывшего скандал вокруг «Китти-бара», в котором был замешан и Пассвег. Он, правда, лишь косвенно был причастен к афере сводников: просто закрыл глаза на то, что в этом баре клиентам из Южной Америки демонстрировали блондинок, становившихся впоследствии украшением бразильских ночных заведений. Инспектор, конечно, понимал, что эти сделки незаконны, но не питал никаких иллюзий относительно своего единоборства с хорошо отработанной машиной гангстеров. К тому же он полагал, что лучше позволить совершать эти сделки под его присмотром. В противном случае для сводников не было бы проблемой найти другие помещения для демонстрации своего товара. К несчастью, комиссия, расследовавшая это дело, придерживалась иной точки зрения. Она доказала, что Пассвег получил несколько тысяч в качестве взяток. Так завершилась его карьера — карьера известного венского детектива, и ему пришлось скрыться с глаз возмущенных обывателей.

Итак, Пассвег сидел в полицейском участке небольшого, затерянного в лесах городка и от нечего делать дремал над кроссвордом. Если бы не покидавшая его прочная вера в то, что и здесь он однажды встретится с происшествием, которое снова вынесет его наверх, он давно бы распрощался с Гёпфрицем и стал болтаться вокруг венской Мехикоплац. Там каждую ночь что-нибудь случалось, на худой конец, приличная драка. И пусть бы он перестал быть видным детективом, которого все боялись, служба там была бы в тысячу раз приятнее, чем здесь.

Стрелка настенных часов отмерила три часа пополуночи, когда инспектор отбросил недоконченный кроссворд в сторону и встал из-за стола. Он сунул голову под кран с холодной водой, потом выудил из кармана толстую сигару, чиркнул спичкой, погасил настольную лампу и подошел к окну. Распахнув настежь обе створки, он высунулся наружу. В затхлую, прокуренную атмосферу комнаты ворвался свежий ветер пробуждающейся весны.

Инспектор задумчиво посмотрел на безлюдную площадь. Каждый раз, как только взгляд его натыкался на темные окна трактира Шуберта, он мысленно проклинал злосчастный «Китти-бар». Если бы не скандал, не пришлось бы ему теперь торчать в этом захолустье и ждать, когда в кои-то веки позвонит владелец трактира и сообщит, что у него дерутся клиенты. Ничего другого в Гёпфрице не случалось — вряд ли можно было представить более спокойный уголок на свете.

Здесь не появлялся даже Лапа, последняя надежда инспектора, в которую он не переставал верить. Пассвег начал уже думать, что произошло бы подлинное чудо, если бы этот отпетый венский драчун забрел вдруг на гёпфрицкие улицы. Для такого плута этот городок был слишком тесен и будничен, а главное, мертв. Никто из местных жителей не нуждался в его услугах, несмотря на то, что в Вене он охранял уличных барышень и взломщиков и за пару сотен был готов любого избить до полусмерти. Пассвег вспомнил о нем, как только Мольцер доверил ему гёпфрицкий участок. Дело в том, что Лапа всегда называл Гёпфриц своей родиной, к тому же здесь жила Хильда Цайнер, трое детей которой называли его папой. Разумеется, в тех случаях, когда видели его, что случалось нечасто.