Страница 68 из 79
Несколько смен они прохаживались молча, радуясь коротким встречам. Потом приспособились переговариваться, передавать записки, приклеивая их к забору хлебным мякишем.
Цедербаум был неизменно весел, считал, что прогулки в паре свидетельствуют о скорой перемене в их судьбе, вот-вот объявят приговор, и слава богу: ссылка все же лучше, чем тюрьма…
На одной из прогулок Петр узнал страшную весть: слушательница Бестужевских женских курсов Мария Ветрова, заключенная в Петропавловскую крепость, облила себя керосином и подожгла. Есть все основания думать, что к самоубийству ее толкнуло насилие тюремщиков, а вместе с ними — товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Кичина…
Ветрову Петр выдел всего один раз — на студенческом балу в Дворянском собрании, за несколько дней до декабрьских арестов. Ее привела Соня Невзорова.
— Моя подруга, — представила она. — Мария Федосеевна Ветрова. Готова помочь в киосках. Какое будет для нее место?
Едва глянув на девушку, Петр сказал:
— Цветочница. Мария Федосеевна будет у нас цветочницей…
И правда, Ветрова как нельзя лучше подходила на эту роль — высокая, прекрасно сложенная, с волною непокорных волос, отливающих золотом. Очарованные гости платили за маленькие букетики повышенные цены, и она принимала это с небрежностью королевы.
Трудно поверить, что ее нет. Невозможно поверить…
В конце января по «Делу о студенте С.-Петербургского Технологического института Петре Запорожце и других, обвиняемых в государственном преступлении» был наконец вынесен «приговор в окончательной форме». В нем значилось шестьдесят семь имен. Среди них оказалось немало народовольцев, так или иначе связанных со «стариками» и «молодыми». Не очень-то разграничивая их, «Государь Император… повелеть соизволил:
1) Выслать под гласный надзор полиции: а) в Восточную Сибирь Петра Запорожца на пять лет, а Анатолия Ванеева, Глеба Кржижановского, Василия Старкова, Якова Ляховского, Владимира Ульянова, Юлия Цедербаума, Пантелеймона Лепешинского на три года каждого и б) в Архангельскую губернию Павла Романенко, Александра Малченко, Елизавету Агринскую, Веру Сибилеву, Евгения Богатырева, Николая Иванов,[18] Никиту Меркулова, Василия Шелгунова, Николая Рябова и Василия Антушевского на три года каждого, вменив девяти последним в наказание предварительное содержание под стражей…»
Остальным выпала ссылка в «избранные ими места жительства за исключением столичных губерний и университетских городов»: на три года — Семену Шепелеву, Петру Карамышеву, Борису Зиновьеву, Ивану Бабушкину, Ивану Яковлеву, Михаилу Названову, изобретателю дешевого мимеографа Степану Гуляницкому, Феодосье Норинской, «петухам» во главе с Илларионом Чернышевым, «обезьянам» — Константину Тахтареву, Степану Быковскому, Елене Агринской…; на один год — Василию Ванееву, Константину Иванову, Петру Машенину, Николаю Кроликову, Дмитрию Морозову, Василию Богатыреву, Филимону Петрову… Семен Шепелев и некоторые другие получили еще и тюрьму — шесть, три, два месяца, не считая времени, проведенного в Доме предварительного заключения.
Василий Волынкин для отвода глаз тоже получил высылку.
Пятый и последний параграф приговора гласил:
«По вменении Николаю Михайлову в наказание предварительного ареста, подчинить его, а также Василия Галла гласному надзору полиции на два года».
На очередной прогулке Цедербаум с сочувствием сказал:
— На тебе самые сильные молнии сошлись, Петр Кузьмич. Это для меня неожиданность. Да и для других тоже. Наверное, потому, что ты из нас самый высокий — отовсюду тебя видно.
— Пусть, — улыбнулся Петр. — Лучше уж на мне, чем на Старике.
— Понимаю и преклоняюсь. Жаль только, не все на тебя похожи… Волынкин, Акимов, Зиновьев теперь станут доносчиками в провинции, а Михайлов и Галл здесь пригодятся.
— Зиновьева не трожь, — попросил Петр. — Встретимся — разберемся.
— Хорошо бы. Но как? Нам — в Сибирь, ему — куда-нибудь в Коломну или Гжатск…
— Все равно, встретимся — разберемся!
— Заладил «встретимся, встретимся»… В тюремном поезде, что ли? Ты говоришь невозможные вещи, Петр Кузьмич…
Откуда было знать Цедербауму, что в это самое время его сестра Лидия молит директора департамента полиции Зволянского о «невозможных вещах»?.. Чудом добившись встречи о ним, она начала аудиенцию с драматического рассказа о быстро убивающем ее туберкулезе, о сильной температуре, которая постоянно мучает ее… Правду сказать, Лидия действительно больна, но положение ее но так скверно, как она намеренно нарисовала.
Не знал Юлий Осипович и того, что Зволянский согласится принять его мать с подношениями и в конце концов смилостивится, размашисто начертает на поданном ему прошении: «Отпустить на три дня для свидания с семьей».
Но уже на следующий день с подобными прошениями в департамент полиции обратились генерал-лейтенант Тахтарев, титулярный советник Агринский, приват-доцент Романенко, землемер-таксатор Сибилев, вдова директора народных училищ Ульянова и несколько узников. Опасаясь, что дело может принять дурной оборот, Зволянский поспешил дать «свидание с семьей» всем осужденным.
5
Тяжело растворилась обитая железом калитка. Острый, перемешанный со снегом ветер ударил Петра, развернул, будто тряпичную куклу, и несколько шагов протащил по Шпалерной. Сверху безмолвно взирал Дом предварительного заключения. Его окна были похожи на глаза исполинского чудовища, затянутые бельмами.
Четырнадцать месяцев Петр мечтал об этом часе. Он представлялся ему непременно светлым, наполненным музыкой движения и голосами друзей. Где все это? Никто не встречал Петра. Значит, некому. Даже Резанцсва не пришла. Наверное, не знает…
И Петр ощутил гнетущее чувство одиночества. Надо же такому случиться: три дня свободы, дарованные судьбой, сделались вдруг ненужными, даже нелепыми.
Зачерпнув из серого холмика горсть снега, Петр растер им лицо и торопливо зашагал прочь от ненавистного дома.
На Литейном проспекте ветер дул в спину, помогая идти. От красочных витрин, от извозчиков зарябило в глазах. Проспект есть проспект: в любую погоду здесь шумно, толкотно.
Вдруг Петру показалось, что кто-то украдкою следует за ним. Неужели охранка пустила филера? Если так, шпику несдобровать. Петру терять нечего — дальше якутских земель не сошлют…
Сладкое чувство близкого отмщения сделало тело быстрым и ловким. Петр нырнул в одну из ближайших подворотен и затаился. Едва в темном просвете под аркой появилась крадущаяся фигура — он рванулся к ней, зажал рот, притиснул к стене…
Это была женщина. Петр почувствовал округлость груди, плеч. Еще он почувствовал волнующий запах трав, такой знакомый и такой забытый. Руки сами разомкнулись, губы выдохнули:
— Антося?!
— Я-а-а… — чуть слышно донеслось в ответ. Приспособившиеся к полутьме глаза начали различать дорогие черты: прямую линию носа, крутые дуги бровей, прядь волос, окрашенную отблесками идущего издалека света.
Несколько долгих минут они стояли так, не в силах двинуться. Не удивительно ли? Через два года встретиться — и вновь на Литейном проспекте. Почти на том же самом месте…
— Откуда ты? — опомнился наконец Петр.
— Оттуда, — тихонько рассмеялась она. — Потом узнаешь. Сейчас надо ехать. Ко мне… К нам…
— А где… мы живем?
— На Верейской. Возле вокзала.
Свобода вновь обрела смысл, сделалась драгоценностью, каждая крупинка которой — невосполнима…
В темной полуподвальной комнатке на Верейской Антонина проворно растопила чугунную печь, согрела воду.
— Раздевайся, Петрусь, — скомандовала она. — Мыть тебя буду!
Петр исполнял все ее указы, не задумываясь. Впервые за долгое время ему было хорошо и покойно: как бывало в родном доме в невозвратные поры детства и отрочества.
18
Его арестовали и доставили в Петербург из Киевской губернии.